Маргарет Этвуд - Год потопа
Милая наша Пилар, думает Тоби. Будь ты жива сегодня, ты бы сказала нам что-нибудь мудрое. Что именно?
Впереди слышится блеяние, и по склону на дорогу вскарабкиваются пять… нет, девять… нет, четырнадцать париковец. Серебряные, синие, лиловые. Одна красная с волосами, заплетенными во множество косичек. А за овцами — мужчина. В белой простыне, подпоясанный веревкой. Совершенно библейская картина; у него даже посох есть, наверняка для того, чтобы подгонять овец. Увидев Рен и Тоби, он останавливается, поворачивается к ним и молча смотрит. На нем темные очки; и еще у него есть пистолет-распылитель. Дуло небрежно опущено, но расчет явно на то, чтобы пистолет увидели. Солнце бьет мужчине в спину.
Тоби стоит неподвижно, руки и скальп у нее чешутся. Может, это один из тех больболистов? Он из нее решето сделает, не успеет она и винтовку на него направить; солнце — в его пользу.
— Это Кроз! — кричит Рен.
Она бежит к нему, протягивая руки, и Тоби остается только надеяться, что Рен не ошиблась. Похоже, что нет, потому что мужчина позволяет себя обнять. Он роняет пистолет-распылитель и посох и крепко обнимает Рен, а овцы вокруг мирно щиплют траву.
71
Рен. День святой Рейчел и всех Птиц
Год двадцать пятый
— Кроз! — говорю я. — Не может быть! Я думала, ты умер!
Я говорю прямо в его простыню, в которую вжато мое лицо, потому что мы очень крепко обнимаемся. Он молчит — может быть, плачет, — так что я говорю: «Наверное, ты тоже думал, что я умерла» — и чувствую, что он кивает.
Я отпускаю его, и мы смотрим друг на друга. Он пытается ухмыльнуться.
— Где ты взял простыню? — спрашиваю я.
— Кругом куча кроватей, — отвечает он. — Это лучше, чем штаны, — гораздо прохладнее. Ты не видала Оутса?
В голосе звучит беспокойство.
Я не знаю, что сказать. Я не хочу портить нашу встречу такой ужасной новостью. Бедный Оутс, висит на дереве с перерезанным горлом и без почек. Но я гляжу Крозу в лицо и понимаю, что ошиблась: он беспокоится обо мне, потому что уже знает, что случилось с Оутсом. Они с Шекки шли по тропе впереди нас. Наверняка, услышав мой крик, они спрятались. Потом они, видимо, слышали еще крики — много разных криков. Потом, позже — потому что они, конечно, вернулись на то место посмотреть, — они должны были услышать ворон.
Если я скажу, что нет, он, скорее всего, станет притворяться, что Оутс еще жив, — чтобы меня не расстраивать.
— Да, — говорю я. — Мы его видели. Ужасно жалко.
Кроз смотрит в землю. Я думаю, как бы поменять тему.
Вокруг нас париковцы жуют траву, и я спрашиваю:
— Это твои овцы?
— Да, мы стали их пасти, — отвечает он. — Мы их вроде как приручили. Но они все время убегают.
Я хочу спросить, кто это «мы», но тут к нам подходит Тоби, и я говорю:
— Это Тоби, помнишь ее?
— Не может быть! Тоби, из вертоградарей?
Тоби сухо, едва заметно кивает ему, как она умеет, и говорит:
— Крозье, ты определенно вырос.
Как будто мы на встрече выпускников. Тоби очень трудно выбить из колеи. Она протягивает руку, и Кроз ее пожимает. Ужасно странная картина: Кроз в простыне, как Иисус какой-нибудь, — правда, у него борода не такая волнистая, — и мы с Тоби в розовых одеяниях с подмигивающими глазами и сложенными для поцелуя губками, а у Тоби еще и три фиолетовые ноги торчат из рюкзака.
— Где Аманда? — спрашивает он.
— Она жива, — слишком быстро отвечаю я. — Я точно знаю, что жива.
Они с Тоби переглядываются у меня над головой, словно не хотят говорить, что мой любимый кролик попал под машину.
— А что Шеклтон? — спрашиваю я, и Кроз говорит:
— Жив-здоров. Пошли домой.
— Куда? — спрашивает Тоби.
— В саманный домик. Где раньше устраивали рынок «Древо жизни». Помнишь, Рен? Это не так уж далеко.
Овцы уже сами идут туда. Они, кажется, знают дорогу. Мы идем за ними.
Солнце уже так жарит, что мы с Тоби чуть не сварились в своих накидках. Кроз накинул на голову край простыни, и, похоже, ему гораздо прохладнее, чем мне.
К полудню мы приходим в когдатошний сквер «Древа жизни». Пластмассовых качелей больше нет, но саманный домик остался прежним — даже граффити и надписи, сделанные когда-то плебратвой, на месте. Но домик достроили. Он обнесен забором из шестов, досок, проволок и кучи изоленты. Кроз открывает ворота, овцы входят и цепочкой направляются в загон во дворе.
— Я привел овец! — кричит Кроз.
Из дома выходит мужчина с распылителем, а потом еще двое мужчин. Потом четыре женщины: две молодые, одна чуть постарше и одна намного старше — может быть, ровесница Тоби. Они одеты не как вертоградари, но их одежду нельзя назвать новой или слишком яркой. Двое мужчин — в простынях, на третьем брюки с отрезанными штанинами и рубаха. Женщины — в одеяниях до пят вроде наших накидок.
Они смотрят на нас: не дружелюбно, а беспокойно. Кроз представляет нас.
— Ты уверен, что они не заразные? — спрашивает первый мужчина, у которого распылитель.
— На сто процентов, — говорит Кроз. — Они все время были в изоляции.
Он смотрит на нас, ожидая подтверждения, и Тоби кивает.
— Они друзья Зеба, — добавляет Кроз. — Тоби и Рен.
Потом, уже нам, объясняет:
— Это — Беззумный Аддам.
— То, что от него осталось, — поправляет мужчина пониже ростом.
Он представляется: он сам — Нарвал, а остальные — Белоклювый Дятел, Дюгонь и Колибри. Женщины — Голубянка, Американская Лисица, Белая Осока и Майна. Обходится без рукопожатий — эти люди все еще не доверяют нам и нашим микробам.
— Беззумный Аддам, — говорит Тоби. — Приятно познакомиться. Я немного следила по Сети за вашей работой.
— А как вы попадали на сайт? — спрашивает Белоклювый Дятел. — В чат?
Он так смотрит на ее древний карабин, словно тот сделан из золота.
— Я была Рогатой Камышницей, — говорит Тоби.
Они переглядываются.
— Так это вы! — восклицает Голубянка. — Это вы Рогатая Камышница! Таинственная незнакомка!
Она смеется.
— Зеб нам так и не рассказал, кто вы. Мы думали, какая-нибудь знойная красотка из его бывших.
Тоби натянуто улыбается.
— Правда, он сказал, что вам можно доверять, — говорит Майна. — Настаивал на этом.
— Зеб? — произносит Тоби, словно сама с собой говорит.
Я знаю, она хочет спросить, жив ли он, но боится.
— С Беззумным Аддамом была веселуха, — говорит Нарвал. — Пока нас не поймали.
— Нас «мобилизовала», как они выражались, эта чертова «Омоложизнь», — говорит Белая Осока, самая молодая из женщин. — Коростель, черт бы его побрал.
Она смуглая, но говорит с британским акцентом, так что у нее получается «Коостель». Когда Тоби сказала им, что она на самом деле кто-то другой, они стали заметно дружелюбнее.
Я совсем запуталась. Я гляжу на Кроза, и он объясняет:
— Это то, что мы делали, биосопротивление. За что нас посадили в больбол. А это ученые, которых они схватили. Помнишь, я тебе рассказывал? В «Чешуйках»?
— А! — говорю я. — Но мне все еще не ясно. Почему «Омоложизнь» захватила этих ученых? Может, их похитили как ценные мозги, наподобие моего отца?
— У нас сегодня гости были, — говорит Белоклювый Дятел Крозу. — После того, как ты ушел за овцами. Два мужика с женщиной, пистолетом-распылителем и дохлым скунотом.
— Да неужели? — говорит Кроз. — Вот это номер!
— Сказали, что они из больбола, как будто мы их должны были зауважать, — говорит Дюгонь. — Предложили обмен: женщину на батареи для пистолета-распылителя и мясо париковцы. Женщину и скунота.
— Я знаю, это они сперли нашу фиолетовую париковцу, — говорит Кроз. — Тоби нашла ноги.
— Скунот! С какой стати нам меняться на скунота? — возмущается Белая Осока. — Мы не голодаем!
— Надо было их пристрелить, — говорит Дюгонь. — Но они все время прикрывались женщиной.
— Как она была одета? — спрашиваю я, но они не обращают внимания.
— Мы сказали, что меняться не будем, — говорит Белоклювый Дятел. — Женщину, конечно, жалко, но они очень уж хотели заполучить батареи, а это значит, что у них заряды на исходе. Так что мы с ними чуть позже разберемся.
— Это Аманда, — говорю я.
Они могли ее спасти. Хотя я их не виню: нельзя давать батареи для пистолета людям, которые тебя же и застрелят.
— Так что с Амандой? — спрашиваю я. — Ведь мы же должны пойти и спасти ее!
— Да… теперь надо собрать всех снова, раз потоп уже кончился, — соглашается Кроз. — Как мы всегда говорили.
Он меня поддерживает.
— Тогда мы сможем, ну ты знаешь, восстановить человеческий род, — говорю я. Я знаю, что это звучит глупо, но мне больше ничего не приходит в голову. — Аманда нам будет очень полезна — она все хорошо умеет делать.
