Анна Гавальда - Утешительная партия игры в петанк
Он пошел за ней и прилег у нее на кровати, пока она собирала чемодан и рассказывала, что делала в выходные.
— Что тебе поставить?
— Что-нибудь классное…
— Только не джаз, пожалуйста! — в ужасе взмолилась она.
Она стояла к нему спиной и пересчитывала свои носки.
— А почему, интересно, ты перестала ездить верхом? — спросил он.
— А почему ты спрашиваешь?
— Потому что провел два чудесных дня среди детей, лошадей и все время думал о тебе…
— Правда? — улыбнулась она.
— Все время. Каждую минуту сокрушался, и почему только не взял тебя с собой…
— Не знаю… Наверно, потому, что это было далеко… Потому что…
— Что?
— Потому что ты все время боялся…
— Лошадей?
— Не только. Боялся, что я упаду… Проиграю… Поранюсь… Что мне холодно или жарко… Что мы застрянем в пробках… Что мама нас ждет… Что я не успею сделать уроки… Что… В обшем, мне казапось, я порчу тебе выходные…
— О Боже… — прошептал он.
— Нет, были и другие причины…
— Какие другие?
— Ну не знаю… Ладно, ты мне кровать освободишь?
Закрыл за собой дверь в ее комнату и почувствован себя изгнанным из рая.
Остальная часть квартиры его пугала.
Ну же, подбадривал он себя, это еще что за глупости? Ты ведь у себя дома! Живешь здесь не первый год! Это твоя мебель, твои книги, твоя одежда, твои счета… Come on, Чарлз.
Ну давай же, возвращайся. Прийди в себя.
Он покружил по гостиной, приготовил себе кофе, протер стол, полистан журналы, даже не глядя на картинки, поднял глаза к книжному шкафу, решил, что он выглядит слишком аккуратно, стал искать компакт—диск, но забыл, какой именно, вымыл чашку, вытер ее, поставил на место, снова протер стол, взял табуретку, потрогал свой бок, решил почистить ботинки, пошел в коридор, нагнулся, опять поморщился, открыл шкафчик и перечистил всю свою обувь.
Скинул подушки, зажег лампу, положил портфель на журнальный столик, достал очки, вынул папки, просмотрел картинки, даже не глядя на текст, начал заново, обмяк, откинулся назад и лежа на спине слушал звуки улицы. Сел, попробовал еще раз, протирая глаза, уронил очки, захлопнул папку и накрыл ее руками.
Видел только ее лицо.
И никакой усталости как назло.
Почистил зубы, осторожно толкнул дверь в спальню, в полутьме увидел спину Лоранс, положил одежду на отведенное ему кресло, затаил дыхание и приподнял свою половину одеяла.
Помнил о своем последнем «выступлении». Почувствовал запах ее духов, ее тепло. Сердце ёкнуло. Хотелось любви.
Прижался к Лоранс, вытянул руку и просунул ее между ее ног. Как всегда был сражен нежностью ее кожи, поднял ее руку и лизнул в подмышку, надеясь, что она повернется и отдастся ему. Покрыл поцелуями изгиб ее бедра, придерживая за локоть, чтобы не шевелилась…
— Чем это пахнет? — спросила она.
Он не понял вопроса, углубился под одеяло и…
— Шарль, что это за запах? — переспросила она, скидывая одеяло.
Вздохнул. Отодвинулся от нее. Ответил, что не знает.
— Это твой пиджак, да? От него воняет костром…
— Вполне возможно…
— Сними его с кресла, будь добр. Это меня отвлекает. Встал с кровати. Собрал одежду.
Кинул ее в ванную.
Если я не вернусь туда сейчас, то уже не вернусь никогда.
Вернулся и лег, повернувшись к ней спиной.
— Так что же? — говорили ее ногти, рисуя широкие восьмерки у него на плече.
Да ничего. Проблем с эрекцией у него нет, это он ей уже доказал. С остальным, пусть катится к черту.
Большие восьмерки постепенно превратились в маленькие нули и наконец исчезли вовсе.
И все равно она снова заснула первой.
Все просто.
Она же таскалась в «Риц» с этими истеричками кореянками.
А Шарль считал баранов.
А также коров, куриц, кошек, собак. И детей.
И ее beauty marks[255].
И километры…
Встал на рассвете, сунул записку под дверь Матильды. «В одиннадцать внизу. Не забудь удостоверение личности». И три крестика вместо подписи — потому что так обозначают поцелуи в той стране, куда она улетала.
Толкнул дверь подъезда.
Вздохнул полной грудью.
4
— У нас еще почти час, ты хочешь перекусить?
— …
Его Матильда сегодня была какая-то странная.
— Эй, ты чего, — спросил он, хватая ее за шкирку, — волнуешься, нервничаешь?
— Немножко… — вздохнула она, прижавшись к его груди, — я даже не знаю, куда еду…
— Но ты же показывала мне фотографии, они выглядят очень даже kind[256], эти Мак как их там…
— Целый месяц, это так долго…
— Да ладно тебе… Не заметишь, как пролетит… И потом, Шотландия такая красивая страна… Тебе понравится… Ну, пойдем пообедаем…
— Я не хочу есть.
— Тогда выпьем что-нибудь. Пошли…
Пробрались между чемоданами и тележками и нашли столик в самой глубине какой-то замызганной забегаловки. Только в Париже такие грязные аэропорты, подумал он. И почему так, что тому виной? Тридцатипятичасовая рабочая неделя, famous frenchy[257] пофигизм или уверенность в том, что до самого прекрасного города в мире — рукой подать и ворчливых таксистов хоть отбавляй? Ответить не мог, но все это удручало.
Она покусывала кончик трубочки, беспокойно оглядывалась, то и дело проверяла часы в мобильном и даже не нацепила наушники.
— Не волнуйся, малышка, я еще ни разу в жизни не опаздывал на самолет…
— Правда? Ты полетишь со мной? — притворилась она непонятливой.
— Нет, — покачал он головой. — Нет. Но я буду каждый вечер писать тебе SMS…
— Promise?
— I promise.[258]
— Только не по-английски, ладно?
Как же ей было сложно держаться независимо…
Шарлю тоже.
Впервые она уезжала так далеко и так надолго.
Перспектива ее каникул страшно его угнетала. Целый месяц вдвоем в квартире, один на один, без Матильды… Боже мой…
Взял у нее рюкзак и проводил до рамки металлоискателя. Шла она очень медленно, думал: разглядывает витрины. Предложил купить ей газет. Она отказалась.
— Может, жвачек?
— Шарль… — она остановилась.
Знакомая сцена. Он часто провожал ее в лагерь и знал, как эта самоуверенная девчонка теряет всякую уверенность в себе по мере приближения к пункту сбора.
Шарль взял ее за руку, чувствуя себя польщенным, что именно он и есть ее опора, и уже обдумывал, как бы ее ободрить и поддержать.
— Да?
— Мама сказала, что вы расходитесь…
Пошатнулся. Словно в голову врезался Аэробус.
— Как?
Сдавленное односложное «как» могло означать: «Как, значит, она тебе уже это сказала?» или же «Как? Я не в курсе…» Но корчить из себя крутого не было сил:
— Я не в курсе.
— Я знаю… Она ждет, когда ты оклемаешься, чтобы объявить тебе об этом.
Тяжелый аэробус. А380, что ли?
— …
— Она говорит, что ты сам не свой последнее время, но как только у тебя все наладится, вы расстанетесь…
— Вы… Странные у вас с мамой разговоры, для твоего возраста, — все, что он смог ей ответить.
Они подошли к нужному терминалу.
— Шарль?
Она обернулась.
— Да, Матильда?
— Я буду жить с тобой.
— То есть?
— Если вы и правда разойдетесь, предупреждаю: тебе придется взять меня с собой.
Поскольку последнюю тираду она умудрилась выдать точь-в-точь, как красотка в ковбойском фильме, небрежно сплевывающая табак, он ответил ей в тон:
— О! Понимаю я, к чему ты клонишь! Ты так говоришь, чтоб я и дальше делал за тебя твои задания по математике и физике!
— Damned[259]. И как ты догадался? — она заставила себя улыбнуться.
Он сбился. Удар шасси пришелся на область живота.
— Но даже если ты говоришь правду, ты прекрасно знаешь, что это невозможно… Я все время в разъездах…
— Вот именно! Это меня устраивает… — опять отшутилась она. И добавила, поскольку он уже никак не поддерживал ее игру:
— Это ваше дело, мне плевать, но я буду жить с тобой. Так и знай…
Объявили посадку.
— До этого еще не дошло, — шепнул он ей на ухо, обнимая ее. Она ничего не ответила. Видимо, сочла его слишком наивным.
Прошла контроль, обернулась и послала ему воздушный поцелуй.
Последний — из своего детства.
Ее рейс исчез с табло.
А Шарль все стоял. Не сдвинулся ни на миллиметр, собирался с силами. В кармане прозвенело: новое сообщение. «ЯТЛ».
Пальцы скользили по кнопкам и пришлось вытереть руки о грудь, чтобы ответить соответствующе: «Ml 2».[260]
