Андрей Молчанов - Форпост
Полицейские между тем остановили малолитражку. Из нее торопливо вышла женщина в светлом брючном костюме, держа в руке загодя вытащенные из сумки документы. Налетевший ветер развевал полы ее легкого изящного пиджачка. У нее было припудренное спокойное лицо.
Полиция попросила даму открыть багажник. Но е два та потянула рычаг троса, находящегося в салоне, как на дороге появились расхлябанные ржавые «Жигули», резко пищащие тормозами и виляющие из стороны в сторону. Взоры присутствовавших при их появлении разом отметили напряженное лицо водителя с солнцезащитными очками, словно впаянными в него, затем — стремящееся отделиться от подвески, косо наклоненное правое переднее колесо, свидетельствующее о выбитой шаровой опоре… А после, когда колесо мягко и нехотя отвалилось, «Жигули» пошли юзом, грубо врезались в багажник остановленной ментами малолитражки и замерли, завалившись набок и полностью перегородив дорогу.
Из покореженного, дымящего разбитым радиатором автомобиля, выпростался какой-то парень в майке, украшенной, наподобие пиратского флага, изображением черепа и костей, с сине-розовыми от лоховских татуировок руками. Космы его декадентской шевелюры, давно и решительно прервавшей знакомство с ножницами, свисали к плечам путаными сосульками.
Он так сильно дрожал, что стекла его округлых очков, сползших на кончик носа, казалось, дребезжали. Пересохшие губы тряслись.
Полицейские — настоящие и мнимый, — кинулись к нему, как к вожделенной добыче. Дама в брючном костюме обильно рыдала, глядя на свою искореженную уютную машинку, маленькое, разрушенное злою судьбой гнездышко уюта на колесах…
Серегин в этот момент ни о чем не думал. Им руководили инстинкты.
Он выскользнул из-за кустов, глядя, как перед автомобилями, перегородившими дорогу, солидно и неторопливо тормозит громоздкая «фура», мигом раскрыл дверь полицейской колымаги, повернул ключ в зажигании и, удовлетворившись рыком заведенного двигателя, включил передачу…
В зеркале бокового обзора он увидел удивленные лица стражей закона, лихорадочно достающих пистолеты и целящих их в родной угоняемый транспорт. Механически, выдернув из-за пояса «кольт», дабы урезонить их хоть на миг, уносящий его от пули, пальнул с левой руки наугад, для испуга, под угол остающегося за спиной асфальта, но все же успел с удивлением уяснить, что бежавший вслед ему кавказец схватился руками за пах и ткнулся головой в асфальт, утратив скатившуюся в кукурузное поле фуражку с бледно-желтым околышем…
Вот так выстрел! Как шар-«дурак» в биллиарде…
Он знал, куда ехать. Пять километров, и перед ним — большая транспортная развязка со стоянкой региональных автобусов и отстойников дальнобойных «фур». Его хорошо выучили в Америке, как бойца, должного детально изучить местность предполагаемой операции с подходами к ней и, главное — с отходами от нее.
Он оставит полицейскую машину в этом скоплении автотранспорта, и любой ищейке станет ясно, что беглец пытается выбраться из района засад, стремясь в Центральную Россию. Именно на пути к ней станут перекрываться дороги, перешейки и лазейки, туда кинут силы на заслоны и поиск…
Пожалуйста! Как раз это его устраивает наилучшим образом!
Через час он проезжал на рейсовом автобусе, направляющимся обратно, в заветный городишко, мимо места горячей аварии. Увиделись скособоченные, передвинутые к склону горы понурые «Жигули», которым он послал душевный привет и искреннюю благодарность.
За три километра от городка чинно вышел из автобуса и двинулся к придорожной чебуречной, пора было позавтракать.
Здесь его никто не искал. Он был в «офф-сайте». Только голы, которые он мог забить с этой позиции, никто не отменит, это будут очень болезненные голы для противника, который тоже играет вне всяких правил…
Впрочем, он предполагал, что за ним будут охотиться, и это было состоянием привычным. С другой стороны — вот тебе, повороты жизни! Кажется, сложилась она сама по себе, плавно, как бы между прочим… А в результате — кто только не точил на него зуб: итальянская мафия, русские бандиты, КГБ, ФБР, ЦРУ, иракская армия, курды, теперь вот — полиция и местные, судя по всему, добровольцы…
К вечеру он смешался с чередой публики, направляющейся в храм на рутинную службу, отметив не без удивления внушительный наплыв народа и — с уважительной оценкой оглядев церковное строение с пятью голубыми, в золотых звездах, куполами, приниженными под куполом главным, колокольным, устремленным в небо на белокаменной, со сводчатыми бойницами ограненной колоннами шее — прямой, дерзкой и непоколебимой. Это был новый храм, дышавший свежестью своего сотворения, но сколько вызова, победы и безоглядности исходило от этого дыхания! И еще: своей необходимости, своего возвышения из развалин прошлых богоборческих безумств.
Странное чувство своей причастности, причем — поразительно! — причастности сродственной и умиротворенной к этому вознесшемуся из земли в небо приюту скорбей и радостей, посетило крещеного, верующего, хотя и нерелигиозного Серегина светло и спокойно, пускай он отправлялся в храм, что говорить, с целями путаными, мирскими и едва ли благонравными.
Пока публика, кучась, выставляла свечи в бронзовые жерла подсвечников, и в гуле неразличимого людского говора готовились к службе певчие и батюшка, грешный шпион лихорадочно вызревал закоулки обширного помещения, косясь на церковный прилавок с бдительными служками, на алтарь, за которым, возможно, найдется потаенное местечко, столь необходимое ему, на служебные двери, ведущие в невесть какие недра…
И — о, чудо! — в одном из углов словно бы в угоду его желаниям, увиделась, аккуратно и плотно задрапированная брезентом, строительная реставрационная конструкция, неизвестно с какой целью сооруженная, но, видимо, текущим нуждам храма сообразная.
Смутная темень царила вокруг, свет лился лишь от свечей, уходя под своды, расписанными торжествами Господними, пел хор, звучал ропот молитв, а негодяй Серегин, крестясь в душе покаянно, устремлялся к брезентовому пологу, различая накладную складку в ниспадающей к полу материи и, мечтая, что, раздвинув ее, окажется в таящимся за ней уединенном пространстве…
Сбылись чаяния греховодника: склонились головы паствы, отвел священник взор к помощнику, принимая от него священную книгу, и тут же скользнул Серегин за полог, очутившись на угловом пятачке, где обнаружил голые стены со снятыми иконами и выщербленный цементный пол с проплешинами вылущенных мраморных плит — видимо, подвергнувшихся нечаянной аварии.
Теперь, слыша заунывное песнопение хора и ведущий его тему бас батюшки, он приступил к привычной процедуре залегшего на позиции снайпера, к отупелому долготерпению, наполненному, впрочем, многими мыслями и их анализом.
Первое: в этом новодельном храме его поразили иконы в обрамлениях вишневого дерева, напитанного свечным и ладанным дымом. Они были старые, очень старые, хотя и тщательно отреставрированные: иконы письма прошлых веков, и веяло от них мастеровитой, напористой, и даже грубоватой в этой напористости школой… Откуда они здесь?
Второе: что там — иконы! Этот гладковыбритый поп с физиономией бандита в отставке, с проницательными, всеведущими глазами, осанкой форварда-футболиста, манерами властными и небрежными, правящий здесь бал надменно и всесильно, в искреннем поклонении перед ним обожающей его толпы — вот кто уязвил воображение Серегина! И, что говорить, внушил ему немалое уважение. Это был сильный человек, очень сильный. И перед столкновением с ним Олег испытал некоторый отдаленный трепет. Хотя — быстро скомканный воспоминаниями о столкновениях прошлых и разных, да и всем опытом его многообразных боевых стычек.
Если понадобится — он снесет эту горделивую голову! Даже — ценой своей головы. Тем более, — а что, собственно, его голова стоит? И кому нужна? Горько. Но ведь — так!
А время, уносящее любое действо, завершило и службу. Стих шорох шагов уходящего к выходу народа, приглушился свет свечей. А вот и исчезли служки, опустел церковный прилавок, затворились двери, и остался лишь священник, возящийся у алтаря со своими кадилами и книжками…
Тяжелая мрачная тишина установилась в церкви. Только лампа у входа отбрасывала ровный и слабый свет, словно поглощаемый затемненными, в стеклянных саркофагах, иконами, и лучились в его озарении сотни золотых нимбов над ликами святых, замерших в отражениях давнего мира и его сказаний.
— Ну вот, мы и одни, — внезапно произнес священник, стоявший спиной к Серегину. — Выбирайся из своей щели, засиделся…
По-прежнему не оборачиваясь к потайному углу, он неторопливо снимал с себя цепь с крестом и расстегивал тяжелое церковное облачение. Олег, наблюдавший за ним через щель в складке брезентовой ширмы, обмер, напрасно, как понимал, надеясь, будто эти слова обращены не к нему.
