Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 8, 2003
И все-таки существует одна звукозаписывающая фирма (обычно, когда ведут речь о фирме, о «лейбле», как это называется на музыкальном профессиональном жаргоне, подразумевают не только производственную или коммерческую сторону, но и стилистическую, и круг музыкантов, чьи работы фирма выпускает), где с шансоном творят что-то действительно небывалое.
Лидер московской группы «Мегаполис» Олег Нестеров, музыкант со вкусом и вообще нормальный человек, вовсе не похожий на поп-звезду, тоже не упустил из виду многовеликие потенции, содержащиеся в шансоне благодаря всеохватной народной к нему любви. Однако подошел к делу нестандартным для русских продюсеров образом — то есть попробовал не опустить планку и сделать «попроще» и «понароднее», дабы «пипл хавал» вообще не разжевывая, а, напротив, зацепить внимание публики любимым и достаточно привычным для нее материалом, однако на уровне, присущем уже человеку, а не «братку». Нестеров довольно давно создал небольшую собственную фирму «Снегири», где выходили альбомы исполнителей поп-рока не первой линии по частоте появления на телеэкране, однако из лучших на собственно музыкальный счет. В прошлом году возникло подразделение «Снегирей» под названием «Ш2», стилистическая направленность которого была обозначена как «шансон с человеческим лицом». И верно: первые же выпуски «Ш2» продемонстрировали новое течение в современной русской музыке, и генетически явно связанное с шансоном и, очевидно, весьма далекое от шансона что «легенд», что «не-легенд». Вообще здесь, кажется, концептуально стараются держаться в стороне и от гитарно-баянной, на весь размах руки, стилистики в духе Сукачева, и, конечно, от уныло-примитивных ресторанных синтезаторов. Заметен интерес фирмы к аранжировкам джазового толка и к декадентскому кабаре.
Альбом группы «Хоронько-оркестр» — по имени ее лидера, певца, аранжировщика и автора концепции (последнее качество на обложке альбома указано специально) Дмитрия Хоронько — вещь, конечно, совершенно не рядовая. Для меня, честно говоря, эти люди явились вообще как будто из ниоткуда — я представления не имел, что кто-то в России делает подобное на традиционно шансонном материале. Только задним числом уже я разузнал, что есть еще несколько исполнителей, групп, работающих в схожем ключе, — но Хоронько, пожалуй, никому из них не переплюнуть. Шесть песен на альбоме представлены как народные, среди них — «Мурка» (но с текстом аутентичным и не похожим на тот, к которому все привыкли; кстати, в тех же liner-notes на альбоме указан некий консультант: генерал-майор Иванов Т. С. — и вот сколько я ни пытаюсь, не могу придумать со стороны генерал-майора никакой иной полезной музыкантам консультации, кроме как по «подлинным» «Муркиным» словам), «Шумел камыш», «Живет моя красотка…» и (здесь тоже слова погрубее, чем в «каноническом» варианте) «Мой костер в тумане светит», другие менее знамениты, но тоже — отличный хулиганский репертуар для хулиганов откуда-нибудь из советского кинофильма пятидесятых. Три песни Вертинского (одна пересочиненная — на музыку самого Хоронько), и две — сочинения самого лидера, одна на собственный текст, другая — на слова Олега Григорьева, создателя известного каждому школьнику тихо качающего ботами электрика Петрова. Общее впечатление странное, двойственное: и чувствуется несомненная любовь к материалу (особенно к Вертинскому), и очевидно проведенное на высочайшем уровне пародирование, почти издевательство, не любитель я как бы молодежного жаргона, но тут слово само просится на язык — тотального стёба. Это кабаре, утрированно-надрывное, задыхающееся. И оно бы приелось за пять минут — когда бы не удивительные музыкальные события, сопровождающие такую истероидную подачу. Состав «Хоронько-оркестра», если исключить более-менее современную электрогитару, напоминает ансамбль с танцплощадки конца пятидесятых: кларнет, саксофон, аккордеон, фортепиано, бас, барабаны. И по звучанию аранжировки отсылают к эстрадному джазу тех времен. Даже техника звукозаписи выбрана характерная для джаза пятидесятых — так называемая MS-технология: «Хоронько-оркестр» несколько дней писался в студии вживую на один микрофон, затем выбирались и монтировались лучшие фрагменты. Только вот ритмы, темпы, музыкальные размеры меняются едва ли не всякие несколько тактов — подобную усложненность найдешь разве что у высоколобых исполнителей арт-рока в начале семидесятых. И всякий раз неожиданный выбор ритмических схем для той или иной песни — и чем более песня знакома, даже затерта, тем выбор неожиданнее: скажем, «Живет моя красотка…» превратилась в бешеную самбу. Но и это еще не все. Вся музыкальная ткань здесь буквально насквозь прошита многочисленными цитатами.
И цитаты наводят на мысль: а ведь эти вроде бы так хорошо знакомые и близкие сердцу слушателя песняки у «Хоронько-оркестра» абсолютно никому не адресованы. У них вообще нет целевой группы. Нормальный потребитель шансона здесь просто ничего не поймет, а скорее всего еще и обидится: какие-то клоуны замарали сокровенное (собственно, так и происходило на концертах «Хоронько-оркестра» в «приличных» московских клубах, из тех, куда заглядывают и бандюганы, и не слишком неформальная молодежь, и банковские клерки — в общем, самая широкая публика). О том, что из цитатного слоя любитель шансона вообще ничего не распознает, нечего и говорить. Продвинутая молодежь, конечно, в значительной степени разберется, что к чему, оценит градус стёба, узнает поступь оккупантов из Седьмой Шостаковича, гитарный рифф из рок-оперы «Jesus Christ Superstar» и даже, наверное, знаменитые пять четвертей Дэйва Брубека. Но вряд ли вычленит фрагменты, например, из гитарных соло Джанго Рейнхардта тридцатых годов. Наконец, весьма образованная джазовая аудитория выловит почти все — но наверняка не воспримет в целом концепцию, поскольку никакой такой пользы, никакой новой крови собственно джазу как жанру она доставить, сообщить, конечно, не способна. И кто, в таком случае, остается, чтобы принять в полной мере ощутимое в музыке «Хоронько-оркестра» послание? Один Бог? То есть музыкант Дмитрий Хоронько со товарищи поет «Мурку» для Бога? Покрутив это соображение в голове, я установил, что чувств моих оно не оскорбляет. Почему бы и нет? Чистому — все чисто.
Я проглядел то, что написал, и вижу, что цели, подобающей такой заметке, так и не достиг, не нашел слов, чтобы сколько-нибудь адекватно изобразить, очертить этот невероятный фонтанирующий коллаж джаза половины всех существующих стилей, всяческих фокстротов, шейков, румб, самб и что там есть еще, залихватских «о-па!», криков, мяуканий, вдруг чистейших «ангельских» пропевок в духе нежных «Свингл сингерс», пения скэтом на какие-то безумные слоги, музыки старых танцплощадок и бог весть чего другого. Вероятно, это и есть подходящий случай, причем в моих опытах едва ли первый, когда стоит вспомнить афоризм Фрэнка Заппы: рассказывать музыку — все равно что танцевать архитектуру. И если я пытаюсь вернуться к нормальному положению — положению слушателя, который не обязан музыку анализировать и вообще о ней говорить, а просто ищет с ней контакта и разбирается, ложится ли она ему на душу или остается ненужной, посторонней, — я понимаю, что альбом «Хоронько-оркестра» вряд ли вошел бы в число моих любимых, часто попадающих в чрево проигрывателя дисков. Все же музыка здесь слишком эксцентрична, да и чувство меры иногда подводит: кричащих интонаций, театрализованного надрыва чуть больше необходимого — хотя это заметнее на концерте, чем в записи. Но я должен признать, что «Хоронько-оркестр» обходится с музыкой именно так, как, я считаю, с ней и следует сегодня обходиться, играет со многими актуальными моментами, рискует с непредсказуемым результатом, что, по-моему, единственно пристойно любому настоящему художнику — по крайней мере художнику, ориентированному не на углубление, а на прорыв. И никак не могу решить: тот факт, что наиболее, может быть, яркое и уж точно самое оригинальное движение в отечественной нефилармонической музыке происходит на краю, пускай и на очень далеком краю, такой застойной (чтобы не сказать — отстойной) и заболоченной нивы, как русский шансон, — это удивительно или закономерно?
И напоследок: на альбоме есть настоящий шедевр. Песня Хоронько на слова Григорьева с простым названием «В камере». Это шансон, вывернутый наизнанку и действительно показавший человеческую сторону. Здесь, казалось бы, все от шансона — одного названия достаточно. И вместе с тем — ничего. Вместо примитивных гармонических схем шансона — вроде бы тоже несложные, но изящно, совсем по-босса-новски скользящие аккорды. Вместо плоских и пошлых штампов шансонной поэзии — странная, скошенная, почти абсурдистская и поразительно проникновенная лирика. Пожалуй, это самая лиричная песня вообще из всех, какие я способен вспомнить за последние годы, и цепкая притом: стоит прослушать один раз до конца — уже из головы не выгонишь. Добью сейчас эти строчки, выйду к ночному ларьку, дождусь кого-нибудь в очках. «Один человечек в локонах, другой человечек лысый. Здорово, правда?» И пускай попробует возразить.
