Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла
— Эх, приятель, горазд ты баки заправлять. В этих краях волков и в помине нет.
— Нет, значит? А впереди что, гляньте‑ка!
— Ну‑ка, ну‑ка… никак люди… и вооруженные. Так что смотри в оба!
— Еще этого нам недоставало! Где мы хоть находимся?
— А что как вместо того, чтоб выше забрать, мы вниз подались?
— Эй, капрал, компас‑то тебе на что? Скажи что‑нибудь!
— Спокойно! — ответил тот, кого спрашивали. — Погранлинию мы уже давно пересекли.
— Всем оставаться на месте, — приказал лейтенант, — а ты, Хорди, пойдем со мной!
— Вот — вот, ступай, посмотрим, сгодится ли твой каталанский на то, чтобы втолковать этим французам: мы к вам‑де с миром, а в животах у нас пусто.
Лейтенант с Хорди отошли на несколько шагов и остановились. Навстречу им шествовали: чуть припадавший на ногу — память о войне, — оберпутый по талии трехцветной лентой мэр, глава бывших фронтовиков, секретарь и еще шестеро вооруженных охотничьими ружьями граждан.
Со двора под началом одного из подручных мосье Лекока — Плюмэ несколько мужчин с кучей приданных им в помощь подростков свозили на лошадях всякую хозяйственную рухлядь. Поодаль, на дороге, группками толклись неизбежные при подобных обстоятельствах зеваки. Со стороны вполне можно было подумать, что в Пик — сюр — Сегре праздник. Однако всю эту сутолоку окутывала атмосфера тревожного ожидания. (Нечто сходное с тем чувством, какое обыкновенно владеет — да простят нам эту аналогию! — зрителем в цирке, созерцающим, как на арене, в двух от него шагах, монтируют клетку для показа свирепых хищников. Ему не терпится поскорей увидать их, а едва они выбегут на арену, как он сейчас же задается вопросом: достаточно ли крепки прутья, чтобы выдержать наскоки всех этих львов и тигров, что рыщут там, по арене, на расстоянии протянутой руки?)
Хозяйственный двор мосье Лекока — Плюмэ был не слишком велик. Шагов восемьдесят в длину да столько же в ширину. Посредине него, задом к грохотавшей речке, скособочась, стоял сарай.
— Ну, вы им хоть сказали, что раненых необходимо как можно скорей доставить в больницу?
— Сказали. Все, что надо, сказали, — ответил чуть дрогнувшим голосом Хорди, — но мне все чудилось, что у них в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Знай себе, дуют в свою дуду: все про оружие, какое с нами, спрашивают. Сказали, разместят нас на ночь в каком‑то сарае, а завтра…
— Ну да, конечно, — ввернул любитель поиздеваться, — а завтра, мол, тоже день будет… угадал?
— Нет, не угадал. А завтра, сказали, отдадут нас в распоряжение военных властей.
— Но врача‑то по крайней мере, чтоб осмотреть их, пришлют? Неужели нет?
— Ответили, что врача здесь нет, но что они дадут знать в соседнюю деревню.
— А по поводу священника для Иньяки что?
— И священника у них нет.
— Ой, мама родная, в какую же дыру нас занесло!
— Ни врача, ни священника? Ничегошеньки, — опять взялся за свое скептик. — Дело ясней ясного: мы с вами угодили в самое что ни на есть чистилище!
— Пошли, ребята, пошли. Не надо отчаиваться, — ободрил лейтенант, — вот увидите, все образуется, пусть не говорят о нас, что мы недисциплинированные. А как до этого самого сарая доберемся, тут уж постараемся устроить раненых по возмояшости лучше… мэр пообещал, что завтра… — тут у лейтенанта на какую‑то долю секунды перехватило голос, — что завтра надеется получить точные указания.
По мере того как они приближались к ограде, говор и возбуждение в толпе стихали, а когда в ворота входили, тут уж молчание было прямо‑таки гнетущее. Будто обитателям Пик — сюр — Сегра рты замазали.
Шофер мосье Лекока — Плюмэ, выполняя приказ своего хозяина, поставил машину поперек дороги. В свете ее фар, направленных внутрь двора, лейтенант и его люди устраивали в развалюхе раненых.
Увидав, куда их засадили, лейтенант вместе с Хорди попробовал было протестовать. Но ничего из этого не вышло. Ни мэр, ни тот, другой, который по всем признакам и был организатором всего этого черного дела, и ухом не вели. Всё они откладывали до утра, а под конец грозились даже пустить в ход оружие, коли пленники по доброй воле не подчинятся решению властей предержащих.
А когда автомобиль, увозя своего хозяина и мэра, тронулся с места и над двором сомкнулась мгла, вслед ему вырвался из сарая и медленно растворился в воздухе ропот возмущения.
Перед домом мэра машина остановилась, и тот, уже спустивши ногу на мостовую, вдруг возопил:
— Обтяпали дельце, нечего сказать! А охрана? Мы позабыли выставить вокруг охрану!
Мосье Лекок — Плюмэ снисходительно поглядел на него:
— Успокойтесь, господин Дебре, поберегите нервы. Неужто вы могли вообразить, что я упущу из виду такую важную вещь?
Затем тоном, под стать томуг, каким в войну четырнадцатого года младший лейтенант (именно это звание и носил в ту пору мосье Лекок — Плюмэ) распекал, должно быть, в надлежащий момент капрала (именно до этого чина дослужился тогда мосье Дебре), присовокупил:
— Там нет нужды ни в какой охране! По крайней мере — нынешней ночью. Все необходимые меры предосторожности, дабы никто из пленных не смог выбраться за пределы двора, приняты.
— Полноте, полноте, не принимайте этого так близко к сердцу, любезный друг, я не хотел вас обидеть.
— Почивайте спокойно, господин мэр, а утречком сами увидите: в этой жизни нет безвыходных положений, надо только немножко пораскинуть мозгами.
На рассвете двое мальчишек из Пик — сюр — Сегра прокрались к участку мосье Лекока — Плюмэ. Едва сунулись они за беспомощно болтавшиеся на поломанных петлях ворота, как тот-' час же отпрянули, посмотрели, потрясенные, друг на друга и, словно подброшенные пружиной, кинулись, давай бог ноги, в деревню.
Кто‑то приоткрыл на ночь глядя затвор в оросительной канаве, проходившей вдоль стены кладбища через двор. Спер — ва вода запрудила низ двора, примыкавший к дороге. Таким образом пленникам (на этом и строил свой расчет предводитель бывших фронтовиков) был отрезан единственно возможный путь к бегству. Потом, поднимаясь, вода залила сарай, вынудив укрывшихся в нем людей искать спасения под ненастным небом на клочке остававшейся суши. Но понемногу вода все прибывала и в конце концов затопила двор целиком.
В серых проблесках утра пораженные взоры двух сорванцов из Пик — сюр — Сегра запечатлели посреди двора недвижных, будто каменные истуканы, восьмерых мужчин, стоявших по колено в воде и плечами подпиравших носилки с бесчувственными телами четверых своих товарищей.
Рабинад, Антонио
БОМБАРДИРОВКИ (Перевод с испанского А. Старосина)
Бомбардировки были страшные. Я просыпался внезапно в темноте: перед глазами все черно, вдали воют сирены, хлопают зенитки. Я сразу вскакивал на ноги и зажигал свет, но лампочка не горела даже минуты — она постепенно гасла: сначала едва светились ее красные нити, потом и они меркли. Мне было слышно, как в соседней комнате одеваются мать и сестры, которые убегали туда со своими платьями. Далеко, в кромешной ночи, слышались глухие разрывы бомб. Иногда они падали совсем близко, так что дрожали стекла балкона. Еще полусонный, я совал босые ноги в ботинки. Где рубашка? Мама уже открывала дверь квартиры.
— Пойдем, сынок, пойдем, — торопила она.
По лестнице, как в колодец, полный мрака, спускались фигуры людей; я узнавал их в темноте: вот мужчина с четвертого этажа, женщина с третьего, из первой квартиры. Все спускались на первый этаж — самый надежный в доме; у некоторых с собой были фонари, их беспокойный свет выхватывал из темноты бледные лбы, ввалившиеся глаза, худые человеческие лица, словно кошмарные видения.
Квартиры первого этажа, двери которых были приоткрыты, наполнялись людьми; хозяйка предлагала стулья, и все садились в столовой вокруг стола, зажигали свечу и ждали отбоя. А до тех пор хранили молчание или говорили шепотом, будто сидели у тела усопшего. При слабом пламени свечи лица казались изможденными, вытянутыми; из угла доносился чей‑то кашель, по ногам несло холодом, хотелось спать, оставленная постель манила теплом. В углу женщина кормила грудью плачущего ребенка, и грудь ее в полумраке казалась особенно нежной и белой. Печальные призраки, мы были затеряны в глубокой пещере. Несколько человек выходили на улицу, залитую голубоватым, каким‑то нереальным светом, и пристально смотрели в небо глазами, в которых уже не было сна. Время от времени кто‑нибудь показывал на маленькую искорку — выхлопные газы самолетов. Зенитки уже почти не стреляли — только время от времени гремела могучая батарея на улице Кармело. Потом выли сирены — значит, опасность миновала. И вот начиналось медленное восхождение по лестницам, усталые улыбки, редкие шутки. Мы чувствовали, что все наши мускулы одеревенели, и вскоре замечали, как неряшливо мы оделись в этой спешке — один ботинок светлый, другой темный, свитер наизнанку. Святая дева!
