Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

— Человека убили! Человека убили! Да придите же хоть кто-нибудь!..

Он вышел. Взвел глаза.

Она взялась под левую грудь, показывая вниз:

— Так это ты его?…

— Да живой я, бисовы дети! — отозвался с пола мужик. — Дайте доспать.

И накрылся воротом овчины.

Генерал кавалерии

— Салават приехал! Салават приехал! — завизжала в прихожей Иля.

Александр поспешно закрыл и спрятал под себя учебник акушерства, жуткими картинками из которого воспользовалась для наглядности Иля, объясняя ему, что такое «аборт», на который легла его мама — в то время как Гусаров отсутствовал на зимних учениях. И так он, Александр, чувствовал себя неловко в чужом доме, а тут еще и брат Или. Который учится в самой Москве. И не где-нибудь — в МГУ, который Сталин нашей молодежи в наследство оставил на Ленинских горах.

— Ну, погоди, сестренка, погоди! — прекратил телячьи нежности студент. — Я так задубел, от вокзала идючи, что ничего не воспринимаю… Дай согреться.

Стукнул об пол портфель, и студент заглянул в гостиную. Все на нем искрилось от снега — и лисья меховая шапка, и ворсистое верблюжье пальто с широкими округлыми плечами. Ухватившись за кушак, он отступил в прихожую и спросил:

— А где же предки?

— Папа воздухом пошел дышать, а мама на рынок. Все баранину к твоему приезду ищет. Для плова.

— Неужели плов будет?

— Конечно, будет! Только со свининой, я так думаю.

— Да хоть с чем! Сто лет не едал!

Потирая руки, студент вошел в гостиную, и Александр приоткрыл рот. На брате Или был оранжевый пиджак, такой длинный, что почти до колен. Узкие брючки с широкими отворотами. А ботинки! Огромные, как утюги, и на толстенных подошвах. А под пиджаком, который студент МГУ неторопливо расстегнул, обнажился огромный галстук. Пестрый такой. С обезьяной. А точнее говоря — с орангутангом. Который ухмылялся… Девять лет уже прожил на этом свете Александр, но ничего подобного, одежды такой, не то что не видел, но и вообразить себе не мог.

— Это еще кто? — вдруг в бешенстве внезапном закричал студент.

— Одноклассник мой, — оробела Иля. — У нас сейчас живет.

Он привстал с учебника акушерства:

— А-александр.

— Хэллоу, май бой! — давнул ему руку студент. — Я имею в виду, почему у вас этот висит?

Александр оглянулся от стола. За ним, в простенке между пятнами окон, заиндевело-солнечно светящими сквозь тюль, висел портрет Сталина. В серебряной рамке. Исполненный мягким карандашом. Вождь был очень красив в своем белом мундире со звездами на погонах.

— Висит… — Иля озадаченно подняла брови, отчего на лбу ее еще заметней проступили следы от оспинок. — Он всегда ведь здесь висел. Или ты забыл?

— Палач усатый!

— Как это, «палач»? — опешил Александр.

— А так!

Александр с Илей переглянулись.

— Сколько он людей невинных погубил, знаете? Миллионы! До вас тут что, еще не дошло?

— Н-нет.

— И в школе вам ничего не говорили?

— Не говорили.

— Ничего, еще скажут. — Студент поднял руки и отцепил портрет. — Все, товарищ Coco! Кончилось ваше время!..

Он посмотрел туда-сюда, куда бы его деть, а потом вышел из комнаты. Прямоугольник свежей пустоты показывал, как сильно выцвели обои в гостиной. Александр взглянул на Илю, которая в ответ пожала плечами — в том смысле, что брату, как студенту МГУ, видней. На кухне лязгнуло накрытое портретом мусорное ведро, и студент вернулся — с хмурым лицом. А обезьяна с его галстука ухмылялась.

— Салават! — сказала Иля.

— Ну.

— Наверное, ты проголодался с дороги. Хочешь чайку? У нас даже зеленый есть.

— Хочу рюмку водки. — Салават сел за пианино и сорвал с крышки длинную салфетку. — Рюмку водки и хвост селедки, моя заботливая сестренка!

Студент по-мальчишески крутанулся на винте табурета.

— А ты, стало быть, с Илькой в одной школе?

— Угу.

— Это хорошо.

— И даже в одном классе.

— Да ну? — Он развернулся к Александру оранжевой своей спиной, открыл пианино, поднял руки и зашевелил в воздухе пальцами. — Это просто замечательно…

Александр кашлянул, после чего задал вопрос:

— А в Москве, там тоже так холодно?

— В Москве-то? Нет, в Москве оно гораздо холодней. В Москве, май бой, мороз просто ошеломляющий…

И он взбурлил тишину нисходящей гаммой.

— Такой, — добавил он, — что яйца в штанах звенят, а воробьи, те вообще на лету замерзают.

Александр принужденно усмехнулся.

— А вообще она какая, — спросил он, — Москва?

— Город контрастов! — отрезал студент надежду на серьезный разговор.

Семеня, Иля внесла поднос с бутылкой коньяка, рюмкой и блюдечком с нарезанным лимоном, поставила на стол.

— Сестреночка, люблю!

Старший брат подтащил ее к себе и чмокнул в затылок, в пробор между туго заплетенными косичками. Иля при этом потупилась от удовольствия — невзрачная, круглолицая девочка. Никогда не думал Александр, что судьба заставит их сойтись, тем более что был он влюблен в двух других одноклассниц — в брюнетку Таню Пустовалову с ореховыми глазами и подвижным ярким ртом, а еще в Нину Лозинскую, блондинку с незабудковым взглядом. Но увы, их мамы — Александра и Или — сдружились, как члены родительского комитета класса.

— Лейдиз энд джентльмен, ваше здоровье! — Салават свел глаза на рюмку, опрокинул ее, бросил в рот лимон — зажмурился. Вытащил изо рта колечко корки и открыл свои черные глаза. — Интересуешься, значит, столицей своей Родины? И правильно! Вот кончишь школу, и поступай в МГУ — мой тебе совет. Только в Москве должно жить джентльмену. Нашему советскому, естественно. Что есть джентльмен, знаешь?

Когда Александр знал даже, что есть «эсквайр»…

— Благородный человек.

— Именно так! При всех ее контрастах Москва, мой юный друг, — это целое государство. Высокоцивилизованное небольшое государство внутри огромного, но недоразвитого. Государство Будущего! Я уже здоровый долдон был, но все равно, поступив в МГУ, как скачок во времени совершил. И сюда уже возвращаюсь как в патриархальное прошлое. Как в детство обратно выпадаю… Ладно, дети мои! С вашего молчаливого одобрения я, пожалуй, еще рюмашку. А то после вчерашнего у меня мозги еще набекрень. Мы так вчера с ребятами дали по случаю благополучной сдачи сессии, что я, представьте себе, ничего не помню! Ни как в поезд усадили, ни как на полку взвалили.

— На верхнюю?

Салават выпил рюмку.

— На нее. Хорошо на верхней полке, у открытого окна! — пропел он. — Окно, правда, было задраено наглухо и заморожено вдобавок. Хотите, дети мои, я вам буги-вуги сделаю?

— А что это? — спросила Иля.

Вместо ответа Салават заиграл так, что в серванте зазвенел трофейный мейсенский хрусталь, а маятник в часах, красивых, как гроб, поставленный на попа, остановился. При этом Салават поднимал плечи своего оранжевого пиджака, тряс набриолиненной черной головой и оглядывался от клавиш, подмигивая и сверкая глазами. А потом и запел:

Не ходите, дети, в школу,пейте, дети, кока-колу!Не ругайтесь, дети, матом,а танцуйте буги-атом!..

Дети засмеялись.

— Нравятся буги-вуги? — закричал Салават. — Если нальете таперу, он вам еще не то сделает!..

Но сделать обещанное он не успел, потому что из двери раздалось:

— Салават! — И он отдернул руки от клавиш.

Вошел Генерал.

На нем была дымчато-серого каракуля папаха, черная кавалерийская бурка и сапоги со шпорами. Местное население, скорее, пугалось его вида, хотя жена генерала, запирая за ним дверь, говорила: «Опять пошел людей смешить!» Папаха на нем была полковничья, потому что именно полковником вышел он в отставку. Но называть его, было сказано Александру, следует: Генерал. Причем не «товарищ», а просто. Иначе он мог рассердиться. Потому что, сказала Иля, Генерал наш впал в детство.

Скрипя паркетом, Генерал шагнул к Салавату, и тот опустил крышку пианино и поднялся.

— Батыр! — Генерал поднял руку и в виде ласки сильно дернул сына за волосы, растрепал ему набриолиненный кок, с удивлением понюхал свою ладонь и добавил: — Салават Юлаев!..

Повернулся и, расстегнув бурку, тяжело опустился на тахту, накрытую бухарским ковром, восходящим до самого потолка. Стукнул нетерпеливо каблуком:

— Илька!

Когда не было супруги, с виду уже бабушки, огромной, мягкой, пестрой, с лицом, увешанным бордовыми бородавками, и неправильной русской речью, сапоги ему снимала дочь. В это время Генерал обменивался с сыном короткими фразами по-башкирски, взявшись для упора за складку ковра своими руками — опухше-толстыми и покрытыми невеселыми веснушками. Так они говорили: вопрос — ответ. Иля унесла сапоги в прихожую и вернулась с парой войлочных тапок, которые надела Генералу на ноги. Потом, сбросив свои тапки, она влезла на тахту и стащила с Генерала бурку. Выпрямилась на коленях и двумя руками сняла с него полковничью папаху, обнажив голову Генерала — безволосую, стеариново-бледную, с буграми, вмятинами и без правого уха.