Чезаре Дзаваттини - Слова через край
Сильвии захотелось ему сказать: «А я, наверно, уже утратила веру». Но вместо того она произнесла какую-то банальную фразу, что-то вроде: «Если ты тверд в своей вере, то это очень важное событие в твоей жизни».
И Карло ответил ей объятием, в котором вновь была просьба о соучастии. Оба долго лежали с открытыми глазами, не говоря ни слова.
Как мерзко ей было в торжественной тишине церкви созерцать сосредоточенное лицо мужа, показавшего себя весьма тонким актером: как он крестился, как губы его шептали молитвы! Рядом с ним стоял Вирджентиии, который то и дело кидал на нее быстрые взгляды.
В алтаре — великий кардинал. Шорохи, приглушенное покашливание, мерцание свечей, все как один задерживают дыхание, и по окончании молитвы у толпы вырывается единый вздох. Белая, усеянная кольцами рука прелата, раздающая освященные облатки. Кусочек тела Господня у Карло во рту…
Ее душил стыд, она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать.
Несколькими часами позже Карло впервые пригласил Вирджентиии к ним ужинать. И сам помогал ей сервировать стол, укладывал дорогие фрукты в серебряную вазу.
Неожиданно она его спросила в упор:
— Тебе известно, что Вирджентиии за мной ухаживает?
— Все за тобой ухаживают, — пожал плечами Карло.
— А если я в один прекрасный день буду вынуждена дать ему пощечину, ты не рассердишься?
— Можешь сделать это, когда тебе заблагорассудится, если, конечно, он подаст повод. Но я думаю, такой женщине, как ты, достаточно одного взгляда, чтобы осадить любого.
А немного спустя Карло добавил:
— Как только настанут политические перемены, мы одним из первых погоним пинками в зад Вирджентиии, мы заставим его пробежать в одном белье от площади Венеции до Пьяцца дель Пополо. Но пока что необходимо пользоваться их же оружием — врать и притворяться. Поэтому ты должна быть с ним любезна.
— До каких пределов? — быстро спросила Сильвия.
Карло почувствовал в голосе жены насмешку и возмущение. И, делая вид, что его позабавила такая горячность, совершенно невозмутимо ответил:
— Предел может установить только твоя совесть. Совесть, а не предрассудки.
Во время ужина Вирджентиии показал себя во всем блеске. Сначала он завел разговор о положении в газете. Наверху уже приняли решение о замене Мариани. Когда это произойдет? Неизвестно. Может — завтра, а может — через год. Ведь как это бывает: один телефонный звонок, и все. Кто его заменит? Он назвал несколько имен. Вирджентиии, как никто другой, умел создавать атмосферу напряженного ожидания. Дал понять, что и у Карло есть шанс. Сам он и кардинал ему покровительствуют. Муссолини знает о таланте Карло. Хотя знает и о том, что он не член фашистской партии. Но Муссолини выше этого, Чего нельзя сказать о его приспешниках.
В дневнике она призналась в том, что взгляд Вирджентиии, его открытая улыбка, улыбка собственника, неотступно стояли у нее перед глазами в ту ночь. И вот в момент, когда она уже готова была забыться, предать мужа, у нее вырвался отчаянный крик: «Нет, никогда, никогда!..»
Карло зажег свет, увидел, как она бледна и растеряна. Сильвия сразу же обняла его, стала просить прощения, осыпала его лихорадочными поцелуями, чтобы обмануть самое себя. Она твердила, что любит его, будет любить всегда и не в силах удержаться, чтобы постоянно не говорить ему об этом.
Звонит телефон. Сильвия, очнувшись от своих кошмаров, хватает трубку. Это мать Карло из Фрозиноне хочет знать, что происходит в Риме. Она волнуется за внука. Если начнется война, пусть они сразу же отправят его во Фрозиноне, к ней. Спрашивает, как там Карло, ее Карло, ее Карло, Карло, Карло! В сотый раз повторяет, что Сильвии повезло с мужем. А Сильвия сравнивает тем временем вчерашнего Карло с сегодняшним, его некогда чистое, вдохновенное лицо и нынешнюю физиономию, на которой лежит печать расчетливости; теперь стали заметны даже самые мелкие физические изъяны мужа, на которые, когда любишь, не обращаешь внимания: блестящий от пота нос, зубочистка в зубах после обеда, расстегнутые на животе брюки… Когда этот безжалостный и нескончаемый монтаж отвратительных выражений лица, жестов, манер достигает кульминации, Сильвия инстинктивно швыряет камень в ненавистное лицо, и оно тотчас заливается кровью. При виде крови Сильвия приходит в себя; мать Карло все еще говорит ей что-то по телефону.
Она вешает трубку и, глубоко взволнованная, застывает неподвижно, стиснув руки. «Господи, до чего я дошла!»
Затем, видимо приняв неожиданное решение, поспешно одевается и выходит.
По дороге она встречает колонну фашистов и убыстряет шаг. У нее за спиной, на стенах домов, огромные плакаты созывают всех к шести часам вечера на площадь Венеции. А уличные репродукторы настойчиво сообщают, что на площади уже начал собираться народ.
Сильвия заходит в церковь. Идет к священнику. Она уже не властна над собой. Даже дневнику она не может теперь излить душу. Ей необходимо услышать человеческий голос, который бы ей отвечал.
Решиться на смелый поступок: порвать ставшие для нее невыносимыми узы — она не способна, а потому надеется получить совет.
Священник — спокойный и жесткий человек, тот самый, что венчал их в этой церкви.
Для Сильвии исповедь превращается в настоящую вакханалию. Она совершенно потеряла контроль над собой. Обвиняет мужа, винит себя. Карло только и думает что о своем успехе, но она ему потворствовала. Она с удовольствием пользовалась растущими жизненными благами, воспитала в сыне привычку к роскоши, у нее новая квартира, но она ее все увеличивает, у них дорогие картины, вещи. Она видела, как муж идет на дно, но не звала на помощь, не пыталась его спасти, ограничиваясь тем, что мучилась втихомолку; она всегда удовлетворяла его страсть и в то же время изводила себя страшными картинами, которые рисовало ей воображение; бегство из дома, измены, даже преступления. Задыхаясь, она умолкает, словно только сейчас, говоря об этом другому, осознала весь ужас того, что с ней творится.
Священник слушал ее пять нескончаемо долгих, беспощадных минут. Сама того не желая, она поставила диагноз душевного состояния тысяч женщин, всю жизнь унижающих себя, подавляющих свои чувства, ибо обнаружить их не дает груз укоренившихся запретов. «Брак вечен».
Об этом убежденно говорит ей священник. Он видит в ней лишь грешницу, которая, обвиняя мужа, выдумывая или преувеличивая его вину, пытается скрыть собственную. Для священника, Сильвия — прелюбодейка в душе. Только безумец может ужасаться тем невинным недостаткам, слабостям ее мужа, ибо они свойственны всем. С Карло он хорошо знаком, ценит его, знает, что тот глубоко чтит дом, семью, родину. И Сильвия не имеет никакого права называть его неправоверным. Что знает она о тайнах человеческой души?! Возблагодарим господа, что Карло ходит к мессе. Священник ей объясняет, что все ее фантазии — это проявления эгоизма, порожденного дьяволом, тем более недопустимого в такой день, как сегодня.
— Все мы пребываем в ожидании: решаются судьбы миллионов и миллионов итальянцев, а ты уходишь в собственное «я», заблудилась в нем. Я, я, я, будто других не существует. В таком поведении нет ничего христианского, ты, как дальтоник, видишь все в сером цвете из-за какой-то несуществующей мучительной тоски, которую сама придумала и причина которой в твоем непомерно высоком самомнении. Смирение, смирение и еще раз смирение, дочь моя. Сегодня это необходимо более, чем когда-либо. Нужно сплотиться вокруг того, на чьих плечах лежит бремя спасения всех нас. И будь осторожна: ты полагаешь, что судишь умом и душой, а на деле в тебе говорит лишь твоя плоть. — Закончив этой сентенцией, священник отпускает ее с миром. — Молись, молись, дочь моя.
Сильвия в растерянности выходит на улицу. Как смешалось все у нее в голове, как хочется плакать. Вокруг все свидетельствует о том, что великий день скоро достигнет своего апогея, приближается роковой час. На площадь Венеции стекаются отдельные группы с флагами, штандартами, транспарантами, все провинции прислали в Рим своих делегатов.
Светит солнце, настоящий праздник. Может, она не права? В ушах у нее звучат слова священника. Смириться, не судить других, думать о детях, о семье, о своем долге жены, матери, а также итальянки.
Почти сама того не замечая, Сильвия направляется в сторону редакции, где служит Карло. Мысленно она уже беседует с ним, и губы ее чуть заметно шевелятся. Она прошла площадь Венеции со сверкающим белизной памятником королю Виктору-Эммануилу и балконом, откуда будет выступать дуче. Весь мир — в ожидании его речи. Ее невольно захватывает общая атмосфера. Какие-то молодые чернорубашечники загораживают ей дорогу, твердя, что она красива, очень красива, но ее это вовсе не раздражает. Она спешит увидеть Карло, попросить у него прощения.
