Маргарита Меклина - Моя преступная связь с искусством
Вопрос: В мемуарах Вы с теплотой пишете о концерте Билли Холидэй в Карнеги-холле, на котором Вы побывали.
Дайан ди Прима: Я очень люблю Билли Холидэй. А мой партнер Шепард вообще от музыки без ума: и блюз, и госпел, и джаз! Он полагает, что в Америке отсутствует визуальное воображение. Телевизор — это ведь такая скучища. То есть у нас наличествует музыкальный, но не визуальный талант. Уши есть, а вот глаз нет совсем. Конечно, еще есть и поэты, но их мало кто знает. Ну и художники тоже, но этих совсем кот наплакал.
Вопрос: Я люблю Эдварда Хоппера. А как он Вам?
Дайан ди Прима: Так себе, я к Хопперу совсем равнодушна. Мне по душе абстрактные экспрессионисты и нравятся кинестические работы со множеством движений, с телами в движении.
Вопрос: Вы лично знали многих известных художников, Ларри Риверса, например. А с кем еще Вы были знакомы?
Дайан ди Прима: Ну, немного с ДеКунингом. Он был близок с Амири Барака в то время, когда я и Амири были любовниками. Я дружу с Майком Голдбергом, он абстрактный экспрессионист «второго созыва». Франк О'Хара, знаменитый поэт, погибший трагический смертью (его на пляже сбило специальное такое такси), написал очень значительную поэму обращенную к Майку. Еще в числе моих знакомцев числился Альфред Лесли. Множество его работ сгорело во время пожара в его мастерской в конце шестидесятых годов. Из-за этого пожара он также потерял все свои фильмы. Ну еще Джеми Фрейлихер, она выставлялась в Гугенхайме. А Ларри Риверса я знаю еще по Нью-Йорку.
Вопрос: Вы разлюбили Нью-Йорк?
Дайан ди Прима: Я не люблю шума, а там дикая спешка. Все куда-то бегут… но куда и зачем? Моя младшая дочь скоро будет рожать. Но я не смогла достать билеты на поезд! Никто больше не хочет летать. И мне придется лететь в Нью-Йорк в октябре — ведь все поезда уже были забиты до отказа в начале июля.
Вопрос: Почему среди битников было так много итальянцев? Лоуренс Ферлингетти, Дайан ди Прима, Грегори Корсо, Филипп ЛаМантия?
Дайан ди Прима: Это, наверное, потому что итальянская культура очень лиричная… В почете орнаментальная проза, музыка, все поют… а Сицилия находится рядом со Средним Востоком. Вся эта восточная мелодика сильно на меня повлияла.
Вопрос: Или может быть, иммиграция помогла увидеть Новый Свет в новом свете?
Дайан ди Прима: Все может быть. Кстати, вот Грегори Корсо — он вовсе не был взращен итальянцем. А он музыкальней, чем Гинзберг. Намного более музыкален, чем Гинзберг. Совсем другой звук.
Вопрос: Вы читаете по-итальянски?
Дайан ди Прима: Немного. Когда мне было около пяти лет, я разговаривала по-итальянски с бабкой и дедом. Дед читал мне Данте, он обожал оперу и стихи, был анархистом. В политическом, да и вообще всех других смыслах, он оказал сильное влияние на меня. Но начиналась война и родители, живя в Америке, всего опасались. Я родилась в 1934-м, но к 1938-му они уже знали, что будет война. И поэтому мне пришлось забросить итальянский язык. Во мне живет страх. Страх, перешедший от моих родителей ко мне, страх, мешающий мне говорить на языке моих предков.
Вопрос: Вы общались с родственниками в Италии?
Дайан ди Прима: Нет. Мне кажется, что мои родители этого не хотели. Причиной тому был свободный образ жизни, который я вела. Родители думали, что итальянские родичи придут в ужас, увидев меня. Я была два раза в Сицилии, и оба раза моя мать не дала мне их адресов.
Вопрос: Отношения с отцом, исходя из книги Ваших воспоминаний, складывались совсем непростые.
Дайан ди Прима: Мой отец вырос в Сицилии. У него были очень консервативные взгляды, особенно по отношению к женщинам. Мне не разрешалось играть на улице вместе с моими братьями, например. Кстати, кое-что опубликованное в моих мемуарах пришлось не по вкусу родным. На их взгляд, я не должна была обнародовать эти семейные истории, все эти семейные тайны. Мои братья даже собирались опубликовать опровержение. Им кажется, что родители были на самом деле не такими, какими они представлены в моих мемуарах. Но ведь это мое занятие и я должна обо всем этом писать.
Вопрос: Автоответчик у Вас дома разговаривает Вашей поэмой: «мои дорогие американцы, мы чистосердечны и глупы (we are pure and stupid).»
Дайан ди Прима: Так на самом деле все так и есть. У нас нет интеллекта, нет способности видеть хитросплетения мировой истории, на какой стадии мы находимся, куда мы идем. У нас коррумпированное правительство, самое коррумпированное правительство в мире, и мы сами приглашаем к себе все эти беды. А никто этого не замечает совсем. Во время войны с Афганистаном я оказалась в Нью-Джерси, где проходила моя первая выставка акварелей. В отеле было совершенно нечего делать и тогда я включила телевизор. А там как раз показывали, как местные жители покидают Афганистан с рюкзаками. Ну совсем ничем не отличаются от американцев! В том, как мы подходим к простейшим вещам, мы очень похожи на этих афганцев. Например, какой-нибудь городской бродяга в Сиерре, у него такое же отношение к своему выживанию… чуть что, он также возьмет рюкзак и пойдет. А американцы не могут понять, что мы намного более похожи на этих афганцев, чем на каких-нибудь образованных парижан или римлян. Мы очень похожи на этих людей, которых бомбим.
Вопрос: События одиннадцатого сентября… как они на Вас повлияли?
Дайан ди Прима: Не сами события, а как мы глядим теперь на разные вещи. Я не боюсь терроризма, но не хочу, чтобы полиция все время сновала бы под моим носом. Я больше не разъезжаю, как раньше. Осенью я обычно колесила с выступлениями по стране. Как только начинались занятия в школах и колледжах, я собиралась в дорогу. И затем весной — чтения, заседания, лекции. Теперь, если я и устремляюсь куда-то, то потому, что моя дочь готовится к родам, и я должна быть рядом с ней. Когда-то эти мероприятия были частью моего дохода… теперь я делаю на одну треть меньше. Но вообще-то я никогда не зарабатывала огромные деньги. Вместо того чтобы покупать книги, я иду в библиотеку. Сейчас я более счастлива, чем когда я «в дороге». Когда-то я занималась этим потому, что думала, что это просто необходимо, что это мой долг. Думала, что могла как-то помочь тем, кто собирается стать художником или писателем. Теперь я не собираюсь этого делать за счет своего хорошего настроения. Мне шестьдесят восемь, я могу посидеть дома или начать рисовать.
Вот, к примеру, мой стих. Я написала его в Нью-Йорке за два дня до того, как мы начали бомбить Афганистан. Я не собираюсь притворяться, что наш мир абсолютно нормален. Говорят, что собираются поместить армию в аэропорты. Все типы обмундирования, все виды оружия в гражданском аэропорту. Вчера мы обедали в этом ресторане с моим другом, писателем-битником Майклом МакЛюром. Он только что вернулся со своих выступлений. И вот он брюзжал, объясняя, что занимается всем этим не по своей воле, а ради карьеры. И я сказала ему: «Майкл, тебе уже семьдесят. Ты можешь выбирать. Делай что хочешь».
Я не могу быть подвигнута на что-то материальной нуждой. Я не преподаю в университетах и колледжах. Я даю частные уроки. Я арендую лофт у художницы, на улице Чавеса и Мишн стрит. И хозяйка этого лофта берет с меня совсем немного. И нет ни факультетских собраний, ни всех этих выставлений оценок, ни тупоголовых уродов, стоящих во главе моего факультета. Мне повезло. Хотя, конечно, у меня не так много учеников, как хотелось бы, но это все поправимо. Мне нужно всего лишь двадцать-тридцать человек, вот и все. Раз в год я их набираю, и затем они занимаются у меня в течение девяти месяцев.
Вопрос: А что Вы думаете про политкорректность?
Дайан ди Прима: Ну, в этой стране было столько расизма, вспомните, сколько у нас притесняли китайцев. Здесь в Калифорнии линчевали больше китайцев, чем черных на Юге. Вам это известно? Американская история дурно пахнет — от нее за версту несет кровью. За всем этим столько истории, что Вы не можете просто так обозвать китайца «чинком» или черного «ниггером».
Вопрос: Каково Вам ощущать себя матриархом?
Дайан ди Прима: Я не так часто встречаюсь со своей семьей. Я дала им все, что могла, и теперь они сами по себе. Моя внучка тоже хочет быть поэтом. Ей двадцать два. Скоро она будет рожать. Чтобы отказаться от аборта, ей нужна была моя поддержка. Когда ее беременности было три месяца, ее партнер сообщил, что ожидает ребенка от другой женщины. И она звонит мне и плачет: «бабушка, бабушка, что же мне делать!?» А моя дочка вышла замуж за сицилийца из Торонто, который на шестнадцать лет ее старше. Я ему сразу же не понравилась. Я для него слишком «сильная женщина». И он даже не хотел, чтобы я участвовала в воспитании их детей. И моя дочь тоже держалась от меня подальше из-за того, что я вела достаточно нестандартный образ жизни. Но потом мы снова сошлись.
