Анна Гавальда - Просто вместе

— Шшш… Все будет хорошо…

— Если хоть один из этих придурков хихикнет, клянусь, я его придавлю голыми руками…

— Спокойно…

— Ну что спокойно, что спокойно?! Посмотрел бы я на тебя на этой сцене! Ты бы согласилась выступать перед толпой незнакомых людей?

Первыми вышли дети. Вы хотели увидеть Скалена, Кено. Маленького Принца, героев с улицы Брока? Извольте!

Зрелище было таким забавным, что Камилле никак не удавалось их нарисовать.

Потом на сцену высыпала группка угловатых подростков, проходящих курс реадаптации. Они дергались, звеня тяжелыми золотыми цепочками.

— Ну ни фига себе! Они что, колготки на головы натянули или как? — заволновался Франк.

Антракт.

Черт, черт, черт… Теплая «Фанта» и никакого Филибера на горизонте…

Когда свет снова погас, на сцену выскочила совершенно немыслимая девица.

Крошечная, как Дюймовочка, она была одета в полосатые многоцветные колготки, тюлевую мини-юбку зеленого цвета и летную куртку, расшитую жемчугом. На ногах у нее были ядовито-розовые кроссовки в стиле «new look». Цвет волос гармонировал с обувью.

Эльф. Горсть конфетти…

Трогательная безумная клоунесса, в которую либо влюбишься с первого взгляда, либо так никогда и не поймешь.

Камилла наклонилась к Франку и увидела на его лице глуповатую улыбку.

— Добрый вечер… Ну… э… Да… Так вот… Я… Я очень долго думала, как представлю вам… Следующий номер… И в конце концов решила… Что лучше всего получится, если я расскажу о том, как мы встретились…

— Ух ты, оно заикается. А рассказ-то нам адресован… — прошептал Франк.

— Так вот… Ээ… Это случилось в прошлом году…

Рассказывая, она отчаянно жестикулировала.

— Вам известно, что я занимаюсь детскими студиями в Бобуре, и… Я его заметила, потому что он вечно крутился у турникетов, считал и пересчитывал свои открытки… Каждый раз когда я проходила мимо, я поглядывала на него, и он всегда был занят одним и тем же: пересчитывал открытки и постанывал. Как… Как Чаплин, понимаете? С тем благородным изяществом, от которого перехватывает горло… Когда вы не знаете, плакать вам или смеяться… Когда вы уже вообще ничего не понимаете… Стоите, как дурак, и на душе у вас кисло-сладко… Однажды я ему помогла и… Ну и влюбилась, чего уж там… Вы тоже влюбитесь, сами увидите… Его нельзя не полюбить… Этот парень, он… Он один может осветить весь этот город…

Камилла сжала руку Франка.

— Ой, вот еще что! Когда он мне впервые представился, он сказал: «Филибер де ла Дурбельер», а я — ну я же вежливая девушка — ответила по географическому принципу: «Сюзи… э… Бельвильская…» «О! — воскликнул он. — Вы из рода Жоффруа де Лажема Бельвильского, который сражался с Габсбургами в 1672 году?» Ну ничего себе… «Нет, — пролепетала я, — просто из Бельвиля… который в Париже…» Знаете, что самое прикольное? Он даже не расстроился.

Она подпрыгивала.

— Ну вот, все сказано. И я прошу вас встретить его бурными аплодисментами…

Франк свистнул в два пальца.

Тяжело ступая, появился Филибер. В доспехах. В кольчуге, с плюмажем, шпагой, щитом и всем прочим металлоломом.

По рядам пробежала дрожь.

Он заговорил, но никто ничего не мог разобрать. Через несколько минут появился мальчик с табуреткой и поднял ему забрало.

И зал наконец услышал голос невозмутимого оратора.

Люди заулыбались.

Никто пока не понимал, в чем дело.

И тут Филибер начал исполнять свой гениальный стриптиз. Каждый раз, когда он снимал очередной кусок железа, маленький паж громким голосом называл его:

— Шлем… Подшлемник… Латный ошейник… Нагрудник… Перевязь… Налокотники… Наручь… Набедренники… Наколенники… Поножи…

Окончательно разобрав себя на части, наш рыцарь лег на спину, и мальчик снял с него «обувку».

— Наножные латы, — объявил он, поднимая их над головой и ухитрившись дать себе по носу.

На сей раз смех прозвучал искренне.

Ничто не разогревает зал лучше доброй грубой шутки…

А в это время Филибер Жеан Луи-Мари Жорж Марке де ла Дурбельер монотонным и неспешным голосом называл ветви своего генеалогического древа, перечисляя доблестные подвиги славного рода.

Его отдаленный дедуля Карл воевал против турок вместе с Людовиком Святым в 1271 году, другой, не менее отдаленный, дедушка Бертран, был при Азенкуре[68] в 1415-м, дядюшка Бидюль участвовал в битве при Фонтенуа,[69] дед по имени Людовик бился на берегах Муаны при Шоле,[70] двоюродный дед Максимилиан был соратником Наполеона, а прадед по материнской линии попал в плен к бошам в Померании.[71]

Филибер рассказывал все очень подробно. Дети не понимали ни слова. Уроки истории Франции в 3D. Высший класс.

— И вот перед вами последний листок с этого генеалогического древа, — заключил он.

И поднялся. Смертельно белый и ужасно худой, в одних кальсонах с королевскими лилиями.

— Это ведь я, знаете? Тот самый, который пересчитывает открытки.

Паж принес ему солдатскую шинель.

— Почему? — спросил он их. — Почему, черт побери, отпрыск столь славного рода считает и пересчитывает кусочки бумаги в самом непотребном месте? Что ж, я вам объясню…

И тут ветер переменился. Он рассказал им о своем «нежеланном» рождении — я с самого начала все время попадал впросак, матушка не желала делать аборт в больнице. Поведал о своем оторванном от внешнего мира детстве, когда его учили «держать дистанцию» с простолюдинами. О годах в пансионе, где его постоянно донимали и он не мог за себя постоять, потому что об этой стороне жизни знал только по сражениям своих оловянных солдатиков, и тогда он сделал своим оружием словарь Гафьо…

А люди смеялись.

Они смеялись потому, что это и правда было забавно. Смеялись над выходкой со стаканом мочи, смеялись над издевками, над очками, выброшенными в унитаз, над жестокостью маленьких вандейских крестьян и сомнительными утешениями наставника. Их смешило смирение голубя, который каждый вечер молился за тех, кто его оскорбил, и просил Господа не ввести его во искушение, и отвечал на вопросы отца, который каждую субботу спрашивал сына, не уронил ли тот фамильной чести, а у него все чесалось, потому что ему снова натерли член хозяйственным мылом.

Да, люди смеялись. Он ведь тоже смеялся, а они, эти люди, уже были на его стороне.

Каждый из них чувствовал себя принцем крови…

Каждому казалось, что он рыцарь в сверкающих доспехах…

Все были взволнованы.

Он рассказал им о своих неврозах, навязчивых состояниях, о лекарствах, которые принимал, о заиканиях и запинаниях, когда язык переставал его слушаться, о приступах паники в общественных местах, о плохих зубах, о лысеющей голове, о сутулой спине и обо всем, что потерял на жизненном пути, потому что его угораздило родиться не в том веке. Он вырос без телевизора и без газет, лишенный общения, юмора и, главное, во враждебной по отношению к окружающему миру обстановке.

Он дал им несколько практических советов, напомнил о правилах хорошего тона и других светских обычаях, цитируя по памяти учебник своей бабушки:

Благородные и тонкие особы никогда не употребят в разговоре сравнения, которое может оскорбить слух кого-либо из слуг. Например: «Такой-то ведет себя как лакей». Знатные дамы былых времен так не деликатничали, и я точно знаю, что одна герцогиня, жившая в XVIII веке, имела обыкновение посылать свою прислугу на каждую казнь на Гревской площади. Она прямо так и говорила: «Это для вас хорошая школа».

Мы теперь гораздо больше уважаем чувства и человеческое достоинство тех, кто ниже нас по положению, и это делает честь нашему времени…

И тем не менее! — Филибер неожиданно повысил голос. — Тем не менее вежливость хозяев не должна превращаться в фамильярность. Нет ничего вульгарнее, чем слушать сплетни прислуги…

И зал снова улыбался. Хотя это уже было не смешно.

Потом он заговорил на древнегреческом, прочел несколько молитв на латыни и признался, что не видел «Большую прогулку»,[72] потому что в этом фильме смеются над монахинями…

— Думаю, я единственный француз, не видевший «Большую прогулку», не так ли?

Кое-кто из зрителей попытался его успокоить:

— Да нет, конечно нет, ты не единственный…

— К счастью, я… Мне лучше. Полагаю, я сумел перейти через подъемный мост… И я… Я покинул свои владения, чтобы просто любить жизнь… Встретил людей куда благороднее себя и… Некоторые из них сидят сегодня в зале, и я не хотел бы смущать их, но…

Филибер смотрел на них, и все повернулись к Франку и Камилле, а они безуспешно пытались… пытались проглотить комок в горле.