Юрий Козлов - Одиночество вещей
Рядом с девочкой на сиденье помещалась небольшая сумочка. А вот присматривающих взрослых Леон что-то не приметил. Калабухова Аня болтала ногами и явно была не прочь побеседовать.
— Не может такого быть, — Леон не знал, как отнестись к услышанному, поэтому решил стоять на очевидном.
— Только в горшок, — уточнила Калабухова Аня. — Кто мочится не в горшок, воспитательница наказывает. А горшок, — добавила со значением, — сама выношу!
Леону оставалось только восхищённо всплеснуть руками.
— С кем ты едешь, Аня? — Он решил, что прежняя тема исчерпана.
— Одна.
— Одна?
— Бабушка проводила, — объяснила Аня, — мама встретит и, — зевнула, — в общагу.
— В какую общагу?
— На Володарку.
— Володарка — это что?
— А завод, — охотно объяснила Аня, — чулочный завод — володарка. Ты спал, — с превосходством посмотрела на Леона, — а я на остановке ходила в туалет мочиться. Теперь только в общаге буду мочиться.
На них прикрикнули, что мешают спать.
— Кто громко говорит, воспитательница тоже наказывает, — прошептала Аня, — бьёт зайцем.
Леон закрыл глаза, припоминая, есть ли у него ключ от квартиры? Кто откроет дверь, если мать стоит с утра в банковской очереди, а отец в поте лица превращает новые машины в старые? Лень было искать в рюкзаке. Леон сам не заметил, как сладенько задремал.
Когда открыл глаза, автобус мчался по Москве. Аня Калабухова с сумкой на коленях сидела рядом.
Едва она успела достать из сумки микроскопическую куколку, водитель резко затормозил. Автобус завизжал, продолжая движение вперёд и одновременно разворачиваясь вокруг собственной оси. Аня, как листочек от порыва ветра, прилепилась к спинке переднего сиденья. Леона тяжёлым невидимым пластырем притиснуло к окну. Причиной экстренного торможения явился вставший посреди проезжей части бронетранспортёр. Один военный в пятнистой форме сидел за пулемётом, наведя дуло на автобус. Другой, положив руку на автомат, медленно приближался к автобусу, к поспешно открываемой водителем двери.
Чем ближе приближался парень с автоматом, тем он меньше нравился Леону.
У парня было хорошее открытое русское лицо, но слишком уж нравилось ему идти с автоматом на безоружных пассажиров, слишком уж картинно-театрально он шёл, вооружённый на безоружных.
Леон подумал, что где вооружённые и безоружные в мирное время, там и театр, причём такой, в котором актёры с головокружительной быстротой меняются ролями.
Но парень, похоже, пока этого не знал. Он был молодым актёром. А потому приближался, как если бы всю жизнь собирался ходить с автоматом среди безоружных.
— Откуда? — Для начала крепко въехал водителю дулом в нос.
— Рейсовый из Нелидова. А что…
— Выходи, мразь! — рявкнул парень.
Леон изумился: какая, в сущности, мелочь, рейсовый автобус из Нелидова, способна разъярить человека с автоматом.
— В Москве движения нет! — Парень поймал водителя за воротник, вышвырнул его, слабо сучащего ногами, на асфальт, попинал для острастки крепкими чёрными ботинками. — Приготовить документы! — Но посмотрев на притихших баб, на широко распахнувшую на него глаза Калабухову Аню, на зашедшегося махорочным кашлем деда с мешком на коленях (не иначе как брата-близнеца сторожа), махнул рукой: — Освободить автобус!
— Извините, — громко полюбопытствовал в тишине Леон, — почему это в Москве движения нет? Кто отменил? Тут маленькая девочка, её должна встретить на автовокзале мать. Куда с ней?
— Что? — растерялся от невообразимой наглости Леона парень. — Сволочь! Ещё спрашивает! Да я всё ваше Нелидово!
— Поактивнее, поактивнее, граждане, — заглянул в автобус пожилой, тоже в пятнистой форме, но с брюхом. Такого трудно было представить летящим с парашютом на голову врагу. — В Москве чрезвычайное положение. Багаж проверим, и сможете забрать. Спиртное к ввозу в Москву запрещено. У кого есть, лучше сразу сдайте. Ни у кого нет? Неужели никто не везёт в Москву спиртное? В случае неподчинения, — вдруг широко, с хрустом в челюстях, зевнул, — военные патрули стреляют без предупреждения, учтите, граждане.
— Куда девочку? Её должна встретить на автовокзале мать! — крикнул Леон.
— Не до девочек сейчас, — ответил пожилой. — Правительство позаботится.
Леон полез в рюкзак за транзистором, привезённым в счастливые невозвратные годы отцом из Парижа. Должны же передавать новости! Если не наши, то Би-Би-Си.
Он и глазом не успел моргнуть, как молодой с автоматом, словно репку из земли, вырвал у него рюкзак.
— Хочу достать транзистор! — крикнул Леон. — Радио слушать тоже запрещено?
Молодой быстро и сноровисто (не иначе как служил раньше таможенником или тюремным надзирателем) обшарил рюкзак. Задумчиво уставился на потёртый транзистор.
— Барахло, Баранов, — подошёл пожилой. — Гонконговский «Филипс» семьдесят седьмого года. К нему нужен адаптер. Бери Кондзюлиса, Рахимбаева, дуйте в коммерческий на Чернышевского. Пошарьте там. Если из третьего гвардейского ещё там не побывали. Живее, живее, граждане!
Жарко, безветренно было в Москве в это июльское утро. Листья досрочно сгорели на деревьях, устлали асфальт. В воздухе пахло дымом. Стёкла на первых этажах были сплошь повыбиты.
«РОССИЯ — МАТЬ ПРАВА!» — протянулся по первой же стене странный, но понравившийся Леону лозунг. Только не очень было понятно: или Россия-мать права без уточнения, в чём именно (всегда и во всём права, и всё тут!), или же Россия-мать объявлялась матерью права в том смысле, как понимали право древние римляне, то есть Россия объявлялась страной, где подразумевалось неукоснительно соблюдение законов. Лозунг был хорош в обоих прочтениях. Хотя второе скорее выдавало желаемое за действительное. Ну да, собственно, для того, чтобы подвигнуть жизнь от действительного к желаемому, и пишутся лозунги.
«РОССИЯ — ОПЛОТ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ!» Сразу за первым тянулся другой лозунг, вне всяких сомнений, понравившийся бы дяде Пете. Этот лозунг тоже в известной мере опережал жизнь, но был неплох, как новые крепкие штаны на вырост.
«РОССИЯ — МАТЬ ВЕРЫ!» И этот лозунг лёг на сердце Леону. Он подумал, что, пока находился в Зайцах, в Москве кое-что изменилось. Во всяком случае, появились люди, сочиняющие приличные лозунги.
Что-то мягкое, влажное ткнулось в ладонь. Это Калабухова Аня вложила в ладонь Леона крохотную свою ладошку.
— Я боюсь, — сообщила Аня. — Это не наша улица, не володаркина общага.
Бросить Калабухову Аню было всё равно что не открыть на ночь клеточные двери кроликам, побрезговать блудными франками Платины, не похоронить по православному обряду дядю Петю. Если бы Леон оставил посреди улицы Калабухову Аню, доверительные отношения между ним и Господом его немедленно бы прекратились. Господу было свойственно мимолётное эпизодическое великодушие, и того же он, похоже, требовал от своих любимцев.
— Идём, — сказал Леон. — Увидишь дядю с ружьём, прячься за меня. Отыщем с Божьей помощью володаркину общагу.
Они двинулись по разорённой улице Чернышевского. Хрустящее под ногами стекло почему-то наводило на глупейшую мысль о хрястнутом об асфальт пенсне знаменитого революционного демократа. Бочком прокрался некто с выглядывающим из-под полы топориком, видимо откликнувшийся на известный призыв к топору.
В тонированные стёкла коммерческого магазина «Орион», любопытствуя, въехал бронетранспортёр, да и не выехал. Магазина, собственно, как такового, не было. Среди тёмных и прозрачных осколков, сухих листьев, ярких этикеток и прочих бумажек валялся разодранный, никому не доставшийся бюстгальтер. Тут же благоухала лужица, образовавшаяся после разбития бутылки итальянского миндального ликёра. Сизый, с лицом ежа, алкаш на коленях лбом вперёд не молился Аллаху, но, избегая осколков, схлёбывал ликёр с асфальта. Прохожие смотрели на него не столько с осуждением, сколько с сожалением, что сами не могут последовать его примеру. Главным образом из-за того, что буквально на глазах иссякала миндальная лужица. Слишком быстро схлёбывал ликёр сизый «ёж».
— В двадцатом гастрономе в подсобке, — произнёс кто-то безнадёжным треснутым голосом, — двести ящиков водяры и масло.
Ему не поверили. Не тому, естественно, что в подсобке водка и масло, а что сейчас хоть что-то осталось.
На Леона и Калабухову Аню никто внимания не обращал. Вообще на лицах немногих, неподчинившихся неизвестно откуда лающему радиоголосу, требовавшему разойтись по домам и не выходить до особого распоряжения, прохожих читалось разочарование.
Их обманули.
Коммерческие магазины были реквизированы пятнистыми автоматчиками по праву сильного. В продуктовых и прочих — пустота, как в обычные дни. Тут ещё понаехали автобусы с милиционерами, рассыпчато разбегающимися во все стороны с чёрным дубьём наперевес. Уже какого-то не в добрый час сунувшегося в разбитую витрину щетинистого хачика охаживали резиной по балде.
