Джеймс Миченер - Роман

Через несколько дней в газете появилась рецензия, начинавшаяся со слов: „На прошлой неделе я получил письмо от Гарри Джекмана с вопросами, удосужился ли я вообще прочесть его книгу „Ночь в пустыне“ и когда собираюсь поместить на нее рецензию. Так вот, я удосужился, и вот моя рецензия“. Статья была столь убийственна, что Ивон никогда ничего больше не слышала об этом молодом человеке. Но она размножила ее и посылала копии молодым авторам, когда те пытались проталкивать свои книги в оскорбительной манере.

Кроме того, существовала еще одна причина, по которой ей нельзя было ссориться с „Таймс“. Отвечая ежегодно за редактирование и выпуск по меньшей мере восьми книг, она не решалась лезть на рожон из-за Йодера, ибо могла поставить под угрозу семь остальных книг. Поэтому ее ответом на плохую рецензию обычно было: „В следующий раз нам повезет больше“.

Но, по-видимому, серьезные сомнения в моих статьях были у самой „Таймс“, ибо в колледж позвонила женщина из „Книжного обозрения“ и попросила меня к телефону. Ей ответили:

— Профессор Стрейберт на занятиях. Его нельзя беспокоить.

— Его надо побеспокоить, потому что это весьма важно.

Когда я взял трубку, она сказала:

— У нас две ваших статьи: рецензия и сопровождающий ее очерк. В них оказалось больше негатива, чем ожидалось. Мы решили зарезать очерк, но гонорар за этого покойника вы, безусловно, получите.

— Вы просили две статьи определенного объема, и я представил их.

— Рецензию мы опубликуем в том виде, в каком она написана, тут уж мы никуда не денемся, разве что опустим отдельные слова, которые нас не устраивают.

— Для меня это равнозначно цензуре.

— Профессор Стрейберт, учтите такой момент, — мягко проговорила она, — ходят слухи, что вы собираетесь занять высокое положение в университете Филадельфии. Не начинайте на новом месте с того, что может стать скандалом в сфере ваших профессиональных интересов.

Этим советом нельзя было пренебречь. При написании очерка мною двигало не личное отношение к Йодеру, а лишь желание приподнять американскую литературу над уровнем его жалких романов, но, если читатель воспримет мои слова как примитивную месть, это лишь повредит моей карьере, которая вновь находилась на взлете.

— Будем считать его зарезанным, — смиренным голосом сказал я. — А вот рецензию вы обещали опубликовать в том виде, в каком она будет написана.

— Это обещание будет соблюдено.

Я знал, что Ивон непременно попытается осторожно разнюхать намерения „Таймс“ относительно публикации моей рецензии, и позднее мне стало известно, что один из ее приятелей из этой газеты сообщил ей, что они возмущены и спрячут рецензию где-нибудь на странице 11 или 12. При этом газетчик сообщил:

— Мы сделаем так, чтобы эта ядовитая писанина Стрейберта заняла не больше четверти страницы. — Но затем он предупредил ее, чтобы она не сбрасывала со счетов очерк, который еще может всплыть в одном из мелких журналов.

Каким был следующий шаг Ивон, стремящейся защитить своего бесценного Йодера, стало ясно, когда мне позвонил владелец книжного магазина Бетлехема и, едва сдерживая смех, сказал:

— Карл, дружище, не иначе как ты сбросил бомбу на Йодера. Только что звонила запыхавшаяся Ивон. Просила не обращать внимания на несколько негативную рецензию в „Санди Таймс“, так как срочно высылает мне целую кучу восторженных откликов других не менее солидных изданий. Сказала, что „Каменные стены“ — это лебединая песня Йодера в „Кинетик“ и что эту книгу ждет блестящее будущее. Когда я спросил, а как быть с неблагоприятными отзывами книжных клубов и тем, что заявки на нее снимаются пачками, она сказала: „Это не имеет никакого значения. Мы уверены, что роман быстро войдет в число лучших, если, конечно, вы, торговцы, отнесетесь к нему так же, как относились к другим книгам Йодера“.

Чтобы упредить события, она, похоже, обзвонила всех крупных представителей „Кинетик“ на местах. Вот что позднее рассказал мне о ее звонке один из них, когда я брал у него интервью в связи с историей „Кастл“:

— Она была спокойна и сладкоречива. Сразу поведала о том, что „Таймс“ поместила на нас убийственную рецензию, но тут же заверила, что отзывы других колеблются между очень хорошими и восторженными, и честно призналась, что „Кинетик“ рассчитывает заработать на этой книге миллионы долларов и будет биться за нее до конца. В производство запущено полмиллиона экземпляров. По ее прогнозам, книга с полгода будет входить в число бестселлеров. А закончила она в привычной манере „кровожадной Мармелл“: „Пол, если когда-нибудь найдете на своем редакторском столе какой-нибудь роман Стрейберта, сожгите его“.

Специалист по рекламе, с которым я близко сошелся во время интервью, сообщил мне, насколько я был близок к тому, чтобы оказаться под непосредственным обстрелом Ивон:

— Когда ее гнев прошел, она дала мне три задания: „Найдите мне самый шикарный грензлерский пейзаж — с фермами Ланкастера, пасущимся скотом или что-то в этом роде. Откопайте самую благоприятную рецензию на последнюю книгу и шесть восторженных отзывов на предыдущие грензлерские романы. И, наконец, мне нужна приличная фотограф Карла Стрейберта“.

— А для чего все это? — поинтересовался я.

— Вместе с ней мы сварганили броский плакат. Вы крупным планом посередине, а внизу слова: „Этому известному критику, живущему в Грензлере, не интересен блестящий роман Лукаса Йодера „Каменные стены“. А всей остальной стране интересен“.

— Я никогда не видел такого плаката.

— А он так и не вышел. Когда я доводил его до ума, Ивон подошла к моему рабочему месту, постояла несколько минут, постукивая каблуками, и, накрыв ладонью ваше лицо, сказала: „Кончай это, человек пытается начать новую жизнь, и я не хочу перекрывать ему путь дешевым плакатом“.

Моя рецензия на „Каменные стены“ нигде не вызвала такой бури, как в нашем колледже, где ее восприняли как пасквиль одного выпускника на другого. Когда президент Росситер вызвал меня на ковер, передо мной был уже не тот чиновник, который лебезил перед потенциальными меценатами. Как бульдог, защищающий свою кость, он прорычал:

— Что это за ребячество, Карл! Вы злитесь, уходя от нас, потому что у вас не сложилась личная жизнь. И вы, как шестнадцатилетний юнец, хотите сделать это, громко хлопнув дверью. Но учтите, себе вы навредите больше, чем нам. В любом колледже на вас будут смотреть как на человека, способного оскорбить того, от кого вы приняли миллионы долларов на развитие своей кафедры.

Когда я попытался защищаться, он нанес мне удар в самое уязвимое место:

— Вы не задумывались о том, что вам, как профессиональному критику, нельзя было даже рецензировать книгу Йодера, не говоря уже о том, чтобы бичевать ее? Даже если бы вы написали хвалебную рецензию, все равно бы вызвали подозрение в академических кругах — слишком близко вы знакомы с автором, слишком тесно переплетены ваши личные отношения. Надеюсь, что в Филадельфии вы будете вести себя более зрело, чем у нас. Вы правильно делаете, Стрейберт, что уходите. Вы больше не пользуетесь нашим расположением.

Миссис Гарланд тоже не преминула отчитать меня:

— Позор! У вас, должно быть, поехала крыша, если она у вас есть вообще.

Что касается реакции самого Йодера, то я узнал о ней от одного из своих студентов и не смог скрыть удивления:

— Моя тетка, которая помогает миссис Йодер делать уборку в доме, рассказывала мне, что в воскресенье он раскрыл „Таймс“, посмотрел вначале „Недельный обзор“, затем небрежно полистал „Книжное обозрение“ и на странице 12 увидел жирный заголовок: „Грензлерский октет“ рухнул не с грохотом, а с визгом». Взгляд его задержался на подписи «Карл Стрейберт», но читать рецензию он по своему обыкновению не стал. После беглого просмотра первой полосы, где были новости, он отложил пухлый воскресный выпуск в сторону и пошел в свою столярную мастерскую.

А вот Эмма, по словам студента, не пропустила рецензию, появления которой она ожидала в этом выпуске, и издала яростный рык, когда прочла все девять абзацев, в которых я громил ее мужа и его роман. И, зная, что Лукас старается избегать таких моментов, тем не менее ворвалась в мастерскую со словами:

— Дорогой, ты должен знать об этой ужасной вещи… — И срывающимся голосом прочла два моих заключительных абзаца:

«„Каменные стены“, замковый камень в цепи скучных романов, со всей очевидностью демонстрирует хлипкость основы, на которой выстроена вся эта эпопея. Он затянут, сентиментален и топорно сработан. Его персонажи деревянные, а диалоги мелкие, как опилки. Действие хромает, сюжет трещит по швам, а манера рассказчика, которой якобы знаменит мистер Йодер, набила оскомину. И, что самое прискорбное, своих земляков из пенсильванской Германии он представляет какими-то забавными чудаками и напрочь лишает их ореола непокорности современному миру, которому те не доверяют.»