Чарльз Сноу - Дело
Снова Найтингэйл следил за мной взглядом. На нем был галстук-бабочка, красный в белый горошек, выглядевший легкомысленно под его суровым мужественным подбородком. Зрачки его были расширены. Он делал вторичную попытку апеллировать ко мне. Я уже давно решил, как поступить.
— Прошу извинить меня, ректор, — сказал я. — Я не смогу как следует защищать Говарда, если одна рука у меня будет привязана за спиной.
— Хорошо же!
Это сказал Найтингэйл. Голос его звучал трескуче. Впервые ярость, ничем не прикрытая ярость, ворвалась в комнату. Он был взбешен не столько из-за надвигающейся опасности, сколько из-за того, что его призыв был отвергнут.
— Кладите ваши карты на стол! По крайней мере будет какое-то разнообразие.
— Если вы не возражаете, — сказал я с намерением раздразнить его, — я предпочел бы положить на стол тетрадь Пелэрета.
— Нельзя ли мне получить прямой ответ на прямой вопрос, — закричал Найтингэйл. — В какой мере все это относится ко мне?
— Я не согласен, — сказал я, — чтобы за меня вел дело казначей.
— Считаю, что это вполне уместное требование, — обращаясь через стол к Найтингэйлу, сказал Доуссон-Хилл. В голосе его звучало непривычное для него смущение.
Но Найтингэйл был дерзким человеком. Страсти, которые он так долго подавлял в себе, рвались наружу. Это были не те страсти, или, во всяком случае, — не совсем те, что обуревали его накануне вечером. Вчера он разговаривал со мной, своим давним врагом, с фамильярностью, в которой сквозила иногда открытая вражда. Сейчас он говорил, обращаясь не ко мне лично. Он ненавидел меня, но только как одного из многих. Он говорил так, как будто его со всех сторон окружали враги, а он стремился расшвырять их и вырваться. Он потерял самообладание, но — как случается с некоторыми энергичными людьми — это обстоятельство лишь толкало его к Действию и придавало силы постоять за себя.
— Я хочу знать, относится ли ко мне то, что сказал вчера Гетлиф? Или то, что старается внушить нам сегодня этот господин?
Я намеренно не ответил ему. Я спросил Кроуфорда, имеет ли он что-нибудь против, если я открою тетрадь Пелэрета?
— Может быть, — сказал я, — казначей поможет мне найти то место?
Я поднялся, обошел стол, достал из-за спины Кроуфорда тетрадь и встал рядом с Найтингэйлом.
— Это где-то в середине, — сказал я, — нужно было заложить страницу.
Найтингэйл следил за страницами, пока я перелистывал тетрадь.
— Еще дальше, — сказал он, даже не притворяясь, что не знает в точности места.
— Вот эта? Да? — спросил я.
— Да! — ответил Найтингэйл бесстрастным тоном, но внимательно вглядываясь в открытую тетрадь.
Все следили за ним, пока он изучал страницу.
С раскрытой тетрадью в руке я вернулся на середину комнаты и положил ее на стол перед Кроуфордом. На правой странице был проставлен чернилами номер — сто двадцать первый. На верхней линейке слева, тоже чернилами, было написано число. Страница на две трети была чиста, только полоска засохшего клея намечала контур прямоугольника там, где прежде была наклеена фотография. Внизу прямоугольника, чуть левее центра, оставался обрывок фотографии, величиной с квадратный сантиметр. Гетлиф и все остальные сходились на том, что обрывок этот ничего не говорит. Внизу страницы, под прямоугольником, были написаны от руки заостренным, старомодным почерком три строчки. Подпись была сделана карандашом и сильно поблекла с тех пор, как я видел ее последний раз. Сейчас она была еле заметна, и казалось странным, чтобы она могла послужить поводом для каких-то неприятностей.
— Вот, господа! — сказал я.
К этому времени я уже успел наметить план действий.
— Вчера вы слышали мнение Гетлифа, — начал я. — Подобное мнение высказывать не легко; и, кроме того, все вы, не хуже моего, знаете Гетлифа. Он сказал, что фотография, находившаяся прежде на этой странице, — я дотронулся пальцем до тетради, — возможно, была вырвана оттуда. Вырвана умышленно.
— Я хочу знать, имел ли он в виду меня? — потряс комнату голос Найтингэйла.
— Конечно, — сказал я, не отвечая ему прямо. — Гетлиф считал себя вправе сказать, что фотография, возможно, была вырвана, и притом умышленно. Но он не считал себя вправе строить предположения относительно того, кто это сделал. Этого мы не знаем и, по всей вероятности, не узнаем никогда. В задачи данного разбирательства не входит установление личности человека, вырвавшего фотографию. Никакого значения этот факт не имеет и для тех, кто уже давно убежден в невиновности Говарда. С меня достаточно напомнить вам, что эта тетрадь прошла через несколько рук, прежде чем приняла такой вид. В мои обязанности не входит приписывать кому-то какие-то мотивы. Я считаю не требующим доказательств — так же, как считает это Гетлиф и остальные физики колледжа, за исключением казначея, — что на этой странице была наклеена поддельная фотография. Эту поддельную фотографию могли видеть несколько человек. Как сказал Гетлиф, у кого-то из сторонников Пелэрета или противников Говарда могло возникнуть желание изъять эту фотографию. Строить какие бы то ни было дальнейшие предположения не имеет права никто. Однако я считаю, что уместно будет напомнить вам историю этой тетради.
Очень осторожно, потому что я преследовал двоякую цель, — мне нужно было продолжать держать под подозрением Найтингэйла и в то же время оставить открытым и ему и судьям путь для почетного отступления, — я проследил шаг за шагом ее историю. Последняя запись в тетради сделана двадцатого апреля 1952 года. Пелэрет умер после продолжительной, но не лишавшей его трудоспособности болезни пятого января 1953 года. Он мог, я сказал это небрежно, но почувствовал, как волнение пробежало по комнате, сам вырвать эту фотографию. Почему бы и нет? Может быть, ему надоело валять дурака. Ну, а если она находилась на месте, когда он умер, то ведь тетрадь оставалась в его лаборатории несколько месяцев; к ней имел доступ его лаборант — знал ли он, что это такое? Интересовало ли это его? Пелэрет предпочитал работать в одиночестве, но несколько аспирантов при нем всегда были. Никому и в голову не пришло поговорить с ними.
— Это называется наводить тень на ясный день, — сказал Найтингэйл.
Осенью 1953 года, когда именно, сейчас, очевидно, установить невозможно, продолжал я, душеприказчик отправил и эту тетрадь, вошедшую в последнюю партию научного наследия Пелэрета. Душеприказчиком его был восьмидесятилетний священник, человек, к науке никакого отношения не имеющий. Тринадцатого декабря 1953 года тетрадь, вместе с другими бумагами, была получена поверенными Пелэрета. Пятнадцатого декабря 1953 года она была доставлена в канцелярию казначея.
— А теперь — сказал я Кроуфорду, — могу я задать несколько вопросов казначею?
— Вы готовы к этому, Найтингэйл? — спросил Кроуфорд.
— Конечно!
Я обратился к нему через стол по диагонали:
— Вы первым в колледже увидели эту тетрадь?
— Конечно!
— Вы помните, когда это было?
— Наверное, в тот самый день, когда она была получена.
— Вы помните… эту страницу?
— Представьте себе, что помню!
— Как же она тогда выглядела?
— Могу сразу же предупредить, что у меня не было времени заняться бумагами Пелэрета. Я был занят своими казначейскими делами. Кое-кто из моих предшественников ухитрялся выполнять всю работу, уделяя ей не больше двух часов каждое утро. У меня на это никогда не хватало умения.
Он закатил глаза так, что я видел только темные полумесяцы на фоне белков. Такую озлобленность в нем приходилось наблюдать и прежде, в более молодые годы, когда все складывалось против него. Его злость была направлена против Уинслоу, который был посредственным казначеем, в то время как он, Найтингэйл, был исключительным. Это была месть Уинслоу за его сегодняшнее выступление.
Но как ни был возбужден Найтингэйл, говорить он продолжал вполне деловым тоном.
— У меня не было достаточно времени, чтобы как следует заняться бумагами. Но мне кажется, я помню, что просматривал эту тетрадь. Мне кажется, я помню, что представляли собой некоторые из правых страниц.
Он говорил так, как будто перед его мысленным взором открылась какая-то картина.
— Вы помните эту страницу? — спросил я.
— Мне кажется, что помню. Да!
— Как же она тогда выглядела?
— Не так, как сейчас.
Все были поражены. Хотя я сразу же задал ему следующий вопрос, удивлен я был не меньше остальных.
— Как же тогда?
— Здесь была фотография, занимавшая верхнюю половину страницы.
— Какая фотография?
— Нисколько не похожая на ту, что приведена в диссертации Говарда. Никаких неправильностей я в ней не обнаружил.
— Что же вы сделали тогда?
