Макс Гурин - Новые праздники-2
У Анки был младший брат Михаил, второй сын деда Арнольда. Его я вообще почти не знаю и видел всего пару раз в жизни. Что я знаю о нём? Кажется, он всю жизнь увлечён театром; всю жизнь играет где-то в любительских спектаклях; пьёт; перепробовал массу работ; как и я, делал ремонты в квартирах; кажется, как и я, поторчал немного на героине. Однажды я встретил в метро его и последнего сына деда Арнольда Бориса, который старше меня всего на полтора года, и уже от третьего брака.
Оба моих дядьки были навеселе; я, по-моему, тоже, и мы действительно были очень рады друг другу, но… нам было по дороге лишь пару станций.
Пожалуй, с последним сыном моего деда, Борисом, который, получается, был назван в честь своего деда по имени отца, или так просто совпало, у меня были наиболее трогательные отношения. В первую очередь, конечно потому, что мы были ровесниками. Когда заканчивался мой первый брак, летом 1992-го года, Борис как раз постепенно перебирался в Москву из того же Душанбе. Там он учился, разумеется, как и я, на филфаке, но теперь это всё ничего не стоило, равно как и их трёхкомнатная квартира — ёбаный развал СССР!
Борис был высок и красив, и, судя по фотографиям, очень похож на деда, своего отца; очень трогательно смущался, краснел и, так же, как и я до определённого времени, не умел пересказывать анекдоты. Начинал хорошо и бойко, но потом смущённый собственной смелостью, смазывал самую «соль».
Пару раз он ночевал у нас с Милой в Выхино (мой первый брак, как и главный, то есть третий:), начался в Выхино — только по другую сторону выходящего там на поверхность метро) — как-то совпало, что родители были на даче. В одну из подобных ночей Мила, помнится, особенно громко и блядски стонала в процессе супружеского секса со мной. Вероятно, чтобы Борис врубился, как она любит и умеет ебаться:). Ныне Мила, как и я, в третьем браке; работает преподавателем на кафедре славистики в одном из американских университетов. Смешно.
Что сейчас с Борисом — не знаю. В мой Пединститут ему перевестись не дали. Кажется, в итоге его взяли в «Пед» во Владимире, где завершал своё образование легендарный Венедикт Ерофеев. Кажется, он его не закончил. Кажется, он осел потом в Питере; кажется, тоже играл там в каком-то театре; кажется, у него там появилась в итоге своя коммерческая палатка, а может это было уже опять в Москве. Может это всё происходит по сию пору — я не знаю.
Отца своего, деда Арнольда, он никогда не видел. Он родился уже после его смерти. Дед Арнольд не дожил до рождения своего третьего сына.
А когда он умер, он явился в сон к своей любимой дочери, моей маме, в тот момент беременной мной, и сказал ей, что я — наследник его…
Матерь моя долгое время по простоте душевной полагала, что он имел в виду литературные способности, но я знаю, что он говорил несколько о другом:
«…Случайность — не самый лучший товарищ на войне. Только на войне? В жизни у него тоже всегда были случайности. Почему-то стал журналистом… На заводе написал несколько заметок в многотиражку, а потом райком послал на учёбу в Институт Журналистики. Ведь хотел пойти в Институт Стали. Случайность: женитьба на Кире…»
Арнольд Одинцов «Рота».
VII
Постепенно меня совершенно покинули надежды оставить Игоряшин Центр когда бы то ни было. Уже к Новому, 2004-му, году я стал даже находить в существующем положении вещей не только высший смысл, но ещё и всю жизнь вожделенную мною стабильность, что, в общем-то, весьма характерно для романтических героев, являющихся таковыми вовсе не по собственному желанию, а по воле Судьбы, то есть Бога-Ребёнка.
Пятидневная рабочая неделя с ежедневным вставанием в половине шестого утра — это практически идеальный режим депрессивного отеделения, где, как вы помните, мне тоже довелось побывать в пору своей бурной молодости. А вкупе с ведением здорового, не считая курения, образа жизни, да плюс прекрасная пора ожидания первенца с открыванием новых позитивных сторон друг в друге с Да — всё это обладало, несмотря на чисто физические трудности, блестящим оздоровительным эффектом:). Именно тогда я, кстати, и чувственно постиг, что демократия — дерьмо и Высшее Зло, и годится лишь в качестве сладкой иллюзии для быдла, что на самом деле и строят для него, не покладая рук, власть имущие при истинно тоталитарных режимах, как это, собственно, всегда и везде было и есть. В качестве же модели идеальной реальности — это вообще абсурд, сродне вытягиванию себя самого за волосы или прочих умножений нуля на нуль. Математика — хули тут говорить:)!
Все мои близкие женщины (а после определённого возраста всё у всех всё равно становится «просто»: жена, мать, да, если повезёт, дочь — всё), в принципе, были ужасно рады, что я работаю у Игоряши. Когда, например, я работал поэтом-песенником, даже на начальном этапе получая сотку грина за текст, пиша при этом их не менее пяти в месяц (и это ещё до дефолта!:)), моя мать искренне считала, что я во всём не прав и работы у меня, считай, нет. Когда же спустя 5–7 лет я стал работать у Игоряши за 250 баксов (половину того, что я, не напрягаясь, зарабатывал, будучи эстрадным текстописцем), въёбывая ежедневно, как папа Карло, та же мама постепенно начала видеть во мне человека. В принципе, хоть и с рядом оговорок, но Да тоже. Хули тут говорить. Она, ввиду беременности, наконец перестала бухать, и многие совершенно очевидные вещи наконец открылись и ей (у смайлика в жопе зашевеливается нечто истинно инородное). Какой из этого следует вывод? Да очень простой. Такой вывод, что бабам нашим, на самом деле, что, может, удивительно и для них самих, совершенно неинтересно количество приносимых нами денег. Они иногда говорят, конечно, что им интересно именно это, но, конечно же, как им это свойственно, врут, в том числе и себе самим. Интересно им соврешенно иное. Им интересно ежедневно иметь возможность удостоверяться в том, что их самый любимый мужчина (неважно, муж или сын) заёбывается как последняя сука. Впрочем, речь сейчас не об этом. А то, что женская природа изначально несовершенна — с одной стороны, чистая правда, а с другой — в принципе, мелочи жизни; культурный фон. Главное лишь, чтоб тот, кто на самом деле за всё отвечает, не забывал об этом.
И вот все, в принципе, были очень рады, что я работаю на работе, само нахождение моё на коей, наверное, можно сопоставить только с тем гипотетическим вариантом, при котором, допустим, Николая II-го бы не расстреляли, а Ильич, внезапно смягчившись, взял бы его к себе… полотёром:). Впрочем, я ж, ёпти, не только sapiens, но ещё и haber — поэтому я охуенно умел изо всех внутренних сил делать вид, что всё обстоит не так, как обстояло на самом деле. У меня простой принцип: да, я — Пророк; да, я — божий внук; да, я — Мессия, но… это ровным счётом никого ни к чему не обязывает. В этой-то жизни. Хотя потом, да, конечно придётся за всё всем ответить. Нет, не Максу Гурину, нет конечно. Хули там — Пластмассовая Коробочка. У меня посерьёзнее лица есть. Например, Я моё Истинное…
Короче, сидел я себе тихо в белом халате за компьютером в Центре детской неврологической инвалидности, делал потихонечку сайт, формировал потихонечку паству в сети интернет, да сам перед собой делал вид, что не дую я в ус, да, знай, смотрю себе в оба.
Иногда к Игоряше на работу приходила моя мама. Тогда Игоряша звал меня пить чай к себе в кабинет, и я вынужден был идти. В иные дни я старался избегать с ним излишне личных контактов, и он скорее всего ценил во мне это. Мы с ним конечно похожи. У нас в отделении был очень длинный коридор. Когда рядовые сотрудники видели меня издалека и со спины, они нередко пугались, принимая меня за «шефа». Ёбаный хуй, генетика, ёпти — что тут ещё скажешь!:)
Знаете, как всё это случилось? То, что я вспомнил, как на самом деле меня зовут? Всё вышло так. Буквально один день всё решил.
Я пил чай в кабинете «шефа», ибо опять явилась в гости его сестра, моя мама, с которой я к тому времени вместе не жил, слава богу, уже года три. Они оба чуть подтрунивали надо мной, видимо полагая, что делают это вполне дружелюбно. Мама, невидевшая в этой жизни и половины того, что выпало мне (да-да, не смейтесь, вот факты:): мама не сидела на героине, мама никогда не занималась групповым сексом, мама была замужем всего один раз и не справилась со своей женской долей, оказавшейся для неё непосильной; мама в порыве злобы разорвала мой бумажный замок с башнями и нарисованным прудом с приклеенными к «воде» лебедьми и лодочкою (всю эту красоту я строил более месяца, будучи во втором классе, чтобы подарить это всё своему любимому тогда всё тому же дяде Игоряше на Новый 1982-й год, но в конце декабря я заболел «свинкой»; меня к Игоряше не взяли, а замок мой «консерваторская пизда» моя тётя Ириша, «последний неудачный аргумент моей бабушки в пользу того, чтобы не ушёл дед Арнольд», взять с собой отказалась, сказав, что напрасно я думаю, что ему это вообще нужно — так замок остался со мной, и его, в пылу ссоры со мной, разрушила мама); а моё полугодичное, синхронное с Да, лежание в больнице № 9 с перманентной нехуёвой угрозой смерти (у меня довольно быстро начался сепсис) мама всегда считала, в первую очередь, испытанием для себя и часто впоследствии считала нужным мне повторять, что, мол, я не знаю, что она тогда пережила — конечно, это же не я там лежал и пару раз чуть не сдох:), откуда мне знать, что она пережила?:)) — так вот, эта самая моя мама сидела и чинно пила со мной чай в кабинете своего старшего брата, у которого мы, Николай II, работали тогда полотёром, и считала для себя нормальным слегка подтрунивать надо мной (забыл сказать, что моя мама — музыкант, объективно очень неплохой дирижёр собственного детского хора, регулярно занимающего именно первые места на зарубежных конкурсах, но, конечно, в отличие от меня, аранжировщик она никакой, как и многие академические девочки. Тем не менее, слушая мою музыку и признавая при этом, что она бы так не смогла, она до определённого времени всегда приговаривала: «Ах, как жалко, что у тебя нет музыкального образования! Ты не можешь записать это на ноты!»
