Юрий Коваль - Опасайтесь лысых и усатых
Тут мы рассмотрели его поподробней. Скорее всего, он был сделан из фанеры или другого древозаменителя, вот почему и не был виден сбоку. Вернее, был виден как тоненькая черточка. Если это была фанера, то уж не толще десятки. Кроме того, туземец был весь в дырках, которые распределялись по телу, но больше всего дырок было на сердце и во лбу.
— Ну, что вы на меня уставились, господа? — закричал он на языке смежных галактик. — Стреляйте! Здесь как раз двадцать пять метров!
Мы никак не могли понять, что происходит, возможно, из-за этих диалектов. Галактический сленг припудрил наши мозги. Наши, но не нашего капитана!
— Отойди на пятьдесят метров, — строго сказал он на этот раз на русском языке.
Фанерный отбежал, дико подпрыгивая на своей общей ноге.
— Обнажаю ствол, — сказал капитан и вынул пистолет системы Макарова.
— Стреляйте! — крикнул Фанерный, и капитан выстрелил.
Пистолетный дым опалил черепушку какого-то матроса, возможно, Веслоухова, а пуля, вращаясь вокруг своей оси, врезалась в фанеру.
— Браво! — закричал простреленный, окончательно переходя на русский язык. — Браво, капитан! Браво! Стреляйте еще. Десятка!
Суер не заставил долго себя упрашивать и выпустил в фанеру всю обойму. Только один раз он попал в восьмерку, потому что лоцман Кацман нарочно ущипнул его за пиджак.
— Какое наслаждение! — кричал Фанерный. — Счастье! Вы не можете себе представить, какое это блаженство, когда пуля пронзает твою грудь. А уж попадание в самое сердце — это вершина нашей жизни. Прошу вас, стреляйте еще! В меня давно никто не стрелял.
— Хватит, — сказал капитан. — Патроны надо беречь. А вот вы скажите мне, любезный, где тут у вас колодец?
— Колодец вон там, поправее. В нем кабан сидит! Эй, кабан! Вылезай, старая ты глупая мишень! Вылезай, здесь здорово стреляют! Кабаняро! Вываливай!
Недовольно и фанерно похрюкивая, из колодца вылез здоровенный зеленый кабан, расчерченный белыми окружностями. Он повернулся к нам боком и вдруг помчался над траншеей, имитируя тараний бег.
— Стреляйте же! Стреляйте! — кричал наш ромбический приятель. — Делайте опережение на три корпуса!
Капитан отвернулся и спрятал ствол в карман нагрудного жилета. А лоцман Кацман засуетился, сорвал с плеча двустволку и грохнул сразу из обоих стволов! Дым дуплета сшиб пилотку с кочегара Ковпака, а сама дробь в кабана никак не попала. Она перешибла черточку в фамилии Петров-Лодкин, и первая половинка фамилии, а именно Петров, подлетела в небо, а вторая половинка — Лодкин — ухватила ее за ногу, ругая лоцмана последними словами, вроде «хрен голландский».
Кабан между тем развернулся на 630 градусов, побежал обратно и спрятался в свой колодец.
— Хреновенько стреляют, — хрюкал он из колодца фанерным голосом.
— Да, братцы, — сказал наш ромбический друг на общей ноге, — огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, — закричал он в сторону колодца, — бегал бы помедленней! Носишься, как будто тебя ошпарили!
— Эй, кабан! — крикнул Пахомыч. — У тебя там в колодце вода-то есть?
— Откуда? — хрюкал кабан. — Какая вода? Придумали еще! Дробью попасть не могут!
— Эх, лоцман-лоцман, — хмурился Суер, — к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять?
— А я в кабана и не целился. Я в черточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в черточку в фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта черточка давно меня раздражала.
— Ну, что ж, — сказал Суер-Выер, — благодарите судьбу, что вы попали не в мою черточку.
Между тем петровлодкинская черточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте.
— Эй ты, дефис! — орал матрос, лишенный черточки. — На место!
— Мне и тут хорошо, — нагло отвечал дефис, — а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой — Петров. Полетаю лучше, как чайка.
— Ладно, хватит валять дурака, — решительно сказал Суер. — Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор.
Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею.
— Вот теперь неплохо, — хрюкал он. — Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна — пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно. С дождями натекло.
На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать все новые фанерные фигуры. Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и башибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы — черт знает что! Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять.
— Некогда, братцы! — кричал Пахомыч. — Воду надо таскать!
Пока мы таскали воду с берега на борт, ромбический человек, простреленный Суером, успокаивал своих сотоварищей:
— Не волнуйтесь, ребята! Они еще постреляют, когда воды наберут.
— Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! — уверял их Пахомыч.
— Вы уж жахните, пожалуйста! Не подведите меня.
Между тем вся эта фанерная пинакотека жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки. Перепрыгивая рвы и траншеи, мы обошли с Суером этот трагический ряд мишеней. Я чувствовал, что капитан жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью.
Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры.
— Пальните в меня, братцы, — Ъросил душман.
Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце.
А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову. Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей. От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну, тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влет бекасинником.
Стая тарелочек перепугала петров-лодкинский дефис. В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на свое место.
ОСТРОВ ПОСЛАННЫХ НА…
Необычной какой-то неокеанической красоты, высоты, изящной длины открылся нам вдруг остров, стоящий посреди океана. Казалось — он вулканического происхождения, потом казалось — нет. И все же что-то вулканическое угадывалось в его мощных очертаниях.
Когда мы подплыли поближе, то с удивлением обнаружили, что остров весь уставлен людьми. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и, казалось, втиснуться между ними не было никакой возможности. Подведя «Лавра» поближе, старпом крикнул в мегафон:
— Кто вы?
Островитяне обрадовались нашему любопытству и дружно прокричали:
— Мы — посланные на…
— Ничего не понимаю, — сказал Суер. — Давайте подойдем к острову с зюйда.
«Лавра» привели к другому берегу, и старпом снова проревел в трубу:
— Кто вы?
— Мы — посланные на… — дружно ответствовали островитяне.
— Приходится констатировать, — пожал плечами Суер, — что это действительно люди, посланные на…
— А за что вас послали? — крикнул старпом.
— А по разным причинам, — дружелюбно поясняли наши островитяне.
— Ну и что вы теперь делаете?
— А ничего особенного. Стоим на этом каменном… посреди океана. Иногда хлебопашествуем. Бортничаем. Выращиваем сахарную свеклу.
— Но позвольте, — развивал беседу сэр Суер-Выер, — признаться, меня самого не раз посылали на… Но что-то я не вижу среди вас, так сказать, себя. Я тут на корабле, а вы на острове.
— О, что вы, капитан, — ответствовали посланцы. — Где-то между нами, конечно, имеетесь не только вы, но и вся ваша команда.
— Эй, ребята, — крикнул кто-то из посланцев, — нет ли среди нас Суера-Выера или кого-нибудь из команды этого фрегата?
К нашему изумлению, островитяне слегка пораздвинулись, и к берегу протиснулись семь или восемь Суеров-Выеров в капитанских фуражках. За Суерами продирались лоцманы Кацманы, а за ними пятнадцать штук меня. Наши двойники замахали нам пилотками, восклицая:
— Да, да, это мы! А мы — это вы, посланные на… Вас посылают, а мы тут отдуваемся, сахарную свеклу выращиваем.
За Суером, за лоцманом, за мною стала продираться к берегу пожалуй что вся наша команда.
— Наши приехали, наши, — радостно гомонили они. — Хоть поглядеть на братьев.
Были тут, конечно, и многочисленные Хреновы и многократные Семеновы, но особенно много оказалось боцманов Чугайло. Он измерялся сотнями. Это неожиданно понравилось капиталу.
— Позовите боцмана, — приказал он.
Чугайло явился на палубу в каких-то полупортах, в подтяжке, крайне раздраженный тем, что его разбудили.
— В чем дело, кэп? — ревел он. — Чья вахта? Поспать не дадут. В чем дело?