Мюррей Бейл - Ностальгия
— Этот «кто-то» поработал на совесть. Вот — «Долой тяготение» и… «Долой коммунизм».
Смех нервно завибрировал — и оборвался.
Русский пепелил взглядом группу.
— Кто из вас?..
— Да право, бросьте. Не заморачивайтесь.
— Что он говорит?
— Вы все — оттуда…
— Да он, оказывается, по-английски очень даже читает, — объявила Вайолет. — Ежели захочет.
— Не вижу тут ровным счетом ничего дурного, — возвестила Гвен. — Это — свобода слова. Там, откуда мы приехали, свобода слова — это норма жизни.
— Не говорите лишнего, — предостерег Хофманн. — Все заткнитесь немедленно.
— Послушайте, — Гэрри развернулся к русскому, — мы этого не делали, ясно?
— Кого-то из вас не хватает.
Все заозирались по сторонам — все глаза обратились к Дугу.
— Эй, минуточку! — рассмеялся Дуг. — Она к выходу направилась. Как бы то ни было, ей бы и в голову не пришло… — Он снова сконфуженно рассмеялся, глядя на русского. — Вы моей жены просто не знаете.
— Надпись сделана шариковой ручкой, — сообщил Джеральд.
— Это неважно, — отмахнулся Борелли. — К сожалению, такое на каждом шагу случается.
С делано-беззаботным видом он принялся размахивать тростью, словно клюшкой для гольфа, — и едва не упал.
— Введите эти граффити в состав коллекции, вот и все. Чего страшного-то?
— Я сообщу куда следует, — заверил русский.
Теперь уже никто не испытывал к нему ни малейшего сочувствия. Проворно метнувшись вправо — при всей своей медвежьей неуклюжести! — гид помешал Кэддоку сфотографировать оскверненный угол. И, не двигаясь с места, указал на дверь.
Вот так вышло, что никто не заметил последнего экспоната: неуклюжую попытку русских закончить экскурсию на веселой ноте. Над бутафорской дверью наклонно повисало ведро: старая шутка немого кино (а еще там в люк вечно кто-нибудь проваливался); шутка, всецело зависящая от закона тяготения. Никто не заметил ведра. А ведь, по всей вероятности, туристам бы оно понравилось. Развеяло бы напряженность. Гид, похоже, про него вспомнил. Полуобернулся, точно запрограммированный автомат, но прошел дальше, не говоря ни слова.
— Странные они люди, — сетовал Хофманн. — Со всей определенностью параноики.
— Да треклятые граффити еще никому не повредили, — кивнул Гэрри.
Туристы осторожно поднимались по узкому уклону. Русский замыкал шествие.
Миссис Каткарт сидела у входа, наблюдая, как Анна вяжет. Она даже глаз не подняла.
— Тьфу, пропасть! — выругался Дуг, поддергивая брюки. — Дурацкое место, одно слово. А нам надо бы ухо востро держать.
— Снаружи все еще сущее пекло, — сообщила миссис Каткарт. — Мы с Анной тут так и сидели.
Шейла поинтересовалась у гида, нельзя ли купить в Центре открытку-другую. Тот не ответил ни словом.
— Пойдемте же, — предложило сразу несколько голосов. — Ну же, скорее!
Туристы толкнули дверь. На пороге Гэрри оглянулся через плечо:
— Эй, а где ж наш весельчак и оптимист?
— Доносить небось побежал.
— Нас теперь, чего доброго, всех расстреляют.
— Да скорее его, чем нас.
Анна собрала вязанье.
Если держаться всем вместе, то ничего плохого не случится. Во всяком случае, так казалось. Живым тому свидетельством туристы всем скопом вывалились на свежий воздух и постояли немного у дверей, беззаботно щурясь на солнце.
Кашляя и картинно хлопая себя по груди, Гэрри ненадолго привлек всеобщее внимание к русским сигаретам: попробовать их — это же часть заморского опыта! Уже вернувшись домой, прежде чем рассказать о кремлевских диковинах или даже о Центре тяготения, он обронит ненароком: «Русские сигареты не пробовали?.. Госссподи! Вот в Москве…»
За столом напротив устроилась их гид; на ситце вышит месяц.
— Не обращайте на него внимания, — посоветовала Саша. — Мы все втайне надеемся, что он задохнется от дыма.
Улыбаясь и кивая, Анна утерла губы платком.
Туристы поклевывали розовую осетрину. Запивая душистым белым вином.
— Как мало в ночи огней, — заметила Саша, и все разом обернулись к окну — проверить. — Снаружи темно — хоть глаз выколи.
— В сравнении с Европой и Нью-Йорком огней действительно маю.
— Даже в Африке, по-моему, света было больше, — настаивала Шейла. — Помните?
— Сдается мне, здесь ночью из домов выходить запрещено.
— Луиза, вечно ты преувеличиваешь, — упрекнула Саша.
К ним присоединился Хофманн, блестя очками.
— Нет-нет, в кои-то веки она права. Мы в России, не забывайте.
Дантист внезапно закашлялся и проворно принялся ковырять в задних зубах: не иначе рыбная кость застряла.
Тут и там за столом прибегали к новым сравнениям.
— Боже, сколько же чепухи мы несем! — Борелли повернулся к Филипу Норту. — Все ждут, что вы подадите добрый пример, а вы и словечка не вымолвите!
Норт многозначительно воздел палец.
— С этим кольцом в носу я чувствую себя несколько скованно.
— Мы заметили. Должно быть, это ужасно — дышать-то трудно?
Саша, которая до сих пор внимательно слушала Вайолет, стремительно развернулась.
— Ну, спасибочки вам большое! — И девушка встряхнула головой и уставилась куда-то вдаль — похоже, замечание ей польстило. На глазах у Борелли с Луизой она прильнула к Норту и зашептала: — Я ведь тебя не сковываю, нет?
Джеральд между тем разговорился с Хофманном.
— Любопытно будет побывать в Кремле; просто дождаться не могу.
— Пятнадцатый век, — напомнил Кэддок.
Фрагменты, сравнения; смутные воспоминания заезжих путешественников.
Джеральд засомневался; пошел на попятный.
— Что можно увидеть за два дня? Россия слишком велика. Но даже если бы и нет…
— Хоть что-то всяко лучше, чем ничего. Я всегда так считал.
— Я в этом не уверен, — возразил Джеральд.
— Да на вас никогда не угодишь, — обернулась к нему Гвен. — Вы так негативно настроены. А что вам вообще нравится?
Покраснев до ушей, Джеральд уставился в тарелку. Ближе к концу поездки согруппники привыкли резать правду-матку.
— Вот это — гостиница, где Временное правительство впервые собралось в тысяча девятьсот семнадцатом году,[145] — сообщила Анна. — Красная площадь — сразу за нами.
Вайолет резко крутнулась на месте, улыбнулась, не разжимая губ:
— Вы нас никогда не расспрашиваете о нашей собственной стране. Вам неинтересно?
— Ну что вы! Но вы мне сами рассказывали. Кроме того, у меня ваши паспорта.
И гид улыбнулась.
— Им неинтересно. — Хофманн покачал головой. — Так и зарубите себе на носу.
Анна с достоинством оправила юбку.
— Мы не путешествуем столько, сколько вы.
— Потому что не можете. — Это снова Хофманн.
— Анна, я бы такого не выдержала. — Вайолет нервно прикурила. — Я бы просто рехнулась.
— А почему вы не можете путешествовать? — не отступался Хофманн. — Расскажите-ка нам все как есть.
— Не груби! — одернула его Луиза. — Оставь ее в покое.
— У нас нет в том необходимости, — отозвалась Анна. — Ох, хотелось бы мне в один прекрасный день съездить в Египет.
— В Египет? — взвыл Гэрри.
Анна по-прежнему улыбалась.
— Вы вольны путешествовать всю свою жизнь, но в финале все равно ждет смерть. Вы так не считаете?
Остальные жадно слушали, подавшись вперед. Анна обернулась и сказала что-то по-русски официанту.
— Вечно она этак мило улыбается, — пробурчала Вайолет.
— Да ладно, Анна — тетка что надо!
— Вообще-то мы, между прочим, в отпуске, — напомнила миссис Каткарт. — Мы — у них в гостях, в чужой стране.
Похоже, один только Борелли задумался над словами Анны. Потеребил пальцем губу, оглянулся на Хофманна.
— Мы родом из страны, где нет ничего — или, во всяком случае, пока ничего — существенного. Порою мы кажемся совершенно бессердечными. Не знаю почему. Иногда мы просто не знаем, как правильно. — Все заулыбались, ободряя Анну. — Еще до того, как отправиться в путешествие, мы уже блуждаем по кругу. Мы так мало понимаем. Я бы даже сказала, мы мало во что верим. В душах у нас — пустота. Думается, нам даже любить трудно. А когда мы разъезжаем по миру, мы требуем простоты даже от путаницы — все так запутанно, не правда ли? Не знаю, с какой стати нам так нужны простые ответы, но — зачем-то нужны. Мы ждем однозначности. В определенном смысле вы в своей стране — счастливцы. — Видя, что все взгляды обращены на нее, Луиза медленно залилась краской. — По крайней мере, мне так кажется.
Хофманн, сидящий на некотором расстоянии от жены, издевательски фыркнул.
— Речь! Речь! — грянул Гэрри — уменьшая тем самым дробление.
Каткарты уставились в тарелки, затем торжественно возвели глаза вверх, на карниз.
— Мы — странная публика, — признал Норт и внезапно расхохотался.
