Агония Иванова - Проощание с детством
Рита оглядела кухню в поисках чего-то подходящего, но взгляд ее не на чем не остановился. Плевать. Она набросилась на Олю в новом порыве, не менее яростном, чем тот, подвластные которому, они так отчаянно колотили друг друга некоторое время назад. Оля не сопротивлялась. В ее затуманенных глазах читались любопытство и одновременно равнодушие. Ее забавляло происходящее, но в тоже время ей было глубоко безразлично все происходящее с ней. Она не получала удовольствия, только делала вид. Она даже уже не ненавидела свою королеву. Под руками Риты билась пустота, обжигавшая холодом отчуждения. Это был уже не человек. Только оболочка. Только иллюзия. И Рите не хотелось думать, что именно сделало ее фрейлиной такой.
Она испугалась, что тоже станет такой. Мертвой. Не выдержит своей боли, сломается, как тростинка на ветру, опустит руки и бросится в омут. Она уже начинала свое погружение.
Через какое-то время они сидели рядом на полу, друг на друга не глядя, друг к другу, не притрагиваясь. Оля сиротливо одергивала юбку, едва прикрывавшую резинки чулков. На ней не было белья, но это ее ничуть не смущало. Ее вообще ничего не смущало.
— Ты трахаешься не хуже своего папаши, — со знанием дела сделала она Рите своеобразный комплимент. Королева никак не отреагировала на ее слова, они донеслись до нее как через толщу темной мутной воды. Долгое время они молчали, потом до Риты запоздало дошло.
— Что ты сказала? — переспросила девушка.
— А, ты не знаешь? — сделала вид, что удивилась Оля и потом демонстративно хлопнула себя по лбу и прикинулась расстроенной, — я совсем забыла тебе рассказать, — Оля на мгновение ожила, в ее глазах Рита прочитала ликование и злорадство, — была у меня тут интрижка с твоим отцом…
— Что… — обронила Рита. Ее как будто ударили тяжелым предметом по голове. Кухня поплыла перед глазами, вместе с помятым Олиным лицом.
Грязь… гадкая душная грязь… кругом одна грязь. На улице, в душах ее «подданных», даже родители ее выкупались в грязи. Весь мир омерзителен, он отравлен, он гниет. Нет ничего святого, прекрасного, чистого. И ее чертового чистого Сашу обляпали гадкие прикосновения судьбы. И в душу ей они забрались и теперь хозяйничали там, как она некоторое время назад хозяйничала в Олином теле.
Отец ведь знал, знал, что Оля ее подруга! Как глупо было полагать, что такое обстоятельство его остановит, что его что-то вообще остановит. Похотливая тварь. Как и все они. Как и она.
И мать… хороша. Со своим Богданом.
Но Рита вдруг вцепилась в эту мысль. Она поняла, что любовник матери — билет в другой мир, прочь из этого болота, прочь из этого безрадостного маленького города, где нельзя жить, где можно только прозябать.
— Ты думала, что ты удивишь меня этим? — спросила Рита, собравшись с мыслями, улыбнулась, как могла насмешливо, — он любит таких, как ты. Помоложе и поглупее…
— Ты врешь! — крикнула Оля и на глазах ее выступили слезы. Она склонила голову, чтобы спрятаться за волосами, чтобы Рита не видела, как изменилось ее лицо, как дрожат ее губы.
— Нет, что ты, — рассмеялась Рита, — ты думаешь, я отца своего не знаю?
Она прекрасно знает, видит насквозь. И его, и каждого из них, гадких, грязных безликих людей в этом царстве сизых теней. Нужно заканчивать с этим подобием жизни. Нужно бежать, выбираться. Иначе затянет, задушит…
Спасаться бегством.
— Дурак! Идиот! — никогда в жизни Миша не кричал так сильно, никогда в жизни его лицо так не искажалось гневом. Он покраснел, как будто его голова сейчас взорвется. Но он был живым. Живым! Абсолютно живым! Не тенью, не призраком человека, которым был прежде, а собой. То, что он надрывался, проклиная Сашу не имело значения. Куда важнее — он выбрался из серой оболочки своего кокона и снова дышал, снова чувствовал.
— Что ты натворил!? — уже тише проговорил он, стал расхаживать туда-сюда. Саша сидел на лавочке перед ним и вертел в пальцах сигарету, которую все не решался зажечь. Он думал: нужно бросать. Эти сигареты напоминают о ней. Впрочем, сейчас все о ней напоминает. И будет напоминать, а забывать он не хотел. Он верил, что они еще будут вместе. Но не сейчас… Когда-нибудь потом.
— А что я натворил? — переспросил он.
— Ты бросил ее! Ты! — пыхтел Миша, поправляя свои очки, от волнения, сползавшие с носа.
— Ну, ты же этого хотел, — равнодушно откликнулся Саша. Миша присел рядом с ним на корточки и вцепился себе в волосы.
— Дурак! — взвыл он, — какой ты дурак. Я же люблю ее. Если она счастлива с тобой, то пусть, главное, что счастлива… Ты же причинил ей боль.
Саша вздохнул. Это он знал и без Миши. Солнце слепило ему глаза, и в голове проскользнула каверзная мысль, что сегодняшний день слишком светлый и яркий, для собственной казни. Он вставил сигарету в рот и чиркнул зажигалкой, но ничего не произошло, потому что в ней закончился газ. Слова друга обожгли его. Он начинал злиться. Какого черта тогда Миша устраивал все эти гадкие нелицеприятные сцены, бросался словами, если главным для него было счастье Риты? Откуда такое убеждение, что она обязательно, всенепременно должна принадлежать ему, не имея права на свою собственную жизнь, свои собственные чувства? Любовь — это не клетка, в которой заперты двое.
Эгоист. Невыносимый эгоист. Двинуть бы ему промеж глаз!
Но он же… не лучше. Сбежал из дому со своей подружкой, не подумав о родителях, не подумав о лучшем друге. Просто потому что решил, что может вырвать из жадных рук судьбы хоть немного счастья для себя. Да и с Ритой он поступил нехорошо. Просто сбежал от проблемы, вместо того, чтобы решить ее. Пустил все на самотек. Будь, как будет. Но он так устал решать проблемы вселенского масштаба! Почему всегда нужно чем-то жертвовать, причинять боль кому-то близкому, чтобы спасти другого важного тебе человека? Или жертвовать собой.
— Теперь Рита больше не стоит между нами, — железным голосом выдал Саша, сломал сигарету напополам и зачем-то высыпал табак себе на ладонь.
Миша молчал.
— Мир? — спросил Саша, уставший от этой затянувшейся сцены. Он попробовал вдохнуть табак носом, читал где-то, что так делают, но сам пожалел об этом.
— Мир, — признал Миша и поднялся. Они вместе пошли по дорожке вдоль дома, не задумываясь о том, куда они идут. В этом дворе прошло их детство. Здесь же они познакомились, еще до школы. Мечтали, выдумывали, верили. Доверяли друг другу все секреты и тайны. Кроме…
— Я хочу рассказать тебе одну историю, — сказал Саша, — ты не против? — Миша потерянно кивнул и поправил очки на своем лице, — ну… — он не знал, как начать, но нужно было что-то придумать, ведь первые слова всегда самые важные, — жил-был один мальчик. Он имел плохое здоровье и все время болел. Сквозняк — и уже простуда. А стоило ему выйти на улицу в не застегнутой куртке, он сразу же заработал воспаление легких и попал в больницу. В этой больнице в тот год работал один человек, не очень хороший человек. Он очень любил маленьких мальчиков, не обошел вниманием и этого. Все боялись его, потому что он главным врачом в этой больнице и угрожал всем, кто хотел ему помешать или пытался ему противиться. Но кто-то все-таки рассказал. Этого человека судили и наказали за то, что он сделал, хотя лучше его жертвам от этого не стало. На какое-то время мальчик замкнулся в себе, перестал разговаривать и реагировать на окружающий мир. Его мама и папа очень тяжело переживали это, но все свои силы вкладывали в попытки вернуть его к жизни. И он ожил. А они — нет. Они стали умирать, медленно, изнутри…
— Саш, — перебил его, все это время хмурившийся Миша, — что это значит? Зачем ты рассказываешь мне это?
— Не знаю, — пожал плечами Саша и тяжело вздохнул, — может быть потому, что я слишком долго молчал об этом…
Они остановились. Саша задрал голову и посмотрел в голубую небесную бездну, отразившуюся в его глазах, оттого ставших ярче. А Миша неотрывно и напряжённо глядел на друга, ожидая продолжения или объяснений. Им в лица дул прохладный, совсем не весенний ветер, заставлявший прятать руки в карманы и кутаться в куртки.
— Молчал об этом… — эхом повторил Миша хриплым сдавленным голосом.
— Ну да, — подтвердил Саша и посмотрел другу в глаза, — потому что я рассказал тебе о себе. Все это было со мной.
— Почему ты не говорил об этом раньше? — зачем-то спросил Миша.
Саша пожал плечами.
— А кто еще знает? — еще один совершенно бессмысленный вопрос.
— Мама, папа и Рита, — ответил Саша и убрал волосы, брошенные ветром в лицо, — мы не говорили даже родственникам, — едва ли нужно было добавлять это. Саша смущенно замолчал, а потом вдруг поинтересовался, не мог он не высказать этого в слух, — что, теперь отвернешься от меня?
— Нет, — покачал головой Миша, — ты мой друг.
— Вот и славно, — вздохнул Саша и они пошли по домам. Поднимаясь по лестнице, он чувствовал, как напряжены его нервы, как подрагивают пальцы от возбуждения. Он рассказал… Десять лет молчать, оберегать свою страшную гадкую тайну, чтобы потом просто взять и высказать все это в слух. Теперь не было так горько думать о прошлом, все произошедшее казалось размытым, стертым, не таким существенным. Можно было глубоко вдохнуть и жить дальше, не оборачиваясь назад.
