Иэн Бэнкс - Воронья дорога
– Прентис? Это Эш. У него готово.
– У кого? У доктора Гонзо?
– Ага. Уже печатает. Бумаги тебе пришлет, а мне – е-мэйл. Я скину на флоп, совместимый с твоим «Компаком», и подвезу. Конечно, если ты еще модемом не разжился. Разжился?
– Нет, не разжился.
– Ладно, привезу. Устраивает такой вариант?
– Да, все отлично. Он… э-э… не сказал, что там за файлы оказались?
– Текстовые.
– И больше ничего не сказал?
– Угу. Прентис, он же не читал. Так, первые строки– убедиться, что это нормальный английский, а не абракадабра. Для него главное – задачку решить, а что там написано – неинтересно. Короче, там текст.
– Понял. Текст.
– Через несколько дней получишь. Авиапочтой.
* * *Большой конверт из Соединенных Штатов прибыл этим утром, через пять дней после звонка Эш. На нем стоял обратный адрес: «Д-р Г., Денверский университет, шт. Ко, ф-т вычислительной техники». Я долго пялился на штуковину, лежащую под дверью на коврике. Во рту почему-то пересохло. Впрочем, у меня было легкое похмелье. Осторожно подбирая на удивление тонкий конверт, я подумал, что вскрою его после завтрака. А после завтрака решил: не будем спешить. Тем более что позвонила Верити и пригласила в замок. Был последний день 1990-го – ровно двенадцать месяцев после той проклятой вечеринки, когда миссис Макспадден отправила меня в погреб за виски. И вот мы все снова здесь, готовы праздновать, и я, пожалуй, этого жду с нетерпением, хоть и пытаюсь найти причины, которые бы сделали обходимым необходимый разговор с Фергюсом о мистере Руперте Пакстоне-Марре. А что, если спрашивать и не придется? Что, если ответ кроется в этом конверте? Мысли мои то и дело возвращались к версии, которая вполне имела право на существование. Что, если я делаю из мухи слона, усердно ищу скрытые связи, мотивы и замыслы там, где их нет; что, если я безосновательно дал волю воображению? Этак мне скоро везде будут мерещиться заговоры.
На протяжении всего семестра я добросовестно учился, и дела мои вроде пошли на лад. Профессор перестал раздраженно фыркать, читая мои рефераты; от него все чаще слышалось удовлетворенное кряканье и ободряющее хмыканье.
Между тем новейшая история нашего мира вполне однозначно катилась к войне, но лично у меня это не вызывало никаких чувств, кроме фонового стыда за род человеческий. Мама держалась неплохо, она взялась наконец за пресловутый клавесин, и свободная спальня в лохгайрском доме превратилась в мастерскую. Джеймс переставал чураться общества, во всяком случае в предрождественские уикенды он несколько раз снимал наушники плеера ради разговора, пусть и скованного, с иными разумными особями. Льюис на жизнь не жаловался, у Верити беременность проходила возмутительно легко, разве что иногда побаливала поясница да мочевой пузырь стал чутко реагировать на журчание текущей воды. И я, к собственному удивлению, с нетерпением дожидался встречи с ними обоими. Когда Верити мне улыбалась, в душе моей подавала признаки жизни старая боль… но это была скорее фантомная боль, чем настоящая.
Я посмотрел на ручные часы. Через четыре часа надо будет ехать в аэропорт Глазго, за Эшли. Она взяла билет на поздний рейс; я вызвался ее привезти. В этот день она до половины пятого работала в Лондоне, и если бы на стареньком «2CV» поехала в Шотландию, то едва успела бы к бою новогодних колоколов.
Я озирал северные небеса: нет ли там какого движения. Хотелось поскорее сесть за руль, и плевать, что ехать придется в сумерках, а потом и во мраке.
Ветер окреп и сделался порывистым; я прихлебывал глинтвейн. Леса – вечнозеленые и листопадные – уходили к полям и дальше к городу, взбирались и на восточные холмы.
– Сегодня кто-нибудь новости слушал? – спросил Льюис.
– Да ничего особенного,– ответила Хелен. Наверное, ее проинформировала миссис Макспадден – в эти дни на кухне не умолкал телевизор.
– На «пустынном фронте» – без перемен,– пробормотал Льюис, снова поднимая бинокль и глядя на север, в сторону Килмартина.
– А ты уверен, что он прилетит? – спросила Верити.
– Угу,– пожал плечами Льюис.
– Сказал, что прилетит,– подтвердила Хелен. Верити затопала замерзшими ногами.
– Льюис,– сказала Хелен,– хотела спросить, ты насчет Залива шутишь?
Льюис недовольно хмыкнул, глядя в бинокль.
– Не-а. Есть парочка тупых ирлашек да несколько наших – но эти не в лоб шпарят, а маскируются… Ничего приличного. Возникла у меня идейка, пока обтачиваю: если бомбардировщик «Стелс» сейчас действует так же эффективно, как раньше действовал в Панаме, как «Бэ пятьдесят два» – во Вьетнаме, а морпехи такие же молодцы, какими себя показали в Ливане, то за Саддама беспокоиться не стоит. Но получается не очень смешно.– Он на миг опустил бинокль и вздохнул.– Совсем не смешно.
– Там сейчас одна девочка из нашей школы,– сказала Хелен.– Медсестрой.
– Правда? – снова затопала Верити.
– О! – сказал вдруг Льюис.
– Ты его видишь? – вцепилась в руку Льюиса Верити.
Он рассмеялся, посмотрел на нее.
– Нет,– И ухмыльнулся мне: – Тут одного резервиста недавно взяли на действительную, угадай кого?
Я пожал плечами:
– Сдаюсь. Льюис ответил:
– Джимми Террока. Он теперь санитар, с носилками бегает.
– Джимми…– Я не сразу понял, о ком речь. И тут вспомнил: – Могильщик?! – И рассмеялся.
– Да.—Льюис отвернулся, поднес бинокль к глазам.– Могильщик.
У меня вдруг холод пошел по жилам, улыбка слетела с лица.
– Да уж,– сказал я.– В армии всегда было с юмором туговато.
– Вы это о ком? – спросила Верити.
– Об одном чуваке. Помогал нам могилу для папы копать.
– А-а,– сказала она. И обняла Льюиса.
– Прентис, а ты пойдешь, если призовут? – не глядя на меня, спросила Хелен Эрвилл.
– Хрена! – твердо ответил я.– В какой стороне Канада?[104]
– Ага,– пробормотал Льюис– Жалко, что папа умер. Пристроил бы нас в национальную гвардию. Кстати, что у нас вместо национальной гвардии?
– Дорожная полиция? – предположил я. Льюис хохотнул.
– Ты правда не пойдешь? – повернулась ко мне Хелен, вопросительно подняв бровь.
– Если хорошо попросят, могу им кровь послать,– ответил я.– В канистре из-под бензина.
– А что, если телескопом попользоваться? – сказала вдруг Верити, кивая вправо, на белый купол.—
Вместо бинокля.– Она посмотрела на каждого из нас по очереди.
– Нет,– ответила Хелен.
– Слишком узкий сектор обзора,– ответил Льюис.
– И вверх тормашками.– добавил я.
Верити снова глянула на обсерваторию. Теперь на ее лице была улыбка.
– А помните ту ночь, когда мы в куполе встретились? – посмотрела она на Льюиса.– Еще детьми. И не виделись с тех пор…
Мой брат отдал бинокль Хелен, та держала его одной рукой, ремешок болтался. Льюис обнял жену:
– Конечно помню,– и поцеловал ее в нос; она уткнулась лицом в его пальто.
Я отвернулся. Скорей бы за руль – и в аэропорт. Может, с запасом в полчасика выехать, вдруг задержусь где-нибудь? Аэропорт еще не достроили – наверняка будет проблема с парковкой, сегодня многие прилетают-улетают. Решено: выеду пораньше, так будет спокойнее. Последнее время я ездил медленнее и осторожнее, чем раньше. Мама, правда, все равно волновалась, но зато я мог успокаивать ее с чистой совестью. Я вздохнул, пакет на груди снова прогнулся. Черт, ведь глупо же, надо прочитать. Ладно, вернусь домой, сяду за стол в кабинете – и тогда уж точно вскрою.
– Как там сейчас, Хел, в стране самых надежных банков?
– Как всегда – народ отрывается по полной программе,– ответила Хелен.
Они завели речь о Цюрихе и Лондоне, а я уселся позади них на скате крытой шифером крыши. Вынул из-за пазухи пакет и осторожно вскрыл. Верити оглянулась на меня, улыбнулась и тут же повернулась к Хелен и Льюису, они шутили, что-то насчет «Хард-рок-кафе». Одеревеневшими вмиг пальцами я переворачивал белые листы компьютерной распечатки. Что это? Какая-то тарабарщина. Может, материалы, которые дядя готовил для телевидения – помнится, хотел устроиться ведущим программы кинопутешествий. Ничего существенного, ничего разоблачающего.
Первый лист оказался письмом от любезного доктора Гонзо. Намудрив с терминами и аббревиатурами, он поведал о том, как расшифровал присланную мною двоичную кашу, превратив ее в то, что я держу в руках. Судя по манере письма, парень он был неплохой, но я уделил его стилистическим изыскам лишь малость внимания. И перешел к отпечатанным на лазерном принтере через один интервал дядиным текстам.
Они занимали страниц пятьдесят—шестьдесят. На первых двух десятках оказались узнаваемые фрагменты: статьи, стихи, безымянная пьеса – Рори, очевидно, решил ее раздербанить для концовки «Вороньей дороги». Потом шли три отрывка прозой.
Я оглянулся: Хелен и Верити по-прежнему беседовали, Льюис смотрел в бинокль на Галланах. Как только я возобновил чтение, во рту пересохло. Я пробежал взглядом каждый отрывок. Глаза полезли из орбит, руки затряслись. Голоса, холодный декабрьский воздух и не менее холодный шифер под задницей вдруг оказались в миллионе миль от меня.
