Айрис Мёрдок - Святая и греховная машина любви
— Это все твои штучки, — Блейз с ненавистью смотрел на него из-за стола.
— Не глупи, — ответил Монти. — Выпей лучше виски, ты к нему даже не притронулся.
— Ты нарочно подстроил все так, чтобы она в тебя влюбилась!
— Я ничего не подстраивал.
— Я знаю, у меня есть свидетели. Ты все просчитал заранее. Подговаривал меня продолжать связь с Эмили, чтобы облегчить дело. Выдумал даже Магнуса Боулза, подталкивал меня все дальше и дальше — следил, чтобы я завяз как следует, чтобы не мог уже выбраться! А потом, когда тебе это наскучило, уговорил меня во всем сознаться — потому что сам положил глаз на Харриет. Ты уже тогда ее себе наметил, ты хладнокровно вел меня к гибели. А теперь еще в любви ей объясняешься, чтобы она не передумала, не вернулась ко мне.
— Признаться, пошлые монологи наводят на меня тоску, — сказал Монти. — Пошевели немного мозгами, постарайся вспомнить, в каком порядке все происходило. Я никогда и ни на что тебя не подговаривал, я вообще не хотел иметь к этому никакого отношения. И не хочу. В любви Харриет я не объяснялся — и никакого «глаза», пользуясь твоим вульгарным выражением, на нее не клал. Мне кажется, ты просто не понимаешь, что подлость, в том числе твоя собственная, приводит к неминуемым последствиям.
— Прикидывался моим другом…
— Возможно. Но если ты поверил, то это было очень глупо с твоей стороны. Я не могу быть ничьим другом. Я на это органически не способен. А теперь, пожалуйста, уходи.
— Уйти — и оставить тебя вдвоем с Харриет?
— Здесь также Дейвид с Люкой, и Эдгар Демарней сидит безвылазно целыми днями. А что касается лично меня, так я скоро уезжаю. К слову сказать, мне не нужно было ничего подстраивать. Ты предложил Харриет совершенно невозможную вещь, а она оказалась не такой покорной овцой, как ты ожидал, — вот и все. Но, тем не менее — я говорил ей об этом в твоем присутствии, — сегодняшняя сцена ничего не решает, и вся эта бодяга будет еще тянуться и тянуться. Но поверь, что она будет тянуться без меня.
— Нет, — сказал Блейз. — Не верю тебе ни на грош. Ты лжешь. Это ты подучил Харриет, как со мной разговаривать, — ей бы такое даже в голову не пришло. Обхаживал тут ее, наверняка еще очернил меня перед ней…
— Когда уже ты уйдешь? — сказал Монти. — Мне очень жаль. Мне даже тебя очень жаль. Но ты должен сам разобраться со своими двумя женщинами. Мне кажется, что Харриет ты потерял, как бы там у вас с Эмили ни сложилось, — но кто знает, я вполне могу ошибаться. Женщины — материя тонкая. Будешь и дальше так же рьяно ее упрашивать — глядишь, она и уступит. Но уверяю, что, как бы она ни была против тебя настроена, я здесь ни при чем. А теперь, будь добр, иди. — Монти распахнул перед Блейзом стеклянную дверь на лужайку.
— Ненавижу тебя, — сказал Блейз.
— Пройдешь за угол дома, там… Хотя что я тебе объясняю, ты ведь здесь бывал. Извини, Блейз. Мне как-то своих проблем хватает.
— Ненавижу, — повторил Блейз.
Он шагнул за порог, чуть не бегом обогнул дом по скользкой от дождя бетонной тропинке, пересек палисадник и, не оглядываясь, свернул на дорогу. Накрапывал дождь.
Блейз — он был без плаща и без шляпы — терпеть не мог, когда его волосы намокали под дождем. Было так обидно, что хотелось плакать, и шагая по дороге к тому месту, в двух кварталах от Локеттса, где стоял его «фольксваген», он и правда немного поплакал — горячие слезы смешивались на его щеках с холодными дождевыми каплями. Ему было отчаянно жаль себя. Он знал, что он не такой уж дрянной и подлый человек. Он просто запутался, и произошло это совершенно само собой. Тысячи мужчин поступают так же, как он, — но им это сходит с рук. А ему просто дико не повезло, и все пошло наперекосяк.
В чем его страшное преступление и чем он так уж виноват, что оказался теперь хуже всех? Виноват, что женился на Харриет? Он, конечно, любил Харриет, но, может быть (теперь уже трудно было припомнить), в глубине души все же чувствовал, что она не его женщина? Но в те времена ему даже не могло прийти в голову, что «его женщина» вообще существует. Он женился на Харриет, чтобы избавиться от своих «отклонений», — это казалось ему необходимым условием счастья. Или его преступлением была Эмили? Но тут уж он ничего не мог поделать, не мог противостоять соблазну. В конце концов, в мире полно женатых мужчин, которые и не пытаются противостоять никаким соблазнам, крутят любовь направо и налево. Потом появился Люка — с этим тоже ничего нельзя было поделать, так вышло. И Эмили столько лет терпела. А когда наконец он решил, что настал момент сказать правду, Харриет так великодушно простила его. И вот теперь все вдруг оборачивается против него. Где он допустил ошибку? Понятно, что он просто обязан как-то вознаградить Эмили за долготерпение, и понятно, что Харриет на этом что-то теряет. Пусть ей это не по душе, но, в конце-то концов, должна же она опомниться?! Она не может любить Монти, это немыслимо — Харриет, его Харриет, влюбленная в кого-то другого! Господи, если бы обнять ее хоть на минуту, если бы его слезы смешались с ее слезами!.. Она поняла бы, как он страдает, и простила бы его, обязательно простила. Может, все-таки вернуться, броситься к ее ногам? Он свернул за угол. Впереди уже показался белый «фольксваген».
Бессмысленно глядя в залитое дождем ветровое стекло своей машины, Блейз начал замедлять шаг. Что делать? — в сотый раз спрашивал себя он. За стеклом вдруг что-то шевельнулось. Блейз вздрогнул. Кто там может быть? Вдруг сердце Харриет все-таки не выдержало и она смягчилась? Он бросился вперед.
На переднем сиденье машины сидела Кики Сен-Луа. На ней был тонкий небесно-голубой джемпер, а поверх джемпера — целое покрывало из длинных мокрых волос. Кики улыбнулась Блейзу, и — даже в такую минуту — эта чистая улыбка семнадцатилетней девочки подарила ему маленькое нежданное утешение.
— Ну-с, а эта прелестница что здесь делает? — осведомился он нарочито невозмутимым тоном. — Прямо день сюрпризов сегодня!
— Блейз, извини меня, пожалуйста, — сказала Кики. — Не злись на меня, да? Это Пинн, у нее такие глупые шутки. — По голосу сразу угадывалась иностранка, даже когда она не делала ошибок.
— Так-так, и что на сей раз? — Блейз обошел машину и сел за руль. Усилившийся дождь забарабанил по крыше «фольксвагена», отгораживая их от мира плотной серебристой пленкой.
— Видишь, Блейз, — сказала Кики. — Я давно хотела познакомиться с мистер Монтегью Смолл — и Пинн мне обещала.
Блейз включил зажигание, и «фольксваген» медленно покатил по дороге.
— Сегодня она сказала, что везет меня к нему, вот мы и приехали. Она видит твою машину, просит остановиться, и мы обе вышли. Пинн открывает дверцу, говорит: да, это его машина — твоя машина, — и потом открывает вот этот ящичек, и мы смотрим, что лежит внутри, и смеемся, но тут она убегает к моей машине… И уехала. А я осталась одна. Я думала, она скоро вернется. Я же не знаю адреса мистера Смолл, пришлось ждать. Но ведь дождь — и я села в машину. И теперь ты пришел! Отвезешь меня обратно в Лондон, да?.. Блейз, что-то не так, да?
Нежный мелодичный голосок Кики как бритвой полоснул по натянутым нервам Блейза. Он стиснул зубы и, раскачиваясь, задыхаясь, как от мучительной одышки, застонал: «Ы-ы-ы…»
— Что, Блейз, что? Скажи Кики!
— Сама знаешь что! Пинн, стерва, наверняка тебе все рассказала.
Кики склонилась к самому рулю и погладила руку Блейза тыльной стороной своей кисти.
— Бедный.
— Понимаешь, я их обеих люблю, — медленно проговорил Блейз. — Вишу на кресте… как распятый, черт побери.
— А ты оставь их обеих себе, — от сочувствия голос у Кики сделался низким и глубоким.
— Не мо-гу! Ах, Кики, если бы ты только знала, если бы знала!.. И никто, ни один человек мне не поможет. Я ненавижу себя. Как я себя ненавижу!
— Не надо себя ненавидеть. Ты не такой виноватый, я уверена. Хочешь, расскажи Кики все-все!
«Фольксваген» остановился у маленькой железнодорожной станции — той самой, откуда они с Эмили в ту памятную ночь бежали в Лондон. Повернувшись, Блейз с грустью оглядел свою пассажирку: ее длинные влажные спутанные волосы, огромные взволнованные темно-карие глазищи, чистую и тонкую до прозрачности полудетскую кожу ее лица, в котором время и природа сошлись в образе совершенства, не оставив пока никаких иных следов. Ее груди, хранимые внутри тонкой небесно-голубой оболочки.
Кики снова улыбнулась — нежно, печально.
— Я поеду домой на поезде, да? — Она была умная девочка. — Пока, Блейз. Все еще будет хорошо, ты увидишь.
— Подожди, не уходи так сразу, — сказал Блейз, удерживая ее за краешек влажного голубого рукава. Он притянул ее к себе, так что ее голова запрокинулась, обхватил ладонями ее лицо (руль больно упирался ему в плечо) и, вдохнув в себя запах юности и дождя, осторожно поцеловал в губы. Потом легонько оттолкнул ее — и она ушла. Когда Кики входила в здание станции, он уже не смотрел на нее.
