Юрий Козлов - Одиночество вещей
Леон вдруг услышал, что позади кто-то табачно дышит. Ещё один педераст? Стиснул в кармане складной нож, предусмотрительно переложенный из рюкзака ещё в гостинице. Как лягушка скакнул вперёд, спиной вжался в гранитную тумбу. Был тот исключительный случай, когда истукан действительно защищал от нападения сзади.
Увидел тщедушного, всклокоченного старика то ли в колпаке, то ли в треухе, в брезентовой бесформенной хламиде с тонкоствольной мелкашкой за плечом. Вид у него был разбуженный и недовольный.
«Сторож! — облегчённо вздохнул Леон. — Только что он охраняет?»
— Явился, гадёныш? — ошарашил предполагаемый сторож. — Не жаль, гадёныш, краски?
— Какой краски?
— В рюкзаке, — сторож дыхнул сквозь табак спиртным, определённо не фабричного производства. — А ну показывай!
— Я приезжий, иду на вокзал, — пожал плечами Леон. — Неужели пачкают краской?
— А то нет, — без большого, впрочем, огорчения признался сторож. — Ругательства пишут.
— А вы, стало быть, поставлены от райкома охранять? — догадался Леон.
Старик долго рылся в кармане хламиды, наконец, извлёк на свет Божий полупустую, трепещущую на ветру папиросу, закурил, прикрыв спичечный огонёк кривыми, как сучья, ладонями.
— Маета с куревом. Третий месяц не завозят!
— И не завезут, пока его охраняешь, — сказал Леон.
Но тут же поймал себя, что уже так не думает. Что сам не знает, зачем сказал. Отсутствие в Нелидове папирос, а также всего остального, необходимого для жизни, объяснялось не этим. И ещё подумал, что горестная нынче у истукана защита — самогонный старик с мелкашкой.
Закуривая, сторож встал к Леону боком. Леон увидел, что ствол прикручен к деревяшке проволокой.
— Я не его охраняю, — объявил сторож, грустно глядя на стремительно искуриваемую папиросу. — Церкву. Сто шестьдесят икон уже упёрли. Три ящика с Библиями. Сейчас перестраивают, понятное дело, за цементом, за досками, за железом лазают.
— Значит, его по совместительству?
— Не по совместительству! — разозлился сторож. — Никто мне его не вменял!
— Зачем же тогда охраняете? — изумился Леон.
— А… жалко, — едва слышно, после паузы, проговорил сторож.
— Жалко? Кого? — спросил шёпотом Леон, зная кого, но отказываясь верить.
— Кого-кого, — пробурчал старик. — То на каждый праздник цветы ему, пионеры, значит, митинги, венки, делегации, а сейчас… Не по-людски.
— Так пусть, кто сладко жил, когда ему на каждый праздник венки, охраняют.
— Ха! — хмыкнул сторож. — Обохранялись. Они сейчас, — понизил голос, как будто выдавал Леону тайну, — при банках да биржах ещё лучше живут.
В небе вдруг что-то взорвалось, затем послышался ровный мощный гул. Гроза? Леон посмотрел вверх, но увидел лишь стремительно летящие красные огни.
— Ночные полёты, — объяснил сторож.
Площадь вдруг осветилась. Пара чудовищной яркости фар возникла вдалеке над шоссе. Двигался невидимый носитель фар в сторону центральной нелидовской площади.
Леон испытал сильнейший (как приступ аппендицита) приступ тоски. Жизнь всегда была исполнена тоски, как река воды, но чем дальше, тем решительнее склонность к разливам обнаруживала река. Леон утешался, что тоскует не он один. Что следствием схожей тоски был всемирный потоп. Но Леон шёл дальше. Ноев ковчег казался ему излишним. Ни к чему всякой твари по паре.
Что за ночные, распарывающие небо полёты, когда ни страны, ни армии? Что за чудовище ползёт на площадь в неистовом свете фар? Зачем сторож охраняет памятник Ленину, когда поставлен охранять Божий храм?
— А ты не думаешь, старина, — устало произнёс Леон, — что пока ты бегаешь к Ленину, воры уволокут что-нибудь из церкви?
— Понятное дело, — согласился сторож, — да только всего добра один хрен не сбережёшь. А церковь нынче, — почесал в бороде, — богатенькая, не обеднеет. За одно освящение нелидовской товарной биржи сколько тыщ отвалили!
— Церковь богатая, а Ленин бедный?
В приближающемся слепящем белом (такой, по свидетельству переживших клиническую смерть, возникает, когда человек уходит в мир иной) свете Леон смотрел на совместителя-сторожа и, помимо аппендицитной тоски, ощущал в душе великую смуту, так как изначально (штампованное сознание?) ставил себя над стариком, в сущности же мало чем от него отличался. Точно так же смутно-свободен был от церкви и от Ленина и точно так же смутно-свободно от них несвободен. То было истинное (о каком в прошлом веке мечтали образованные русские люди) единение с народом. Однако не испытывал Леон от этого — в белом слепящем смертном свете — единения ни счастья, ни надежды.
— Охраняй что-нибудь одно, старик, — вдруг чужим, взрослым голосом посоветовал Леон. — А так и Ленина измажут и церковь растащат. За двумя зайцами погонишься… — смолк, как подавился: везде, везде Зайцы!
Смертный свет качнулся вверх, свиная голова со знамени над бывшим райкомом-горкомом явила свой ночной (истинный?) кабаний клыкастый лик.
— Что? Что выбрать-то одно? — Леон услышал в голосе сторожа собственные тоску и смуту. — Подскажи, мил человек, ты должен знать.
— Я? — изумился Леон. — Откуда мне знать?
— Ты, — подтвердил сторож. — Кроме тебя, некому. За тобой пойдём.
Леон догадался, что ровная асфальтовая площадь, полуцерковь, бывший райком-горком, истукан в ортопедических ботинках и в лунной кепке, слепящий белый смертный свет, сторож со скреплённой проволокой мелкашкой (человек с ружьём) и странными вопросами — это театр, сцена.
Замысел режиссёра не понравился Леону.
Леон опустил руку в карман. Под складнем, которым он собирался устращать педерастов, нащупал монету. Извлёк на свет Божий. То оказалась датская монета в двадцать крон с дыркой посередине. «С дыркой, — усмехнулся про себя Леон, — а всё купишь. Рубль без дырки, а не купишь ничего!» Сунул монету под нос сторожу.
— Не наша, — уважительно засвидетельствовал тот. — Сверлёная.
— Вот сейчас выберем, — как заядлый напёрсточник, подмигнул сторожу Леон, — Ленин или церковь? Решка — Ленин, орёл — церковь. Или Ленин орёл? — Положил монету на ноготь большого пальца, выстрелил вверх.
Режиссёр не одобрил Леоновой самодеятельности.
Белый свет залил площадь, как убежавшее из кастрюли молоко. Туда — в молоко — бесследно упорхнула конвертируемая монета. Леон и сторож долго ползали по асфальту, бормоча: «Ленин орёл, церковь решка, Ленин, Ленин, орёл, орёл…»
Но не могли отыскать.
Конец поискам положили вакуумный свист тормозов, мощный моторный гул. Новенький, последней модификации, как будто и не венгерский, «Икарус» (это он светил фарами), дыша металлом и бензином, остановился на площади.
— Служивые! — донеслось из кабины водителя. — Объезд налево или направо?
— Направо езжай, — посоветовал сторож, — Октябрьскую перекопали. У почты свернёшь, и на шоссе.
— Куда автобус? — подскочил Леон.
— В Москву, — буднично ответствовал водитель из прекрасного и высокого кабинного далека.
— Стой! — не веря своему счастью, завопил Леон. — Возьми меня до Москвы! — Как рак клешнёй, с намерением не разжимать, вцепился рукой в нагретую ручку двери.
Дверь зашипела, как гюрза, мягко открылась. Внутри было прохладно — работал кондиционер. И темно. Автобус был заполнен спящими пассажирами едва ли наполовину.
— Деньги есть? — зевнул водитель.
— Есть, — душа в голосе ликование, ответил Леон. — И ученический билет. Мне за полцены.
— Отменено за полцены, — хмыкнул водитель. — Ишь ты, шустряк! Или по полной, или…
— За две трети! — поднялся по выдвинувшимся из двери ступенькам Леон.
— В Москву, значит, уезжаете? — отстранённо и вежливо полюбопытствовал сторож.
— В Москву, в Москву, — всё ещё не веря, подтвердил Леон. — Как чеховская сестра. — И только тут вспомнил: — Как же с монетой, старик?
— А отыщу, — ухмыльнулся сторож. — Куда мне спешить? Отыщу сверлёную.
— Может, и отыщешь, да только я не узнаю.
— Узнаешь, барин, — странно как-то ответил сторож. — А только я запамятовал: Ленин орёл или решка?
Дверь-гюрза зашипела, закрываясь, разделяя театральным звуконепроницаемым занавесом сторожа и Леона.
— Я — Калабухова Аня, мне пять лет, я не мочусь! — гордо заявила Леону утром с соседнего сиденья крохотная девочка с развязавшимся на голове бантом.
Автобус катил по пустынной автостраде. Утреннее солнце, чистое небо, быстрое движение вселяли надежду. Не так уж плох, в сущности, был мир, если в нём пока ещё существовали автострады, всходило солнце и из одного города в другой можно было добраться на автобусе.
Рядом с девочкой на сиденье помещалась небольшая сумочка. А вот присматривающих взрослых Леон что-то не приметил. Калабухова Аня болтала ногами и явно была не прочь побеседовать.
