Зэди Смит - Собиратель автографов
Он проснулся разом, с ощущением, что вот-вот умрет. Попытался сбросить одеяло, но только сильнее в нем запутался. Дрыгал-дрыгал ногами, пока одеяло не смирилось с тем, что поврозь им будет лучше. Собственный запах шибанул ему в нос. Он вонял. Все мы привыкаем к собственному духу, но только не такому тяжелому, сероводородному. Из трех отверстий на его лице сочилась слизь, и продвижение ее облегчали немые слезы. Почему женщины всегда сплачивают свои ряды против него? Что он такого сделал? Алекс встал и, волоча за собой шлейф спертого воздуха, подошел к лестнице. Но ступеньки вдруг стали чужими и неудобными. Раньше он взбегал по ним играючи, а теперь его ноги налились свинцом и не хотели подчиняться. Все-таки лестница не эскалатор. И никакой предупреждающей надписи наверху, где она кончается (а было темно, к тому же одеяло погребло под собой Алексовы очки). Он, словно в тумане, нащупывал ногой ступеньку, жесткую и недоброжелательную. В коридоре дело пошло легче. Когда-то Алексу хватило ума ничем его не загромождать, потому что любое украшение стало бы потом лишним препятствием.
Дверь. Сердце стучало глухо, и его удары отдавались в кончиках пальцев на руках и ногах, в груди и бедрах. Хоть бы никого не разбудить! Он приоткрыл дверь. Задел выключенный торшер, и тот слегка качнулся. Они — там. Еле видны. Только контуры. Лежат плотно друг к дружке, валетом — так это называется? Ноги высунуты из-под одеяла с разных его сторон. Спят, как дети, которых родители сплавили на денек-другой друзьям. Нет, концы с концами не сходятся. Все-таки он слишком пьян. Как две женщины на пляже? Нет, нет. Не подходит. Голова после вчерашнего совсем не варит, какая-то каша в мозгах… Как два тела в морге. Уже ближе. Как два тела в киношном морге. Не хватает только бирки (имя, дата рождения и прочее), привязанной к скромняге из скромняг — по жизни — большому пальцу на ноге. Не в нем ли момент истины? В этом пальце?
«Насмотрелся кино!» — одна из великих современных сентенций. А в ней — прозрачный намек на то, какими мы были раньше и в кого превратились. И на то, как много на свете людей правдивее Алекса Ли Тандема, выдающегося Собирателя Автографов. Вдруг его пронзила мысль: они мертвы. Всего-навсего. Они мертвы. Эта догадка промелькнула в его сознании быстрее, чем произносится сама фраза, но сразила наповал. И в следующую секунду: нет, нет, конечно нет. Всех родителей рано или поздно охватывает такое чувство. Ужас, цепенящий ужас. Душа ушла в пятки. Но после — во всяком случае, для Алекса — все встало на свои места. Пришло понимание, что дело лишь во времени. Потому что ничего неверного в этом диагнозе не было, за исключением времени, когда он поставлен.
Их не было.
Но они будут.
Все его друзья, все его любимые.
Этот покойник шел за ним по пятам. Ехал с ним в поезде. Пил в баре накануне вечером. Сопровождал по дороге домой. Его черно-белый контур прилип к стене, и он лежал в кровати, красочный, как в цветном кино. Дети боятся этого призрака, но потом как-то к нему привыкают. Один знаменитый ирландец[105] знал это, воспринимал спокойно и считал, что здесь есть о чем поговорить, и только. Но Алекс чувствовал себя не в своей тарелке. Призрак давно уже сидел в нем глубокой занозой. Десять лет назад сестра Сары приехала погостить со своими детьми, и его кузина Наоми не хотела спать в этой комнате, потому что боялась «покойников на стенах». После завтрака все смеялись. И он смеялся. Все смеялись. Потому что не стоит, говорили они, принимать все так близко к сердцу. Ну, он так и делал, потому что был взрослым мужчиной (может, все и хотели сказать, подумалось ему, своей глупой фразой, что не надо все это принимать близко к сердцу, и свое взросление тоже, и свою взрослость). И несколько лет он все это близко к сердцу не принимал, если только по-киношному или по-телевизионному, да и то вряд ли. Но сейчас ему стало не до шуток — он схватился за дверной косяк, чтобы не упасть, — смерть дышала ему в лицо, обволакивала, он повис на самом краю пропасти. Метнулся в сторону, сжимая в руке что-то случайно сдернутое им со стены, рот его открылся, словно кто-то сильным ударом пробил дыру в его лице. Он старался не шуметь, чтобы не будить мертвечину. Он все еще владел собой. Нашел сухое и теплое местечко среди полотенец, откуда его не могли услышать, и прочитал каддиш — без всяких лишних жестов или формальностей — просто мольба измученной души.
ГЛАВА 10
В этом мире
1Позвонили в дверь. Алекс на карачках сполз с лестницы. Буквально на карачках — вниз по ступенькам. Ведь голова такая тяжелая! Еще утянет за собой… Даже просто стоять у него не получалось, еле-еле на колени поднялся и заскользил вниз. Стоя на четырех точках, протянул одну руку, чтобы открыть дверь.
— С добрым утречком! — сказал Марвин.
— Марвин. — Алекс начал подниматься.
— Как там в Нью-Йорке?
— Большой. Утомляет.
— Ты весь как выжатый лимон.
— Спал на полу.
— Эге-ге-ге. — Марвин достал свой блокнот.
Где-то птичка пропела первые ноты из песенки Фатса Уоллера «Я не так уж плох». Солнце с улицы слепило глаза. В последнее время сентиментальность вышла из моды, и первым днем весны никто не восторгался. Но на этот раз все было по-другому. Весна словно пришла к самому Алексу. Вместе с ярким солнышком пришло предчувствие близкой Пасхи — и еврейской, и христианской, и вот-вот наступит долгий ленивый уик-энд, когда можно валяться на диване и до одури смотреть видик. Когда светит такое солнце, жизнь прекрасна и удивительна!
— Тандем? — окликнул его Марвин и вслед за Алексом посмотрел на лазурное небо.
— Хм-м-м?
— Будешь что-нибудь заказывать или как?
— Ну и денек! Разгулялась погодка!
— У нас каждый день так.
— Марвин, чем ты хочешь заниматься? — прохрипел Алекс и выкашлял чуть ли не лягушку.
— Чего-чего?
— Ну, кроме разноски молока. То есть чем ты хочешь вообще заниматься?
Марвин деланно простонал, как замученный нерадивыми студиозусами профессор, и хлопнул себя ладонью по лбу:
— Слушай сюда. Дурацкий твой вопрос — вот что. Мне и так фартит. Что будет, то будет. И все дела. Йогурт?
— Нет-нет… Немного молока.
Марвин недовольно хмыкнул и упер руки в бедра:
— Я, это, видел тебя в газете. Не хотел даже вспоминать, потому что все это меня не колышет. Своих тараканов хватает. Если все куда-то ломанулись, меня не трогает. Это наших дружбанов-негрипопусов жаба душит, чуть что у кого увидят. А я по жизни не такой. Но должен тебе заметить вот что. Сильно надеюсь, что планка твоих заказов подымется. И дело не в том, что ситуация изменилась. Хотя все равно в любом случае было бы кстати. — Марвин помрачнел. — Торговля есть торговля, брателло. Короче, я теперь с тобой церемониться не буду. Сам пойми: ну как не подсуетиться при таких твоих делах?
Алекс посмотрел на тележку Марвина за его спиной:
— Мне нужно будет по упаковке каждого молочного коктейля, несколько йогуртов, того странного итальянского сыра, который ты втюхивал мне в прошлый раз. Ну и еще, что, по-твоему, мне должно понравиться.
Марвин присвистнул:
— Вот это я понимаю! Возвращение блудного сына.
И он удалился по дорожке, прищелкивая пальцами.
Когда Алекс через несколько минут вернулся в дом с картонной коробкой, полной кисломолочных продуктов, перед ним забрезжил лучик надежды. Он толканул дверь за собой локтем. В коридоре стояла Эстер. В шелковом китайском халате нараспашку, всегда ждавшем ее здесь. Однако она тут же запахнула его полы да еще скрестила руки на груди.
— Вот ты где! — Он двинулся к ней, но она шагнула назад. У нее всегда все было написано на лице, и сейчас оно выдавало боль. Алекс кивнул на коробку: — Я сейчас, только вот ее положу.
Он прошел на кухню и положил картонку на стол. Когда обернулся, у дверей стояли уже две женщины.
— Как ты меня достал! — воскликнула Эстер. — Просто зла на тебя не хватает. Но сильнее всего я устала… Просто устала. Ты должен меня выслушать. И не перебивай, пока я не скажу все до конца. — Любимое Алексово угугуканье она сразу оборвала решительным жестом. — Полагаю, сначала тебе надо выслушать Китти. О’кей?
— Доброе утро, Алекс, — спокойно поздоровалась Китти. Она единственная из них троих была одета подобающим образом.
Алекс снова завел свое «у-уг», но Эстер сердито затрясла головой.
— Знаешь, с чего у меня началось сегодняшнее утро? — Китти развернула газету. — Я встала рано и чуть не наступила на тебя. А потом спустилась вниз и подняла с ковра эту газету. И прочитала свой собственный некролог. — Она слегка улыбнулась. — Веселенькое начало дня, не правда ли?
