Нацуо Кирино - Нежные щечки

Касуми уткнулась лицом в его заострившееся плечо, закрыла глаза и стала правой рукой гладить его по волосам — левая так и осталась лежать, зажатая в его руке. От кончика волос к коже головы будто пробежал тонкий электрический разряд. Уцуми с трудом сдержался, чтобы не застонать.

— Зачем ты это делаешь?

— Тебе больно?

— Не поэтому.

Ему казалось, что Касуми терзает его увядающее тело. Он попытался увернуться от ее рук, но стал задыхаться и, когда Касуми снова прикоснулась к шраму на животе, почувствовал, что устал и у него больше нет сил. Покой в душе и сон пришли почти одновременно.

Он проснулся от звука работающего пылесоса. На мгновение ему показалось, что он дома и это приехала его неугомонная жена. Он по привычке потянулся за градусником, лежащим в изголовье. Рука коснулась прохладной спинки кровати. Постепенно он начал припоминать, что произошло. У него поднялась температура, и он заснул в гардеробной комнате на бывшей даче Исиямы. Температуры не было, чувствовал он себя тоже неплохо. Почувствовав, что продрог, Уцуми натянул на себя одеяло. Холодный воздух стлался по полу, в комнате было прохладно. В такие дни иногда у него тянуло под ложечкой, будто от силы земного притяжения, и он знал, что это закончится острыми болями. Но что-то не давало ему покоя, и это не было связано только с его самочувствием. Это что-то было связано с тем, что сказала ему Касуми после того, как он принял снотворное. Было это сном или явью? С недавних пор ему стало трудно отличать одно от другого. Лежа на боку, он стал рассматривать прямоугольник неба в окошке под потолком. Сегодня небо было затянуто тучами — погода резко переменилась. Облака висели низко, скрывая где-то в глубине солнце. Он и не заметил, когда умолк пылесос.

Стеклянная раздвижная дверь, ведущая на веранду, была открыта настежь. Воздух с улицы принес в гостиную прохладу. Касуми сидела на стуле перед столом, обняв себя за колени, и пила чай из пластиковой бутылки. Волосы собраны сзади, одета в темно-синюю футболку с длинными рукавами. Выглядит молодо, но лицо бледное, потухшее.

— Доброе утро! Как самочувствие?

Уцуми кивнул — все, мол, нормально. На столе стоял ковшик с жиденькой рисовой кашей, которую вчера вечером принес Мидзусима.

— Уцуми-сан, лекарство у вас еще есть?

Уцуми посмотрел на Касуми, пытаясь понять, что она имеет в виду. Касуми отсутствующим взглядом смотрела в сад.

— Не против, если мы здесь ненадолго задержимся?

— А это возможно?

— Я поговорю с Цутаэ-сан. Мне возвращаться все равно некуда.

— Я не против.

— Я сегодня утром попробовала воспроизвести по минутам все, что делала Юка в тот день, когда исчезла. Проснулась чуть раньше семи, спустилась к даче Тоёкавы, потом, как сделали в тот день дети, вернулась обратно в дом, подождала несколько минут и снова спустилась вниз по бетонной лестнице.

— И что?

— Когда спустилась по лестнице вниз, то поняла, что не знает, куда идти дальше, так и осталась стоять посреди дороги. Потом стала смотреть на дом.

Уцуми представил себе Касуми — вот она стоит на дороге, запрокинув голову и глядя на окна второго этажа. Может быть, точно так стояла там и Юка, досадуя на еще спящую мать. А может быть, она смотрела на окна маленькой северной комнаты, той самой, дверь которой выходит в прихожую. Смотрела и гадала, что же там произошло.

— И что потом?

— Ни с чем вернулась на дачу, — пробормотала Касуми. — Сколько ни думай — все пустое. Что еще я могу сделать? Моя девочка исчезла. Думаешь, кто-то взял ее и увел, а ведь может быть и так, что она сама по себе исчезла.

— Думаете, пятилетний ребенок может исчезнуть по собственной воле?

— Не знаю.

Не сказав больше ни слова, она стала накладывать ему кашу. Уцуми подумал, не рассказать ли ему все-таки про вчерашний сон наяву. Но по прошествии дня его воспоминания стали немного расплывчатыми, детали поблекли. Уцуми представил себе пристань, уходящую в морскую даль. Омываемый волнами мост, ведущий в никуда. Неужели его снам, навеянным рассказами Касуми, а затем дорисованным им самим, суждено стать пристанью, ведущей в никуда? Уцуми так и не рассказал ей о своем сне про Идзуми. Потратив на завтрак в три раза больше времени, чем Касуми, он съел в три раза меньше, чем она, каши. Чтобы не допустить резкого понижения уровня сахара в крови, он прилег в гостиной прямо на пол. По деревянному полу стлался прохладный воздух, спина замерзла. Уцуми терпел — лежал, глядя в потолок. Касуми, не обращая на него внимания, убрала со стола и поднялась на второй этаж.

— Извините, — со стороны сада в дом заглянул мужчина.

Это был Мидзусима в рабочем костюме цвета хаки, с черным подносом в руках. Видно, принес обед, приготовленный Цутаэ. Воображение нарисовало что-то липкое в меде и сахаре — Уцуми чуть не стошнило.

— Уцуми-сан, как себя чувствуете?

— Уже нормально. Извините, что доставил вам столько хлопот, — поприветствовал его Уцуми, лишь слегка приподняв с пола голову.

Мидзусима разулся и вошел в дом.

— С открытой дверью-то не холодно? Сегодня не по-летнему прохладно, может, закрыть?

Он закрыл дверь, как-то смущенно засуетился, ставя поднос на стол. Видимо, ему показалось странным, что Уцуми не встал его поприветствовать, а продолжал лежать на полу.

— Мидзусима-сан, — заговорил Уцуми. — Я вот вчера забыл спросить.

— Что именно?

— Ваше впечатление от того происшествия.

— Впечатление?

— Ага. Хотел спросить о вашем впечатлении, — сказал Уцуми, глядя на идеально белые носки Мидзусимы.

Мидзусима остолбенел.

— Даже не знаю, что и сказать. Как бы там ни было, это трагедия.

— Ну, мы не знаем, трагедия это или нет, так ведь? Может, девочка где-то тут рядом, жива-невредима. Нам это неизвестно.

— Так-то оно так… — Мидзусима стал оглядываться, не видно ли где Касуми. — А госпожа Мориваки где?

— Нет ее. Как раз удачный момент. Расскажите, что думаете.

— Ой, я расстроился. Вообще-то я здорово был расстроен. Про меня же, сами знаете, всякие беспочвенные слухи ходили, что я девочками несовершеннолетними увлекаюсь, что имел за это дисциплинарные взыскания и был уволен из армии. Думаю, что я доставил много хлопот и Идзуми-сан, и хозяйке.

«Увлекаюсь несовершеннолетними девочками» Мидзусима произнес так тихо и скороговоркой, будто это казалось ему чем-то отвратительным.

— То есть это все только слухи? И вы совсем не по этому делу?

— Конечно. Да вы мой послужной список проверьте, и все будет ясно как божий день. Я вам с полной ответственностью говорю, все это вранье. Про меня с хозяйкой тоже разное говорят, и не все правда. Знаете, как тяжело это слышать! Это происшествие всю нашу жизнь исковеркало. Мы же здесь живем. Тем, кто в Токио вернулся, не понять, как тяжело нам, тем, кто здесь остался и кому приходится всякое выслушивать. Я думаю, что Идзуми-сан от этих треволнений и покончил с собой. Это ж все чистая ложь, что он из ревности ко мне застрелился. Исчезновение ребенка много всяких слухов порождает. Кто говорит, что я это сделал, кто — что Идзуми-сан, а некоторые и на хозяйку напраслину возводят. Цена ниже плинтуса упала, никто покупать не хочет. Туристы на экскурсию стали приезжать! Есть и такие, что говорят, будто она в нашем саду похоронена. Нет этим людям прощения. Эти слухи от продавцов из киосков, что рядом с озером, пошли. Босс-то хотел здесь устроить для себя рай на земле на старости лет. А что получилось? Развал один. От отчаяния он это сделал, я вам точно говорю. Неловко такое говорить, но после того, как Исияма-сан купил здесь дачу, одни сплошные несчастья. Эти люди для меня как ходячая зараза. Ужасно, что я это говорю! Но ведь после того, как Идзуми-сан застрелился, хозяйка была вне себя от горя. Даже думала последовать его примеру. Я ведь потому и решил служить ей верой и правдой, что увидел, в каком она состоянии. Я могу жить вместе только с тем человеком, которого почитаю.

— А что, в армии такого человека не нашлось?

— Послушайте, Уцуми-сан, армия — это работа. — Мидзусима бросил на Уцуми косой взгляд, демонстрируя презрение к его провокационному вопросу. — Я же говорю о личной жизни.

— А Идзуми-сан, на ваш взгляд, каким человеком был?

Неожиданно Уцуми почувствовал острую боль в животе. Зря он, наверное, лежит на холодном полу. Тем не менее позу менять он не стал, боясь отрыжки желчью, а чтобы отвлечься, стал глубоко дышать.

— Босс? Босс был чистейшей души человек.

— Как ребенок, что ли? — обливаясь липким потом, не забывал подтрунивать Уцуми.

Мидзусима с серьезным видом возразил:

— Называть его ребенком было бы неверно. Чистой он был души человек. После того происшествия он ведь как сказал: «Мидзусима, все пропало. Я в ответе за то, что здесь произошло».