Лорен Грофф - Судьбы и фурии
Он смешил ее, Лотто, который часто и помногу позволял себе лишнее в выпивке. Матильда искренне сочувствовала его печени. Она попыталась представить ее себе, и ей на ум почему-то пришла загнанная и перепуганная розовая крыса.
– Они заслуживают этот дар больше, чем мы, – сказала Матильда. – Мы небрежно с ним обращались.
Он улыбнулся и поднял взгляд. Звезд не было видно из-за смога.
– А ты знаешь, что совсем недавно стало известно, что, кроме нас, существуют еще миллионы других миров в нашей Галактике, в которых тоже может быть жизнь! – Он изо всех сил попытался подражать Карлу Сагану[62]. – Миллионы и миллионы!
Матильда почувствовала вспышку боли в глубине головы, но не могла понять, почему это ее так задело в тот момент.
А вот Лотто видел достаточно ясно и все понял.
[А еще он знал ее. Да, то, чего он не знал, было так велико, что в этом незнании мог бы утонуть целый лайнер. Но кое-что все же знал.]
– Здесь мы одни, это правда, – сказал он. – Но мы все равно не одиноки.
ПОСЛЕ ТОГО КАК ОН УМЕР и Матильда погрузилась в горе на бессрочный период, она случайно нашла в Интернете видео о том, что произойдет с Галактикой через миллион лет. Оказалось, наша Галактика кружится в неком подобии очень медленного танго с галактикой Андромеды. Обе галактики по форме напоминают спирали с завихрениями в форме рук и двигаются вокруг друг дружки, словно кружащиеся в танце тела. Чем ближе они друг к другу, тем выше их скорость и тем больше они выкидывают голубых искр и новых звезд. Но в конце концов галактики «схватятся за руки» и начнут вращаться в обратном направлении.
Их ноги сплетутся, но не собьются, а следующий вихрь родит объятие, а затем – долгое падение и слияние в длинном поцелуе. И когда они достигнут пика и центра всего сущего, родится новая черная дыра.
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО после блистательной ночи премьеры, когда все было так прекрасно, все казалось чудесным и возможным, Матильда вышла купить газету и каких-нибудь сладостей. Она вернулась домой с полной коробкой из кондитерской: в ней теснились pains au chocolat[63], chaussons aux Pommes[64], круассаны и миндальная выпечка, которую Матильда слопала в четыре укуса по пути домой. Она вернулась в их норку с золотым потолком. Дома она успела только налить в стакан воды, пока лохматый со сна Лотто закапывался в газеты, а когда обернулась, увидела, что его милое, великолепное лицо побледнело.
Он скорчил забавную гримасу, оттопырив нижнюю губу так, что стали видны нижние зубы. Первый раз в жизни он не мог найти слов.
– Ой-ой, – Матильда подлетела к нему и пробежала статью поверх его плеча. – Желаю этому критику сожрать целую тарелку хренов.
– Следи за выражениями, любимая, – сказал Лотто, хотя это вырвалось у нее случайно.
– Нет, серьезно. Как там ее… Фиби Дельмар. Она же все на свете ненавидит. Она разгромила даже последнюю постановку Стоппарда, назвала ее «терпимой». Это она сказала, что пьесы Сьюзен-Лори Паркс – провалившаяся попытка подражания чеховской школе, что, конечно же, полная чушь, потому что Сьюзен-Лори Паркс даже не пыталась подражать Чехову, – она фыркнула. – Быть Сьюзен-Лори Паркс итак довольно непросто. А вот критиком, похоже, раз плюнуть, достаточно просто оценивать пьесы, исходя из собственных предпочтений. Она как провалившийся поет, который ничего не знает, но пытается заработать себе имя, унижая других. Все, что она умеет, – это сыпать гадостями. Не вздумай обращать на это внимания.
– Ага, – вяло отозвался он, встал и беспомощно потоптался, напомнив ей огромного пса, готового вот-вот нырнуть в траву и подремать.
Но затем он пошел в спальню, зарылся в одеяла и так и лежал там, безответный, даже когда Матильда голой прокралась в спальню, вытянула из-под матраса простыню и скользнула руками по всему долговязому телу Лотто, начиная от самых пальцев и вверх, пока ее голова не вынырнула из-под пухового одеяла возле самой его шеи. Однако вялое тело Лотто никак не отозвалось, а его глаза были закрыты. Он никак не отозвался, даже когда она схватила его за руки и прижала обе его ладони к своим ягодицам. Его руки просто соскользнули и жалобно шлепнулись на постель.
Стало быть, ядерный вариант. Матильда рассмеялась про себя. Ох, как же ей нравилась эта беспомощность! Она вышла в сад – тот разросся с тех пор, как за ним перестала ухаживать бедная Бетти, – и сделала несколько телефонных звонков.
В четыре часа раздался звонок в дверь – явился Чолли под руку с Даникой.
– Чмоки-чмоки! – заорала Даника Матильде в уши, а затем: – Мать твою, ты такая красивая, я тебя просто ненавижу!
Затем пришли Рейчел и Элизабетт, они держались за руки – их запястья украшали парные татуировки в виде турнепса. У них спросили, что это значит, но девушки только захихикали и отказались говорить. Следом за ними пришел Эрни и тут же сделал шипучий ягодный джин, последним явился Сэм с малышом в переноске на животе.
Кое-как Матильде удалось засунуть Лотто в голубую рубашку и штаны цвета хаки, а затем вытолкать к друзьям. Она видела, как, с каждым объятием и каждым новым уверением в том, что его пьеса была бесподобна, к Лотто постепенно возвращается нормальный цвет лица, а спина выпрямляется. Этот человек заглатывал похвалу так же, как олимпийский бегун – напиток с электролитами.
Когда привезли пиццу, Матильда пошла открывать, и, несмотря на то что на ней были лосины и полупрозрачный топик, взгляд курьера впился в Лотто, который стоял у Матильды за спиной в центре комнаты. Растопырив руки, словно какой-нибудь монстр, и выпятив глаза, он рассказывал историю о том, как его ограбили в метро, пистолет у затылка и все такое. От него уже исходил его привычный свет.
Он, шатаясь, проковылял по комнате, затем упал на колени, и разносчик пиццы просочился в квартиру, пытаясь досмотреть и полностью игнорируя Матильду, которая хотела сунуть ему деньги.
Когда она закрыла дверь, Чолли уже стоял рядом.
– Из свиньи в человека за какой-то час, – сказал он. – Ты как богиня Цици…только наоборот.
Матильда тихо рассмеялась. Он произнес имя богини Цирцеи как «Цици», как если бы та была современной итальянкой.
– Ты извращенец-самоучка. Ее звали Цирцея.
Похоже, его это задело, но он только пожал плечами.
– Никогда не думал, что скажу это, но, кажется, ты ему вполне подходишь. А, да к черту! – протянул он, уже с ужасным флоридским акцентом. – Когда пустоголовая и никому не нужная блондинка-модель путается с нуворишем, это всегда круто. Кто б мог подумать, а? Сначала я думал, что ты наложишь лапы на денежки и сбежишь. Но нет. Лотто – везучий парень. – Затем он добавил уже нормальным голосом: – Если с ним и случится что-то… значимое, то только из-за тебя.
Несмотря на то что в руке у нее был горячий кусок пиццы, в комнате вдруг стало холодно. Матильда не отводила от Чолли взгляд.
– Он стал бы великим и без меня, – сказала она.
Все остальные расселись на диване, смеясь над шутками Лотто, одна только Рейчел смотрела на Матильду из угла на кухне и потирала брови.
– Даже такая ведьма, как ты, не смогла бы это наколдовать, – сказал Чолли, взял у нее коробку, открыл, сложил три куска вместе и примостил коробку на шаткой стопке книг, а затем откусил кусок от жирной массы у себя в руке и широко улыбнулся, демонстрируя то, что оказалось у него во рту.
В ТЕЧЕНИЕ МНОГИХ ЛЕТ, когда Лотто чувствовал, что становится все профессиональнее и увереннее в себе, его пьесы печатались и ставились по всей стране, а они с Матильдой наконец зажили комфортной жизнью, даже тогда Фиби Дельмар постоянно его жалила.
Когда поставили «Телегонию», Лотто было сорок четыре, и успех был мгновенным и почти что вселенским.
Идею заронила в его голову Матильда. Ей подарилд ее Чолли, когда несколько лет назвал отпустил свою шуточку насчет Цирцеи. Это была история о сыне Цирцеи и Одиссея, Телегоне, который, после того как Одиссей его покинул, жил с матерью во дворце в дремучем лесу в Ээе, охраняемом зачарованными тиграми и кабанами. Когда он, как и положено герою, покидал дом, его мать-ведьма дала ему отравленное копье. Он отправился на небольшом корабле в Итаку и там принялся красть скот Одиссея, что в итоге закончилось ужасной битвой Телегона с мужчиной, который не знал, что тот – его сын. В конце концов Телегон убил царя Итаки.
[Телегон женился на Пенелопе, страждущей жене Одиссея. Сын Пенелопы и Одиссея, Телемах, женился на Цирцее. Сводные братья стали друг другу отчимами. Так как Матильда читала оригинальный миф, она изо всех сил поддерживала тему сексуальности женщин в возрасте.]
К тому же пьеса Лотто была поклоном девяностым с их идеей «телегонии», того, что ребенок может наследовать генетический код первого любовника своей матери.
В версии Лотто Телегон родился со свиным пятачком, волчьими ушами и тигровыми полосками по всему телу – в память обо всех любовниках, которых Цирцея превратила в животных. Его персонаж всегда выходил на сцену в ужасной неподвижной маске, которая делала его, мягкого и тихого, очень внушительным. В качестве шутки Телемах тоже выходил на сцену в маске – у нее было двенадцать разных глаз, десять разных ртов и носов – по одному на каждого любовника Пенелопы, которых она принимала, пока Одиссей блуждал по Средиземноморью.
