Николай Крыщук - В Петербурге летом жить можно…
Зашел в овощной купить свеклы. Продавщицы дремлют. Пусто, как в Эрмитаже. Разглядываю ценники. Редис китайский. Редька маргеланская. Закуска минская. Сок ткемалевый. Сироп тминный. Морковь стандартная. Откуда такая гордость?
Ноги сами приводят в Катькин сад. К той скамейке, на которой мы не раз уплывали вместе. На ней верхом какие-то новые выходцы из народа. Прохожу мимо, как пересекаю рубеж эпох. Мускул не дрогнул, душа не потянулась к боли. Сумерки упали амнезией.
Затылок настигает немолодой дискант:
– В России еще ладонь с говном о бороду вытирали, а в Европе уже пели ваганты и миннезингеры, нарождался культ Прекрасной Дамы и гуманизм!
Должно быть, готовятся к альтернативному митингу.
Еще один день отгорел. В переулках теснятся закаты. Даже в центре пахнет оттаивающими кладбищами. Все города стоят на костях.
Подумал было купить билет в филармонию, где обещали Баха. Но зачем? Только расстраиваться.
суббота
четвертое
…Ну так вот, в дверь позвонили. Не могли же они позволить взломать чужую дверь. Открыли. А там не полицейские и не родственники – телевизионная бригада. Позвонили в случайную квартиру снять сюжет о счастливой семье. Большей удачи и придумать невозможно. Счастье катилось от них легкими океанскими волнами.
Телевизионщики ушли, зараженные их небывалостью.
Эти же выпили свою лилипутскую бутылку, почитали, семейно перешучиваясь, сталинский гороскоп и в постели забыли о кратковременности дня. Очнулись, когда до вечернего сюжета оставалось пять минут. Домой звонить было уже бессмысленно…
28
Пришел Н.: «Читай Герцена. Герцена читай. Читай Герцена». Печатается в газете «Воробушек». Пьет с крайне левыми. Брызгается при разговоре – словам тесно.
Заходил В. Болен.
Заходила Л. С мороза. Раскрасневшаяся.
Приходил сосед. Дал ему пять рублей.
Пришел Т. «Сабонис» в тулупе. С одной стороны, морозный, с другой – тридцать шесть и девять. Выпили граммов по сто переменной температуры. «Никто, – говорит, – никому так не обязан, как обезьяны Дарвину». Пошел допивать к «боевой подруге». Глаза весенние и беззащитные. Знаю я.
Забегала Л. Прошелестела платьем, как весенняя ветка. «Все прекрасное было даже прекраснее прекрасного». Поцеловал в ухо.
Заходил сосед. Вынул из пиджака отполовиненный стакан. Взял червонец.
Пришел В. Черные дыры, озонная дыра, зеленые гуманоиды, сыроедение, Бхагавадгита. Болен.
Л. залетела. Перекусить. Через час у нее концерт в соседнем общежитии.
Сосед вернул червонец. Хмурый и вежливый. О предпоследнем указе президента говорит нецензурно. Подшился.
Н. достучался – не работает звонок. «Читай Кьеркегора». Долго говорил о том, что женщины – зло.
Звонил И.
– Ты знаешь, что значит в переводе с латинского «третьего не дано»?
– Говори. Хочу умереть от твоей шутки.
– Компота не будет.
Приходил Т. с четырьмя «патронами» и справкой из вытрезвителя. Там холодно, но народ интеллигентный. Пели до утра Окуджаву.
Сосед с головной болью. Спираль была не настоящая. Ругал врачей и КГБ. Туманно намекал на то, что договорился в Австралии о личном кладбище.
Звонила Л. Через месяц рожает. Звала на свадьбу. Вдохновенно говорила о том, что дружба выше любви.
В. перевели на инвалидность. Читает книгу о загробной жизни.
Звонил И. Ни одного анекдота за месяц. Сводил личные счеты с правительством.
Забегала Л. Съела весь обед. В ее положении надо много есть. Щебетала.
Н. работает в кочегарке. Читает Розанова. Советует закупать носки.
В. просил достать живых раков. Ему посоветовали залить их водкой. Настоянную – пить. Говорят, помогает. Встал вопрос: где раки зимуют?
В. просил достать облепихового масла. Общается с экстрасенсами.
Л. спрашивала про «детское питание». Отечественное нельзя, в нем много сахара, ребенок будет толстым. Никак не может забыть то, что забыть невозможно. Потом осведомилась о пудренице, которую оставила в позапрошлом году, подсушила глаза и повеселела.
Н. договорился мыть окна в Бостоне. Приглашал на отвальную. «Читай последние “Известия”. В Кремле, по-моему, все спились или сильно укололись».
В. просил достать еще толокнянки.
В. ходит в общество переживших клиническую смерть. Верит в посмертные коридоры со вспышкой благодатного света в конце. Долго и вдохновенно рассказывал о том, как мы с ним там встретимся. Просил достать наркотики.
Т. поехал в Уренгой на шабаху. Приглашал с собой. Купил лошадиные подпруги по 97 копеек штука.
Пришла соседка. Просила помочь с похоронами мужа. Вторая спираль оказалась настоящей. Цвет гроба ей нагло навязали.
Умер В.
Т. прислал двух соленых муксунов через «боевую подругу», за которой просил присмотреть в его отсутствие.
Л. не звонила.
Позвонил И.
– Ты слышал, что сегодня была гроза?
Звонили Э., Ю., Я.
29
Расскажи мне сон про жизнь. Чтоб было в нем так, как никогда не было. Чтоб концы сошлись с концами и ушли в воду. А собака взяла след и узнала в беглеце хозяина. И на картинке: «Найди пастуха и пастушку» – нас бы никто не смог узнать в сплетении преданных трав. Мы уйдем в ту нетронутую воображением даль, о которой рисовальщик не успел позаботиться.
Ты знаешь ли, как седеют? Сначала волос становится медным, потом белеет. Голова словно бы разговаривает с ним. Они обсуждают перемену.
Ни на что нельзя ставить состояние. Но пусть природу обманывают долгожители. Я расплачусь тем, чем могу. Это не больше, но и не меньше долга. Не грусти. И, пожалуйста, расскажи мне что-нибудь про то, о чем мы уже никогда с тобой не договорим.
Ты бы видела сейчас мои сны!
Сумерки затопляют город. Художник приплясывает у садовой ограды, заканчивая этюд. Он колет кисточкой палитру и медленно гладит ею холст. Воображение его укатило за горизонт, где приземлился закат. Он пытается пленить ушедший миг. Краски, легшие на холст, ярче, чем были на небесах. А сумерки поднимаются все выше. Так всегда. Их воды дошли до души моей.
Сегодня я был в доме, где старинные часы, немецкий Брокгауз и павловская мебель. Утром здесь не читают газет, а вечерами слушают Питерсона и Шенберга. Хозяева вежливы друг с другом в степени любви, о которой не любят читать. В этом доме не говорят о деньгах, которые есть, а вульгаризмы обрамляют изяществом кавычек. И несмотря на то, что на подоконниках в придуманных позах цветут эскапические цветы, хозяин отлично водит машину, пользуется успехом у женщин, а хозяйка заканчивает вторую диссертацию. Им обеспечена вечная жизнь, и они об этом знают.
А в парке, напротив этого дома, стоит переросток с луком, забравшийся на пьедестал в год моего рождения, и целится в еще неоткрытую звезду. Он тоже будет жить вечно, во всяком случае, до тех пор, пока не попадет.
Я надеваю на себя вместо одежды вретище, – и делаюсь для них притчею.
Карлик выпрыгивает на меня из дурмана липы и по-свойски хватает за рукав.
– Так вот, – кричит он, впихивая в меня свою веру, – запланированное нами бытие родит людей с запланированным (нами же) блистательным и изумительным составом качеств!
Как много прожил я, если слушаю его почти ласково. У каждого не только свой черный человек, но и свой кретин.
У «стекляшки» знакомые лица и знакомая речь. Знакомые запахи, знакомые милиционеры. А внутри аквариума плавают знакомые продавцы, кассирши и вышибалы.
– Завалились, – говорит параграфом двоящийся ханурик в ботинках на босу ногу и полураспустившемся свитерке, – народу – никого. Блин-блин, и сухарики, и мокрое, и червончики. Взяли по две на каждого. Вышли. Потрясающе! Вернулись, купили еще.
Привет, ребята! В наших парках столько затопленных канав, столько ножей рыщут, притворяясь светом между стволами деревьев, столько верных женщин мечтают задушить нас собственными руками.
В Петербурге летом жить можно. Особенно если дожди. Особенно вечерами. Так тускло, так уютно, друг ты мой!
Мимо проползает пришельцем кран с названием неизвестного происхождения в ту будущую жизнь, которую ему строить. Понятна мне только надпись, выбеленная сзади: «Будь осторожен! Тебя ждут дома».
Это ОН зовет меня?
Примечания
1
Ipse dixit (лат.) – сам сказал. Выражение, характеризующее позицию бездумного преклонения перед чьим-либо авторитетом.
