Наталья Нестерова - Портрет семьи (сборник)
Мария Ивановна ни дня не работала вне дома, хотя трудилась от зари до зари, нигде, кроме средней школы, не училась. Жила на пенсии мамы и бабушки сверхэкономно, почти нищенски. Носила платья, которые отдавала Ольгина свекровь и другие школьные подруги. Фрукты или деликатесы, вроде сыра, хорошей колбасы, шоколадных конфет или пирожных, тоже видела, если принесут участливые подруги. Они же отдавали вещи, которые в противном случае оказались бы на помойке — старые телевизор, диван, холодильник и другая мебель-утварь.
От подобного мрака безысходности, по мнению Ольги, можно было сойти с ума или повеситься. Но Мария Ивановна считала свою жизнь нормальной и естественной. Так на роду написано. Терзаться и сокрушаться — значит упрекать, обижать единственно родных людей, ведь и они в свое время несли такой же крест. Другое дело, что после Маши никого нет, некому будет за ней горшки выносить, менять белье по три раза на день, бороться с пролежнями, кормить с ложечки, давать лекарство по времени, терпеть капризы, разбирать невнятное бормотание, давно заменившее разумную речь. Против судьбы не восстанешь, придется последние дни в каком-нибудь приюте встретить. Маша была к этому готова, но решительно отказывалась сдать в интернат маму и даже бабушку, которая почти в растение превратилась.
Познакомившись с Марией Ивановной, Ольга поразилась тому, каким запасом доброты, смирения, ласковой внимательности и участия обладает эта женщина. Качества, конечно, прекрасные. Но, представленные в большом количестве, наводят на мысль об умственной неполноценности. Монашенки группируются в монастырях, не живут среди нас, и слишком добрый человек выглядит глуповатым. Хотя Мария Ивановна вовсе не глупа. Отсутствие образования незаметно за правильной литературной речью, книжек прочитано множество, окна в мир — радио и невыключаемый телевизор — позволили не оторваться от культурных корней и текущих событий.
«Уникальная женщина, — думала Ольга, — такую бы душевную благодать да в мирных (читай — в личных) целях». И подруги, сами уже бабушки, опекают Марию Ивановну с трепетом и многолетней преданностью. Но эгоизм в их благотворительности легко просматривается. Если бы Мария Ивановна ныла, жаловалась на жизнь, плакалась и давила на сочувствие, рядом с ней давно бы никого не осталось. Очень приятно слушать про чужие страдания, своих под завязку! А так: пару-тройку раз в год заедешь к Маше, гостинцев привезешь, вещи ненужные отдашь, она благодарит, радуется, глаза светятся, и ты чувствуешь себя прекраснейшим из людей.
Марии Ивановне исполнилось сорок пять лет, когда умерла бабушка. Высохла, руки-ноги будто у паучка скрючились, разуму не осталось, а сердце работало как часы, стучало до девяноста двух лет. Через шесть лет не стало мамы. И Мария Ивановна, обретя свободу, впала в глубочайшую депрессию. Загубленная молодость, нескончаемая стирка вонючих простыней, нищета, замурованность в комнате с двумя больными старухами, годы спанья на продавленной раскладушке — все перенесла, а тут сломалась. Радио и телевизор выключила, лежала целыми днями на диване, безучастная и равнодушная. Подруги забили тревогу, пытались Марию Ивановну вытащить в свет, ведь надо на что-то жить, идти работать. Например, гардеробщицей в библиотеку. Или вот еще хорошее место — билетершей в театр, образование не требуется и работа культурная — в строгом костюме продавать программки перед спектаклем, вокруг народ интеллигентный, артисты и режиссеры мелькают.
Но для Марии Ивановны любой трудовой коллектив был страшнее преисподней. Она вяло и грустно, но упорно отказывалась идти в мир. Чахла с каждым днем, точно намеревалась вовсе угаснуть, лежа на диване, отойти в мир иной следом за бабушками и мамой. Никакие уговоры не помогали, слушать слушала, а как доходило до призывов к действию, отрицательно мотала головой.
«Классический случай, — говорила Ольга, любительница статей на психологические темы, — когда человек не имеет собственных интересов, а только чужие. Еще можно понять, когда жена полностью растворяется в муже, в его заботах, проблемах, мечтах и планах (если он делает ручкой, уходит к другой женщине, то мир рушится). Но поставить в центр вселенной двух тяжело больных сумасшедших старух! Это уж слишком!»
Три месяца Мария Ивановна хандрила и тосковала, подруги отчаялись вытащить ее в нормальную активную жизнь. И только когда предложили: хочешь, найдем тебе работу по уходу за каким-нибудь больным человеком? — Мария Ивановна проявила слабый интерес.
Бросились на поиски, опрашивали знакомых, звонили по объявлениям. Сиделки требовались многим, но как назло попадались очень тяжелые больные. То мужик стокилограммовый, попробуй его поворочай, то до крайности вздорная бывшая актриса (ее дети честно предупредили: «Мама у нас щиплется и плюется»), то вдобавок к уходу за тяжело больным человеком требовалось выгуливать двух собак и кормить трех кошек. Не отправлять же Машу в зверинец! Для нее мечтали найти покладистого инвалида, хорошо бы вдовца, хорошо бы такого, который оценит Машины замечательные качества, а там, глядишь, и личная жизнь устроится.
Но пока легко травмированный инвалид не находился, Ольга решила в помощь брату привлечь Марию Ивановну. К ней и отправилась в воскресенье утром, предварительно заручившись поддержкой свекрови. Андрей звонил каждые полчаса с глупыми вопросами и настойчивыми просьбами приезжать скорее.
Из маленькой однокомнатной квартирки еще не выветрился тяжелый лекарственно-туалетный дух. Ольгу слегка мутило — казалось, что запах тлена источают старые обои, ветхая мебель, потертое покрывало на диване и даже цветы в горшках на подоконнике. Задерживаться в этом скорбном доме не хотелось. Поэтому Ольга, сняв пальто и переобувшись в тапочки, задав дежурные вопросы о здоровье, вручив коробку конфет и отказавшись от чая, перешла к делу.
— Мария Ивановна! Спасайте! — молитвенно прижала Ольга руки к груди и выпучила глаза, стараясь придать лицу максимально просительный вид. — У нас такое! Такое!
— Что случилось? Заболел кто-нибудь?
Или в голосе Марии Ивановны промелькнула надежда, или Ольге послышалось.
— Хуже, то есть лучше. Слава богу, все здоровы. У моего двоюродного брата Андрея жуткие проблемы. От него ушла жена, бросила с маленьким ребенком. Представляете? Он в шоке. Родители Андрея живут далеко, помочь не могут. А бабушка и дедушка с той стороны, со стороны жены, в абсолютно критическом состоянии, лежат в больнице и вообще заявляют, что их хата с краю. Я разрываюсь на части. Старший сын температурит и младший засопливел, — Ольга забыла, что минуту назад все были здоровы, — у мужа скоро защита, надо диссертацию перепечатывать, свекру каждый день свежий суп подавай, вчерашний он есть не хочет — это строго между нами. Свекровь, ваша подруга, сами знаете, с утра до вечера на работе. Ей бы хоть в субботу и воскресенье отоспаться, потому что у нее давление, климакс и начальник-идиот всю неделю мотает нервы. Сестра мужа несчастно влюблена, в ванную не попасть, она там круглосуточно рыдает. С другой стороны, у нас всласть и поплакать негде. Я могу только вечером или в выходные вырваться к Андрею, помочь с ребенком. Мальчик, кстати, очень славненький, крупный, еще не сидит, но скоро встанет, так часто бывает. Брату завтра на работу. Куда ребенка деть? Катастрофа! Мария Ивановна, умоляю! Посидите с ребенком!
— Но, Оленька, детка, я совершенно не умею обращаться с младенцами и вообще с детьми.
— Ничего сложного в этом нет. Гораздо проще, чем ухаживать за парализованными старухашками…
Несуразное слово вырвалось, потому что, произнося «старухами», Ольга на ходу переделала их в «старушек». Посмотрела внимательно на Марию Ивановну: догадались ли та о подмене? Похоже, нет. На лице — явное борение между желанием помочь и неверием в свои возможности. Надо развивать успех. И Ольга произнесла второй пламенный монолог на ту же тему — про бедного братика и собственную тяжелую жизнь.
Точно подслушав ее, пришел на выручку Андрей, позвонил и суматошно прокричал:
— Петьку надо срочно к врачу! Его рвет!
— Что он рвет? — не поняла Оля.
— Дура! Рвет в смысле тошнит. Вылакал бутылку смеси, а теперь обратно все выдает. «Скорую» вызывать?
— Погоди. Много вырвало?
— Не мерил! Может, треть стакана или меньше.
— Это Петенька просто срыгнул. Наверное, после кормления ты забыл подержать его вертикально. Положил на животик?
— Ну, ползал он по дивану…
— Один раз срыгнул?
— А сколько нужно?
— Братик, не волнуйся! Просто вместе с едой в желудок попал воздух, а потом выскочил вместе с молочком.
— Замечательно! Вчера он мне тут все загадил, а сегодня заблевал! Когда ты приедешь?
— Сейчас как раз у Марии Ивановны. Она согласилась тебя выручить. Ведь вы правда согласились? — спросила с извиняющейся улыбкой Марию Ивановну и, не дожидаясь ответа, проговорила в трубку: — Скоро будем, уже выезжаем, потерпи еще часок, быстрее не добраться.
