Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2002

Первый раз Ивана Адамовича Тоги арестовали в Ленинграде по обвинению в участии в убийстве Кирова. Второй арест был непосредственно связан с его проповеднической деятельностью. Пытали его и в первом, и во втором случае — держали сутками в несгораемом шкафу, били.

В промежутках между арестами произошло чудо: Йоханесу вернули отобранную у него мамину Библию — в конце 1936-го он получил ее в Большом доме на Литейном — самом страшном здании Ленинграда. При следующем аресте он уже не возьмет ее с собой, и Библия, казалось, пропадет во время войны безвозвратно… И все-таки лет через десять таинственным образом вернется к Тоги, найденная соседкой в полуразрушенном доме.

Лагерная жизнь Йоханеса также полна чудес, как будто посланных ему Богом: портняжное дело, которому он случайно научился в детстве, привело его впоследствии в кресло директора швейной фабрики. Чудом уцелела и жена Лиина, работавшая в печально известной психиатрической клинике в Сиворице, зверская расправа с персоналом и больными которой пополнила список кровавых преступлений другого страшного режима — нацистского.

Тоги удивительно ясно отвечает себе на вопрос, за что он попал в лагеря: жаловался на жизнь, винил Бога. Столь же ясен ответ на вопрос, почему вышел оттуда здоров и невредим, — Бог помог. Но, охраняемый Господом, Йоханес считал, что жизнь можно облегчить и самому, если к этому стремиться. Отсюда и старание Тоги приносить людям радость в самых страшных условиях. Так, в лагере он печет на костре «пирог» для своего друга-именинника Магги, по договоренности с конюхом ежедневно откладывая для праздничного блюда немного овса.

Йоханес Тоги знал, что, «если все время горевать, волосы будут седыми». Он и не горевал, думая, что ему повезло: намного хуже — финским коммунистам, поверившим сказкам о советском рае и добровольно приехавшим в СССР. Подчас они были готовы на все, чтобы бежать обратно. У Тоги мыслей о побеге никогда не возникало. Он во всем полагался на волю Господа.

К моменту выхода настоящей книги в свет Йоханес Тоги проживал в Таллине, пожиная плоды национальной независимости Эстонии.

Поживши в ГУЛАГЕ. Составитель А. И. Солженицын. М., «Русский путь», 2001, 408 стр. («Всероссийская мемуарная библиотека». Серия «Наше недавнее». Вып. 7).

Главная правда о сталинских лагерях уже сказана; сравнение их с фашистскими уже не кажется кощунственным, но время свидетелей еще не прошло.

В книге собраны воспоминания семи советских людей: инженера В. М. Лазарева, военного радиотелеграфиста Н. М. Игнатова, моряка А. П. Буцковского, музыканта Н. Р. Копылова, студентов Н. Н. Болдырева, В. В. Горшкова и А. Е. Кропочкина. Написаны они разным языком (среди авторов и потомственные дворяне, и крестьянские сыновья), но читается книга как единое целое.

В отличие от Йоханеса Тоги, авторы и персонажи этой книги не знают, за что получили свою долю испытаний (официальные обвинения, естественно, просто выдуманы). Допустим, маленький Буцковский помогал отцу-крестьянину хоронить трупы замученных в райотделе НКВД. Что, за это? Неужто выходец из дворянской семьи Болдырев несет ответственность за деятельность своего предка-петрашевца? А мальчик, в семилетнем возрасте наклеивший записку на двери правления колхоза и арестованный десять лет спустя? А Копылов, голодавший в немецком плену, а потом наблюдавший пленных немцев, получающих белый хлеб, сахар, молоко?

Какая может быть в этом экономическая целесообразность: готовить заключенных к работам на «стройках коммунизма» — и бить их сапогами по почкам; возить в холодных вагонах и душных трюмах; сажать в собачники, кондеи, карцеры, РУРы, ШИЗО. И даже освобождение далеко не всегда тождественно свободе: вольных могут везти как з/к и встречать автоматчиками с собаками, а солдаты стройбата могут голодать сильнее арестантов.

Жизнь есть жизнь, и даже за решеткой иногда бывают праздники. Если Влас Дорошевич был неприятно потрясен работой каторжан в Страстную неделю, то Горшков еще в большей степени удивлен празднованием Пасхи во внутренней тюрьме на Лубянке. Оно воспринимается, в том числе и мной — читателем, как чудо. Да, чудеса все-таки случались — мир не без добрых людей. Любопытна история подростков, убежавших из лагеря и укрывшихся в ближайшей летной части. Летчики накормили горе-беглецов и вернули их обратно под честное слово не наказывать. И требование было выполнено.

Лагерь часто обнажает худшие свойства человеческой натуры. Но авторы книги прошли адовы испытания с честью — выручали сила духа, выдержка, смекалка, физическая подготовка. «Осталось чувство вины, что вел себя недостойно, малодушно, может быть, даже подло» — это слова Горшкова, которому по большому счету не в чем себя упрекнуть.

«Шум, гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клейменые лица, лоскутные платья, все — обруганное, ошельмованное… да, живуч человек! Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение», — писал в «Записках из Мертвого дома» Достоевский. Авторы этой книги, как и миллионы их соотечественников, находились в условиях, не приспособленных для существования человека, но все-таки выживали, привыкая к тому, к чему нельзя привыкнуть.

Александр Бирюков. Колымское триединство. Часть первая. «Последний Рюрикович». Магадан, «МАОБТИ», 2001, 206 стр.

Первая часть трилогии Александра Бирюкова посвящена Царю-Диме (так называл его Юрий Олеша) — известному литературоведу и критику Дмитрию Петровичу Святополк-Мирскому.

Князь, чей род, возможно, происходит от Рюриковичей; сын последнего до рокового Манифеста 17 октября царского министра внутренних дел; офицер царской армии и дезертир белой; член английской компартии и один из основателей евразийства; обладатель членского билета № 53 Союза писателей; заключенный, — трудно найти более причудливую биографию (ну разве что жизнь Ивана Солоневича может с ней посоперничать).

Имя это к тому же успело обрасти и лагерными легендами. Кто только не встречал (якобы) Мирского в пространстве ГУЛАГа. Автор собирает по крупицам и классифицирует по степени правдоподобия все печатные упоминания о князе. Между прочим, Святополк-Мирский дважды фигурирует в книге «Поживши в ГУЛАГЕ»: и в воспоминаниях В. М. Лазарева (известный литературовед — преподаватель Оксфорда, читающий лекции о Пушкине и Байроне в транзитном лагере Владивостока), и в воспоминаниях Н. Н. Болдырева («оборванный лагерный фитиль», привезенный с воркутинского направления, переданный польскому консульству).

Так ли закономерны арест и последующая гибель Святополк-Мирского? Его curriculum vitae был более чем достаточен для немедленного ареста по прибытии в СССР и последующего расстрела. Мирского же долго держали на свободе, несмотря на тотальную подозрительность 30-х. Иван Гронский, главный редактор «Известий» и «Нового мира», писал по поводу князя: «Чем больше он пил, тем делался осторожнее… узнаешь работу разведки — „Интеллидженс сервис“. Я сказал о своих сомнениях Ягоде и попросил его заняться Мирским — подозрительный тип!» Не менее любопытен и ответ наркома: «Ты всех подозреваешь!» Как тут не предположить работу героя на НКВД? Это объяснило бы многие шаги Святополк-Мирского, в том числе его неожиданную для белоэмигранта статью «Почему я стал марксистом?». Но история пока не дает ответа на этот вопрос.

Вообще, книга Бирюкова насыщена загадками и тайнами. Так, судьбы многих героев будущей трилогии, как заявлено автором, переплетутся с судьбой Эдуарда Багрицкого. В первой книге поэт предстает восхищающимся кавалерийскими навыками белого офицера Святополк-Мирского, которые тот демонстрирует, сидя на табурете с шашкой наголо в квартире красноармейца Багрицкого. Багрицкий должен появиться во второй книге в связи с делом пяти московских литераторов — Нарбута, Зенкевича, Штеймана-Карабана, Поступальского и Навроцкого, и в третьей — о деле студентов Литинститута (Валентин Португалов и др.). Все эти люди так или иначе были связаны с Багрицким.

Для меня мир всегда был прозрачней воды.Шарлатаны — я думал — ломают комедию.Но вчера допотопного страха следы,словно язвы, в душе моей вскрыл этот медиум.

Стихотворение Нарбута написано по иному поводу, но, на мой взгляд, оно подходит к нашей теме…

Николай Куприянов. ГУЛАГ-2СН. СПб., 2001, 680 стр.

Название книги кавторанга Н. Куприянова расшифровывается как «ГУЛАГ второй, Совершено Неизвестный». Речь в ней идет о советской репрессивной психиатрии.

Книгу предваряет предисловие покойного Анатолия Собчака, читавшего только первую часть, а выход в свет полного варианта ознаменовался пышной презентацией в Санкт-Петербурге с участием верхушки движения «Единство». Серьезность темы, которую затронул Куприянов, того заслуживает.