Рейчел Джойс - Операция «Перфект»
Привет, мыло. Привет, выключатель. Привет, пакетики с чаем.
Он думал, что исцелился. Думал, что может стать таким же, как все. Но, видно, та женщина, социальный работник, ошибалась, как ошибалась и другая женщина – психиатр. Все это для него слишком поздно.
Теперь он один на один со своими ритуалами.
Глава 3
Конец
Узнав о смерти Дайаны, Джеймс надолго перестал ходить в школу. Ее похороны состоялись в начале октября в понедельник. В тот день, когда произошел несчастный случай на Дигби-роуд, тоже был понедельник, с тех пор прошло всего каких-то четыре месяца, но в этот небольшой отрезок времени уместилось столько событий, что само время, похоже, опять претерпело некие изменения. Оно как бы перестало быть «формой последовательной смены явлений и состояний материи», то есть больше не развивалось в линейной последовательности, переходя от одного мгновения жизни к другому. Оно вообще утратило всякую регулярность, а с нею и всякий смысл. И превратилось в какую-то непонятную дыру с неровными и острыми краями, в которую падало без разбора все на свете, меняя при этом свою форму.
Октябрьское небо над пустошью казалось мягким от пышных облаков, похожих на диковинные цветы, меж облаков пробивался порой солнечный луч, конусом падавший на землю, или мелькала в стремительном полете птица. Такое небо наверняка понравилось бы Дайане, и Байрон, глядя на это небо, испытывал острую душевную боль, потому что легко мог представить себе, как она подзывает его и говорит: посмотри, красота какая. Иногда ему казалось, что он предлагает ей поистине идеальную возможность вернуться, а она все не возвращается, и от этого еще острее, еще больнее ощущал ее отсутствие. Нет, думал он, она, конечно же, скоро вернется, только нужно отыскать для нее правильный побудительный мотив.
И он продолжал искать. В конце концов, пальто Дайаны по-прежнему висело на вешалке. А у входа по-прежнему стояли ее туфли. Она столь внезапно исчезла из его жизни, что ему не хватало доказательств, чтобы убедиться, что это окончательное исчезновение. Он каждое утро ждал ее возле пруда. Он даже ухитрился снова перетащить через ограду ее любимое старое кресло. Он сидел в этом кресле там, где любила сидеть она, у самой кромки воды, и ему казалось, что подушки кресла хранят форму ее тела и ее запах. Он никак не мог уразуметь, каким образом за те несколько мгновений, которые нужны, чтобы всего лишь высморкаться, может прерваться нечто столь драгоценное и важное, как жизнь его матери.
На похоронах присутствовали матери всех его одноклассников, а также большая часть отцов. Был и кое-кто из мальчиков, а вот девочек на похороны не пустили. Женщины красиво убрали церковь белыми лилиями и аронником, а для поминок приготовили йоркскую ветчину. Угощение должно было быть обильным. На организацию похорон и поминок было потрачено столько сил, что эта пышная церемония больше напоминала свадьбу, разве что не было фотографа и все гости с головы до ног были в черном. Из напитков подавать собирались только чай и апельсиновый сок, но Андреа Лоу на всякий случай прицепила к поясу фляжку с бренди. Вряд ли всем удастся безболезненно пережить столь печальное утро, многим, возможно, понадобится помощь.
А все пристрастие к выпивке – эти слова Байрон в тот день слышал не раз. Все говорили о том, что в последнее время бедняжка Дайана редко бывала трезвой. Никто впрямую не упоминал о выступлении Беверли, но многим явно запомнилось, как в тот день вела себя Дайана. Но все говорили: ах, какая ужасная трагедия! Подумать только, молодая женщина, мать двоих детей, жена такого замечательного человека, как Сеймур! А когда были получены результаты вскрытия, общественность испытала новый шок: у Дайаны в желудке была только вода и остатки яблока. Впрочем, в крови у нее были обнаружены антидепрессанты. Ее легкие раздулись от воды и одиночества, равно как и печень, селезенка и мочевой пузырь. Даже мельчайшие поры в ее костях были заполнены водой. Но ни малейших следов алкоголя обнаружено не было.
– Ну да, я, например, только один раз видел, как мама пила вино, – рассказывал Байрон полицейскому, пришедшему, чтобы опросить членов семьи погибшей. – Это было в ресторане, ей принесли бокал шампанского. Правда, она тогда всего несколько глотков отпила, а остальное оставила. По-настоящему она любила только воду. И все время пила ее со льдом. Я не знаю, надо ли вам это записывать, но тогда в ресторане я ел томатный суп. А еще мама разрешила мне заказать коктейль из креветок, хотя до ланча было еще далеко.
Собственно, лишь в тот единственный раз Байрон смог так много сказать о матери, с момента ее гибели он почти все время молчал. И когда он умолк, в комнате еще долго стояла напряженная тишина; казалось, будто даже воздух замер в ожидании, надеясь, что он продолжит рассказ. Байрон еще успел заметить выжидающие взгляды взрослых, устремленные на него, раскрытую записную книжку полицейского, и вдруг пропасть, в которой исчезла его мать, разверзлась прямо у него под ногами. И он зарыдал, и плакал долго и отчаянно, и никак не мог остановиться. Отец нервно откашлялся. Полицейский велел Андреа Лоу «сделать хоть что-нибудь». Она сделала то, что сочла наилучшим, – принесла печенье и стала угощать присутствующих. Это действительно несчастный случай, сказал полицейский, обращаясь к Андреа, и даже голос не понизил, словно полагая, что все убитые горем родственники погибшей разом оглохли. Да, повторил он, обыкновенный несчастный случай, хоть и ужасный.
Допросили частного врача с Дигби-роуд, и тот подтвердил, что в течение нескольких лет снабжал миссис Дайану Хеммингс триптизолом. Он сказал, что у этой дамы была на редкость ранимая душа. Она обратилась к нему, поняв, что не в силах приспособиться к новому окружению. Врач сказал, что очень огорчен случившимся, и выразил соболезнования семье покойной.
Находились, разумеется, и другие объяснения гибели Дайаны, и самым распространенным было самоубийство. То есть многие считали, что она попросту утопилась. Как же иначе объяснить, что у нее в карманах обнаружили камни? Одни серые, другие голубые, а некоторые еще и ленточкой перевязанные. Все эти истории Байрон, разумеется, подслушал, понимая, что говорят о его матери, – об этом легко было догадаться по взглядам, которые на него бросали. При его приближении люди сразу замолкали и начинали снимать с рукава воображаемую пылинку. Только ведь никого из этих людей там не было! Они и понятия не имели, что на самом деле там происходило. Они же ничего не видели, а он собственными глазами видел, что случилось в тот вечер на пруду, когда вдруг померк дневной свет и начался ливень. Она шла по воде. Шла и слегка покачивалась, словно в такт некой звучавшей в воздухе музыке, а потом вдруг вскинула руки вверх и упала. И вернулась в свою стихию – но не в землю, а в воду.
Городская церковь была буквально забита людьми. Те, что пришли на отпевание последними, были вынуждены стоять. Несмотря на довольно теплое осеннее солнце, многие надели зимние пальто, перчатки и шляпы. В воздухе чем-то сильно пахло, и этот запах был столь мощным и сладким, что Байрон никак не мог определить, чего в нем больше – радости или печали. Он сидел впереди рядом с Андреа Лоу и видел, как посматривают на него остальные прихожане. Они расступались, когда он проходил мимо, и приглушенными голосами говорили, что горюют с ним вместе. И по тому, как, смущенно потупившись, они это говорили, Байрон понимал, что эта тяжкая утрата как бы придала ему веса и значимости, и, как ни странно, испытывал гордость. Джеймс сидел, опустив голову, чуть дальше рядом со своим отцом, и хотя Байрон несколько раз оборачивался к нему и даже улыбался, чтобы показать, как мужественно он встречает выпавшее на его долю испытание, Джеймс даже головы ни разу не поднял и ни разу на Байрона не посмотрел. Мальчики не виделись с того рокового дня.
Когда появились те, кто должен был нести гроб, многие из собравшихся не выдержали. Беверли и вовсе захлебнулась рыданиями, и Уолту пришлось вывести ее из церкви, обняв за плечи. Они, нелепо пошатываясь и прихрамывая, побрели по приделу, похожие на краба со сломанным панцирем, и по дороге сбили вазон с прекрасными белыми лилиями, которые, падая, осыпали их черные траурные одежды желтой пыльцой. Оплакивающие стояли неподвижно, глядя на покойницу в гробу, и тихо пели псалмы, но пение не могло заглушить воплей Беверли, которая, выйдя на осеннее солнышко, зарыдала в голос. «Может, и мне следует зарыдать? – думал Байрон. – Ведь умерла, в конце концов, моя мать, а не мать Беверли? Может, мне даже станет чуточку легче, если я тоже устрою такой отвратительный шум?» Но тут взгляд Байрона упал на отца. Сеймур стоял очень прямо, застыв, как изваяние, у гроба жены, и Байрон тоже невольно выпрямил спину. Он слышал собственный голос, громче всех звучавший в общем хоре, и ему казалось, что он показывает всем остальным путь, ведет их за собой.
