Наталия Костина - Только ты
Всю ночь они с Тимом то смеялись, то плакали – нет, плакала только она! – и говорили, говорили… Как будто не виделись не два с чем-то месяца, а, по меньшей мере, два года. Или даже двадцать два. Катя боялась закрыть глаза и уснуть, все еще не веря, что он снова здесь, в ее доме… нет, в их общем доме! Они вновь вместе и могут словно бы невзначай касаться друг друга… или обниматься – не невзначай, а потому что это так здорово – ощущать тепло любимого человека. К которому можно подойти и прижаться просто так… без повода… в любой момент. Ей было ужасно стыдно, что она могла усомниться в нем… в его преданности и верности. И еще она втихомолку жалела, что не видела, как Тим врезал Лешке Мищенко… хотя и хорошо, что не видела. Потому что могла не выдержать и вмешаться – и тогда благородный поединок стал бы обычной потасовкой с бабьим визгом и чьей-нибудь расцарапанной физиономией! Тим ничего не захотел ей рассказывать о драке – и, наверное, правильно сделал…
Катя с сожалением рассматривала его зашитую бровь, то и дело протягивая руку, чтобы прикоснуться к любимому… удостовериться, что он рядом… что ей это не грезится и что через минуту, когда она вдруг заснет, а потом проснется, Тим не превратится в кого-то другого… Нет, вот об этом ей даже думать не хочется! И если Тим обходит стороной потасовку с Мищенко, значит, она тоже имеет право молчать о том, что может ему совсем не понравиться…
Утром Тим не пустил ее на работу – у нее вдруг резко поднялась температура, а горло резало так, что она сначала с трудом глотала, а потом и вовсе потеряла голос. Через силу, сипя, Катя объяснила, что выйти на службу не сможет. Бухин посочувствовал и даже хотел послать к коллеге свою маму – отоларинголога, – но она со слышимой даже через хрипы гордостью объявила, что теперь не одна… и врач рядом имеется! Кроме того, должна была прийти еще и участковый терапевт, выписать больничный.
Тим тоже остался дома – хлопотал вокруг нее как наседка, каждые полчаса мерил температуру, бегал в аптеку за лекарствами, которые сам же и прописал, не дожидаясь участковой тетки. Катя сидела в постели и наслаждалась: и его присутствием рядом, и чаем с лимоном, и даже этой так некстати настигшей ее ангиной… Потому что ей не хотелось никуда идти. Ни на работу. Ни к Сорокиной. Она не хотела сейчас видеть никого, кроме любимого, включая даже маму и Наталью…
Катя совершенно расслабилась, особенно после того, как Тим собственноручно надел на нее купленные в магазинчике рядом с аптекой пушистые носочки, и совсем забыла, что должно было сегодня произойти. Наступило наконец время «Ч». Настоящий конец дела о маньяке. Дела, в которое она сама вложила толику труда и усилий. И во время официального расследования, но гораздо больше – после. Но никто, наверное, об этом так и не узнает. И не видать ей капитанских погон… да и черт с ними! Главное в жизни – совсем не они…
Она безо всяких сожалений выкинула из головы все, что не касалось их двоих: только ее и Тима. Поэтому-то ее и застал врасплох поздний звонок Лысенко – когда, не помышляя ни о какой работе, она блаженствовала в постели с компрессом на горле, под бдительным оком Тима.
– Взяли, – усталым голосом доложил майор. – Обоих.
В голосе друга было столько скрытого удовлетворения и столько усталости, что она осторожно высвободилась из Тимовых рук и села прямо. Оказывается, она осталась все той же Катей… или почти той же! Потому что ей внезапно захотелось знать подробности. Все. Сразу. И обсуждать это здесь и сейчас!
– А улики? – прохрипела она.
Она по-прежнему оставалась опером. Даже здесь и даже сейчас. Больше того: именно здесь и именно сейчас! А все потому, что знала: слабым местом в их негласном расследовании были те же улики – без них бы все развалилось. В особенности по отношению к их главному обвиняемому. Непосредственному душителю. Улик против него практически не было. А косвенные он, как профессиональный юрист, отмел бы сразу.
– И улики нашлись…
– Игорь, говори! – потребовала она. – У меня температура! Так что там?
Температура или же ее срывающийся в фистулу голос подействовали на Лысенко, но он не стал дальше тянуть кота за хвост, как любил и умел делать, а доложил сразу:
– Она все снимала. Весь процесс. Качественно и со вспышкой. Так что улик достаточно. Потянут на пожизненное. И место, где они держали Зозулю, уже тоже нашли. Подвал на даче у нашего оборотня в погонах.
– А как он позволил ей сохранить эти снимки? Разве он не понимал, что… – она осеклась и мучительно закашлялась.
– Я думаю, в этом она его просто обманула. И вообще, попробуй отнять у человека его хобби…
– Например, индюков!
– Господи, ну и голос у тебя! Ты выздоравливай, а индюков я и сам отдам с удовольствием! Да, так что до фотографий – думаю, он требовал, чтобы она их уничтожила, но она считала, что умней всех… еще и потешалась, небось, над тупыми ментами! А чего, собственно, ей было бояться – особенно после того, когда они узнали, что дело закрыли? Ладно, теперь Сорокина ими занимается вплотную. А я еду домой. Устал, как собака… Может, тебе привезти чего? – спохватился он. – Мандаринок хочешь?
– Нет… и не приезжай пока, а то еще бациллу подхватишь и свою любимую Кирку наградишь! Кроме того, у меня тут Тим, – прибавила она не без гордости.
Тим действительно был тут, совсем рядом, наблюдал, как она разговаривает… сидел в кресле в новом свитере – том самом. Он все-таки дождался его! Ей нельзя было разглашать тайну следствия, но она с удовольствием совершила еще одно служебное преступление – рассказала Тиму все о деле, которое они наконец раскрыли. С начала и до конца. Со всеми подробностями. Ей было больно говорить, но, несмотря на его протесты, она говорила и говорила. Потому что он ее слушал! И еще потому, что по парку теперь действительно можно было ходить и не бояться! И еще: Тим понял, почему им было важно вычислить настоящего убийцу. Подполковника Калюжного.
– У него был большой бизнес. Он скупал недвижимость, а потом перепродавал, потому что цена все время росла. Но перед самым кризисом он очень много нахапал и взял огромный кредит, и тут цена на квартиры резко упала… да и спрос тоже. И ему пришлось мало того что отдать все накопленное, так еще и влезть в долги. Однако у него была козырная карта за пазухой – эта самая Амалия, которую он, что называется, прибрал к рукам – отмазал от статьи по превышению границ необходимой самообороны. Наш подполковник как знал, что она ему понадобится. Она убила напавшего на нее насильника… кстати, в том же парке. Очевидно, это и навело их на мысль. Да, еще: эта девица к тому же когда-то окончила психфак. Да и вообще Дашевская оказалась девушка грамотная, как я уже говорила, и крайне разносторонняя. А спалились они потому, что она увлекалась садо-мазо. Будучи при этом еще и лесбиянкой. Игорь говорит, дома у нее нашли целую коллекцию снимков – она обожала снимать своих партнерш. И скорее всего именно она получала от удушения женщин настоящее удовольствие!
Катя заметила, как поморщился Тим, и тут же спросила:
– Тебе неприятно, что я все это тебе рассказываю?
– Нет… что ты. Это же твоя работа! Которую ты действительно любишь, кстати.
– Совсем некстати… – протянула Катя. – Совсем некстати… Работа – это только работа. А люблю я только одного человека. И этот человек… – она немного помолчала, а потом все же закончила: – Ты. И только ты.
– Это хорошо?
– Я думаю, это очень хорошо.
– Кать, знаешь… я за это время много о чем передумал. В том числе и твоей работе…
«Если сейчас он скажет, что я должна бросить работу… то я ее брошу! И… будь что будет… будь что будет…» Что случится, если она бросит работу, и чем станет заниматься, Катя додумать не успела, потому что Тим продолжил:
– Человек не может без своего предназначения. Хотя скажу честно: эта история с маньяком уж слишком жуткая.
– По-настоящему страшно то, что ради одной жертвы – сестры Дашевской, Элеоноры, получившей богатое наследство, они убили еще десять совершенно непричастных женщин! – воскликнула Катя. – Чтобы спрятать одно убийство, они без колебаний забрали еще десять жизней. А сколько еще исковеркали!
По ее горящим отнюдь не от лихорадки глазам Тим понял, что это ей действительно небезразлично. И всегда будет небезразлично. И что ему, похоже, придется с этим смириться. Навсегда. Или, по крайней мере, до той поры, пока она сама не скажет «хватит».
– Само насилие над человеческой личностью ужасно… тем более насильственное лишение жизни. Тем более – из корыстных побуждений. И даже если ты мне сейчас скажешь, что для убитых все заканчивалось мгновенно…
Тим ничего такого сказать не хотел… более того, убийство всегда представлялось ему чем-то особенно омерзительным… окончательным разрушением как чужой, так и собственной жизни. Хотя, как помнится, он кричал, что собирается убить этого придурка Мищенко, да еще и напугал до полусмерти Катину подругу! Ну, морду набить… но не убивать же его, в конце концов!
