Алан Силлитоу - Начало пути
— Становится прохладно, как бы Полли не простудилась, — сказала она. — Правда, детка?
— Ну что ты! — воскликнула Полли и прямо у них на глазах откровенно и нежно мне улыбнулась.
Я сел в кресло и потонул в нем. Слишком оно оказалось низкое и мягкое. Сразу захотелось подняться и встать во весь рост у камина — так бы я выглядел куда выигрышней. Но я остался сидеть и взял предложенное мне виски.
— А у вас что сейчас за работа? — с улыбкой спросила миссис Моггерхэнгер.
Я рассказал ей свою обычную сказку, но все сошло хорошо, потому как я ее малость приукрасил, сказал, будто меня переводят на более ответственную должность: наша фирма открывает новые отделения в Европе и даже в Турции, и моя задача так все наладить, чтоб мы и поле деятельности расширили и притом получили экономию.
Миссис Моггерхэнгер решила, что она сделала свое дело — беседа завязалась, — и пошла посмотреть, все ли в порядке с обедом.
— Полли говорит, вы с ней влюблены, — сказал Моггерхэнгер, и Полли встала и сказала, она пойдет посмотрит, не надо ли помочь на кухне.
«Влюблены» прозвучало у него так, будто он застукал меня, когда я пытался взломать его сейф, да притом уж очень неумело. Я встал.
— Садись, — сказал он.
Но я не сел, а отошел к каминной полке и допил свой стакан виски: не желал я слушаться этого гада, хоть он и папаша Полли и мошна у него чуть не самая толстая во всем Лондоне… или, по крайней мере, во всем Илинге.
— Я в нее влюблен, — сказал я, — влюбился с первого взгляда.
Он усмехнулся.
— Чего ты злишься, будто ядовитой слюной брызжешь? Я просто хотел услышать это от тебя самого, вот и все.
— Виноват, если говорил слишком резко, — сказал я, — но можете поверить, я в лепешку расшибусь, лишь бы она была счастлива.
Моггерхэнгер встал, пошел за бутылкой виски.
— Еще налить?
— Да.
— Не думай, будто ты на коне, — сказал он, нависая надо мной, как туча. — До этого еще далеко. Я знаю, ты малый не промах, вот я и хочу после обеда кой о чем с тобой потолковать. Мы уйдем в кабинет, а женщины пускай займутся своими делами. А пока давай выпьем.
Он только пригубил виски, и мы пошли в столовую, никогда еще мне не было так мало радости от еды. Каждое слово я старательно взвешивал и только потом выпускал на волю, а уж там оно действовало, на благо мне или во вред, и так же вели себя Моггерхэнгеры-старшие и даже Полли. Она сидела тихая, такая покорная, и это было хуже всего, хоть изредка она и пыталась повернуть разговор в какое-нибудь новое русло. Но всякий раз беседа затухала, так и не разгоревшись.
К концу обеда заговорили про всякие места в Европе, куда ездят отдохнуть и поразвлечься, — про Клостерс, Монте-Карло, Мальорку, Кортина д'Ампеццо — мол, где лучше. Места все мне незнакомые, но я прикинулся, будто везде побывал, и разговор пошел веселей, в общем лед начал таять. И когда мы поднялись из-за стола и пошли опять в гостиную, мне дышалось уже куда легче. На беду, глубокие кресла опять сделали свое черное дело. Они были вроде одиночных окопчиков, засел тут — и уже никак нельзя вести беседу, можно только перестреливаться.
Чуть не весь вечер я гадал, что же у него ко мне за разговор. Добрый час мы через силу толковали о всякой пустяковине, потом Моггерхэнгер встал и попросил Полли и ее мамашу извинить нас. Я понял, что день-другой не увижу Полли, попрощался с ними и пошел за Моггерхэнгером в его «библиотеку». Здесь и впрямь были книги, стеллаж из пяти полок, а на них полно романов, я такие хоть убей не стал бы читать, но среди других я заметил и книги Джилберта Блэскина — «Влюбленные вампиры» и «Седьмое шоссе».
Глубоких кресел здесь, к счастью, не было, не то я совсем бы озверел и схватился бы за нож, я взял его со стола под конец обеда и сунул в карман. Стены были обшиты дубовыми панелями, Моггерхэнгер остановился у письменного стола, ни у него, ни у меня явно не было желания садиться.
— Коньяку?
— Плесните.
Он подвинул ко мне бутылку и ящичек с гаванскими сигарами.
— Одной хватит, — сказал он.
— Виноват, — сказал я и развернул сигару.
— И давай выкладывай нож. Из моего дома никто еще не выносил нож, разве что в спине.
Он засмеялся своей шуточке, и даже мне показалось, он ловко сострил. Я выложил нож на стол и подумал: лучше бы мне его не брать, потому как в кармане моего выходного костюма застыл соус.
— Мне просто интересно было, заметите ли вы.
Он сел на стол.
— Не люблю, когда упившиеся щенки устраивают мне экзамен, так что ты поосторожней.
А я и так был настороже, я ведь знал: хоть он носит золотые запонки и от него несет лосьоном, он настоящий дикарь, страшный тип, посвирепее всякой акулы.
— Так чего вы хотите? — спросил я.
— Не знаю, с чего начать, — усмехнулся он.
Да, Полли дала маху, зря она раскрыла ему нашу тайну. Конечно, он ей отец, но она ни черта про него не знает, она думает, он деловой человек, честный собственник, а он только и делает, что прибирает к рукам чужую собственность. Под его злобным покровительством нам нипочем не пожениться, так что уважительно я с ним говорю, нет ли — все едино.
— Жалко, ты от меня ушел.
— Вы меня сами уволили, — сказал я.
— Твоя правда.
— Ну, а я и не мечтал всю жизнь просидеть в шоферах.
— Бывает работенка и похуже.
— И получше тоже.
— Хорошо, что ты так думаешь. Я со временем подыскал бы тебе кой-что получше.
— Я был своевольный, ничего не мог с собой поделать, — сказал я. — Но теперь уже начинаю себя обуздывать.
— Тогда, стало быть, еще не все потеряно.
— Это вы про что?
Он сел на крутящийся стул у письменного стола.
— Ты ведь хочешь войти в нашу семью, вот я и попрошу тебя доказать свое хорошее отношение к нам, свою преданность. Жене ты нравишься, это точно, о Полли и говорить нечего. А мне… что ж, я всегда считал, ты далеко пойдешь, да оно и видно, недаром же ты занялся такими делами. Приятно было услыхать от Полли, чем ты занимаешься.
Он пристально и жестко на меня поглядел, чуть усмехнулся, и я понял: ему ясно, что у меня на уме. Будь у меня хорошая бомбочка, чтоб прикрыть отступление, я бы повернулся и ушел. Немалого труда мне стоило сдержать улыбку, гримасу, необдуманную остроту — меня аж замутило.
— Трудней всего не болтать про свою работу, — сказал Моггерхэнгер. — Это я по себе знаю. Ты еще молодой, а только если б это мои дела болтались на кончике твоего длинного языка, я б не поглядел на твою молодость. Я понимаю, ты думал, это не опасно, мужчина своей девчонке рассказывает такое, чего и родной матери не доверит. И откуда тебе было знать, что у Полли сроду не бывало от меня секретов? Она иной раз и подержит что-нибудь про себя, да недолго — рано или поздно все равно признается мне или матери, и уж ты мне поверь, это самое правильное. Кто доверит мне что-нибудь стоящее, в накладе не останется, я уж буду за него до тех пор, покуда он сам будет держаться. А это не пустяк. Это, черт подери, очень много, Майкл, очень много, и я хочу, чтоб ты это знал.
Он даже разволновался, таким я его еще не видал. Да, такой будет властвовать до скончания века.
— Преданность — это самое лучшее, что есть на свете, Майкл, — неожиданно спокойно продолжал он.
Кому преданность-то? — подумал я, будто не знал, про что он толкует, а он продолжал свое, и меня аж затрясло, дальше — больше.
— Лавочку Джека Линингрейда я знаю сто лет. Я, если хочешь знать, был одним из ее основателей, да только сразу после войны меня выперли, придрались к одной малости… Я тогда еще не вошел в силу, не то что теперь… Это было делом рук того ублюдка под колпаком, он тогда еще здоровый был, бодрый. Лавочка-то сколотилась в начале войны, приноравливаться надо было не к одним англичанам, а еще и к немцам, того гляди, головы лишишься, и я там был главная опора, все на мне держалось. Францию немцы оккупировали, другие страны тоже, а наши люди все равно разъезжали по всей Европе, даже в Россию иногда забирались. У нас были конторы в Лиссабоне, в Лондоне, в Гибралтаре, в Цюрихе, в Мадриде, а уж как мы переправляли золото, этого никто не узнает — не их собачье дело. Работенка и впрямь была собачья: как покажется им, мы мало даем в лапу, так хватают наших ребят то англичане, то немцы. Бывали времена, черт бы их подрал, когда они высасывали чуть не весь наш доход. Правда, после войны дело поправилось — тогда как раз спихнули Черчилля… да только меня самого тоже спихнули. На поверку-то это даже пошло мне на пользу, у меня прибыло сил толкать другие дела, и я сбил капиталец почище, чем если б остался с джековой бандой. Это все давно было, а в нынешнем году, Майкл, задумал я опять прибрать их к рукам.
Я хотел было взять вторую сигару, а этот хитрый гад раз — и отодвинул ящичек.
— Проще всего было заслать туда своего человека, чтоб разведал все изнутри. Я так и сделал.
