Любовь на коротком поводке - Риттер Эрика
Передвигаться — не проблема. Я вполне способна дойти на костылях до продовольственного магазина. Но когда я туда прибываю, сам процесс покупки оказывается чрезвычайно затруднительным. Я с трудом прыгаю по рядам, останавливаясь, чтобы положить нужный мне предмет в сумку, повешенную на шею. Затем, оплатив покупку, я должна изловчиться и переложить покупки в рюкзак, и уж потом ковылять на костылях домой.
И обнаружить по дороге, что начался дождь. Это означает, что мне приходится прыгать по ступенькам автобуса с бьющим по спине рюкзаком и с билетом, зажатым в зубах, откуда его должен достать водитель, как единственную розу на длинном стебле.
Учтите, у инвалидов есть свои преимущества. Теперь я могу прихромать в самый фешенебельный магазин. При этом впервые в жизни не испытывая унижения.
Ушли в небытие мои страхи перед продавщицами в магазинах Пьера Кардена или Ива Сен-Лорана, или даже чего покруче, терзавшие меня всю жизнь. Перед всеми этими женщинами, чьи волосы так туго затянуты наверх, что у них даже глаза слезятся. И чьи замороженные манеры предполагают, что, возможно, они не уходят домой вечерами, а висят вверх ногами в специальном холодном помещении вместе с мехами, где поддерживают температуру на должном низком уровне. Но, как я сейчас выяснила, даже такие женщины не осмеливаются обидеть инвалида.
Вместо этого они стоят в сторонке и скупо улыбаются, пока я ковыляю вдоль прилавков, с удовольствием щупая шарфы. Или пробираюсь к примерочной с платьем за пятнадцать тысяч долларов, держа его зубами за вешалку. Естественно, я не собираюсь его покупать, просто мне хочется увидеть, посмеют ли эти фифы-продавщицы хотя бы бровь поднять в осуждение.
Разумеется, очень неприятно на улице столкнуться с каким-нибудь знакомым. Тем более, если этот человек не сразу меня узнает. Я также смущаюсь, когда я замечаю знакомого и решаю обойти его, чтобы с ним не столкнуться. Все это для того, чтобы избежать объяснений, которые мне уже до смерти надоели.
Один раз мне показалось, что я видела Карла. Или подумала, что видела, что тоже плохо. На этот раз не в семейном фургоне. Он шел пешком к своему офису. Так что ничего удивительного, что он вообще оказался на улице. Я опустила голову и зашустрила костылями, стараясь поскорее уйти. Меня ужаснула сама возможность того, что он увидит меня инвалидом.
И только в тот момент меня осенило, что именно потому, что я — инвалид, меня никто не замечает. Скорее всего, даже если бы Карл столкнулся со мной, если это, конечно, был он, он бы меня не узнал. Он лишь бы увидел женщину средних лет на костылях. Инвалид по возрасту, такая же незаметная и незначительная, как бродячая собака.
Иными словами, идеальный маскарад! Одновременно бросается в глаза — и абсолютно незаметен. Как раз то, что надо, вздумай я за кем-нибудь следить во время прогулок, чем я, естественно, не занимаюсь. Нет, нет, даже если это Карл, бодро шагающий к своему офису.
Три раза в неделю я посещаю поликлинику при больнице, где занимаюсь лечебной физкультурой. Там я час лежу на полу на мате, поднимая и опуская свою загипсованную ногу, для того чтобы предотвратить (так они говорят) атрофию мышц. А тем временем медсестра, больше интересующаяся лежащим перед ней журналом «Дайджест мыльных опер», за что я ее не виню, монотонно бубнит:
— Вверх и вниз, вверх и вниз… — И так без конца.
Мерфи, ты ведь можешь такое оценить, верно? Ты же помнишь бесконечные: «сидеть, рядом, стоять»? Как будто такое можно забыть! Так представь себе меня, Мерфи: я поднимаю ногу в гипсе как можно выше и затем медленно опускаю ее вниз. Вверх, вниз, вверх, вниз, снова и снова — и все по команде. И удивляюсь, почему за все то время, что я тебя учила, мне ни разу не пришло в голову, что чему-то я могу научиться и у тебя. Например, как двигать каждым ухом по очереди, что у тебя здорово получается. Или что, когда у тебя где-то чешется, иногда это местечко лучше покусать, чем почесать. И какая это торжественная процедура — перепрятывать закопанную кость.
Постепенно моя нога становится тяжелее, и мне все труднее ее поднять, но я все равно продолжаю размышлять, труднее ли это, чем научиться двигать ушами или чесать собственный подбородок пальцами ноги. «Вверх, вниз, вверх, вниз… Хорошая Дана. Хороший, хороший пес. Вверх и вниз, вниз и вниз…» Что-то в этом ритме вводит меня в ступор. Я лежу на спине и наблюдаю, как моя загипсованная нога поднимается и опускается перед моим лицом. Снова и снова. Как Сизиф, безостановочно вкатывающий свой камень в гору, я не чувствую досады. Странно, но я даже ощущаю благодарность к этому камню и счастье быть на холме.
По верхнему краю гипса я вижу клочки небритых волос, которые тревожно топорщатся. Еще я чувствую, как растут волосы по нижнему краю тоже, врастают в гипс, покрывают мою ногу под ним, подобно плесени, покрывающей лежащее в тени бревно.
Похоже, я чувствую, как по всему телу растет шерсть. Не успею я оглянуться, как из рукавов моего свитера высунутся лапы. Я пыхчу, Мерфи. Скажи мне, это потому, что я вспотела? Или эти приливы предупреждают о грядущей Перемене в жизни? Нет, никаких пустяков, вроде климакса. Я имею в виду более значительную и зловещую термостатическую перемену: от нормальной температуры человеческого тела в девяносто восемь и шесть десятых градуса по Фаренгейту — до ста двух? Это ведь твоя температура, Мерфи?
О господи! Я боюсь взглянуть в зеркало, которое протянулось по всей длине стены кабинета физиотерапии. А также привлечь внимание монотонно бубнящей медсестры. Я боюсь обнаружить, что превращаюсь в нечто еще более невероятное, чем то, о чем рассказывается в ее «Дайджесте мыльных опер».
Я что хочу сказать: в свое время меня принимали за кучу разных вещей — за кладезь нереализованных творческих потенциалов, за подругу по духу или за вполне свою в доску бабу, и за сравнительно приличную любовницу. Иногда меня принимали не за то, что я есть на самом деле. Но никогда, за всю мою жизнь до сегодняшнего дня, меня не принимали за собаку. Разве что в том автобусе, много лет назад, когда…
Мерфи, если я все меньше остаюсь человеком, тогда именно ты должен научить меня, как отказаться от этого вовсе и попасть в дружелюбную среду, где прошлое и настоящее живут рядом, смешавшись в уютном сосуществовании, без всяких различий между тем, что уже ушло, и тем, что еще придет.
Сегодня, Мерфи, передо мной гора. Завтра меня ждет бесконечный, незащищенный ужас Времени и Пространства, который и составляют единственное различие между Здесь и Там, между тобой и мной…
Бог мой, если нечто подобное произойдет со мной, мне хочется думать, что я способна отнестись к этому спокойно. В смысле: в определенных кругах люди, пишущие для сериалов про животных, сочтут необыкновенным везением мое чудесное превращение в собаку в кабинете физиотерапии.
Дело в том, что, лежа на спине на мате в кабинете физиотерапии в Главной больнице, поднимая ногу и опуская ее снова и снова, я действительно способна отказаться от своей человеческой сущности во имя чего-то более примитивного, стоящего ниже по уровню. Но где гарантия, что это что-то действительно существует?
Так же очевидно, что я отказалась не только от своей способности ходить вертикально без посторонней помощи на своих двух ногах. Я потеряла свои притязания на Мерфи. Который не слышит меня, как бы громко я его ни звала в своем воображении. Мерфи, которому наплевать на то, как я обо всем сожалею и насколько глубоко я ощутила, чему он мог меня научить. Если бы только у меня хватило ума к нему прислушаться!
Мерфи больше нет, даже в моих снах. Все, что у меня остается во сне и наяву, всего лишь мохнатая фантазия — Удивительная Грейс. Шесть собак в одной, самая яркая звезда в созвездии в любой галактике, которую вы выберете. Сверкающая на небесном своде, подобно отшлифованному бриллианту, с времен появления забытого колли по имени Пэл.
И если Удивительная Грейс — все, что мне осталось, значит, я должна трудиться для нее и ее дублеров. Для этого я должна избежать атрофии моей ноги. Как сказал О’Райан, меня зацепило. И дело не в оплате, а в том, что мне это дает. Я должна лезть из кожи вон, как хорошая, очень хорошая собака. Не потому, что есть Мерфи, который может это оценить, он вообще вряд ли это ценил. Но потому, что я все еще здесь и для меня теперь это важно.
