Холдор Вулкан - Жаворонки поют над полем

Бедное лоховое дерево, грит, жалобно простонала и дуфффф! — рухнула на землю, подняв огромное облако пыли.

Несмотря на старые обиды, мы с моей женой-пташкой полетели грит, навестить Гурракалона, который, попав тогда в автокотострофу, лежал в больнице. Мы сели на подоконник, и я пару раз стукнул клювом в окно палаты а он, ну этот самый Гурракалон, сидел в обнимку грит, с одной женщиной по имени Фарида Гуппичопоновна и целовал её взасос.

— Какое бесстыдство! — сказала моя птичка, и мы улетели обратно на родину, то есть в Таппикасод.

Через некоторое время мы покинули родину, и вот уже год живем в эмиграции. Здесь в городе нам хорошо. Врачи грит, не ходят с рогатками в руках, наоборот, кормят нас крошками хлеба, не попадающими в рот пациентов, которые не могут есть самостоятельно. А мы, грит, получаем гуманитарную помощь. Недавно главрач таащ Космодромов дал, грит, нам бесплатную квартиру-скворечник, которую построили пациенты совместно с врачами. Теперь, грит, мы — городские, и у нас, грит, в скворечнике растут двое прожорливых птенцов. Живем здесь, и иногда, сидя на ветке с моей пташкой-женой, с ужасом вспоминаем, грит, те голодные и холодные дни, которые мы пережили на родине, там, в далеком Таппикасоде. Вспоминаем иногда, грит, жалкое гнездо из сухих трав, которое растрепал злой ветер, лихо раскачивая высокие тополя, на ветвях которых мы жили под открытом небом, промокая под холодным дождём, боясь грома и молнии. Тут, грит, спокойно. А я говорю, иногда я тоже сижу где-нибудь на скамейке и тихо тоскую по родине. Хотя, говорю, здесь хорошо кормят, но родина — роднее, даже если там лютует тотальная безработица и царит политический хаос. Я, говорю, тоскую по реке, где, шумно крича, летают чайки над водой, поглядывая на лету то туда, то сюда. Тоскую по местам, где я бегал босиком над глубокими оврагами по тропинке со своим шкафом на спине, наполняя свою белую рубаху ветром, словно парус старинного фрегата, и радостно кричал: «Жить жиить! Житталалу лалула! Жить жиить! Житталалу лалула!». Я тоскую по лунным полям, где я часами сидел со своим шкафом на спине, прихлопывая москитов и глядя на луну и на далекие звезды. Я хочу умереть на родине, и пусть мои односельчане во главе с Гурракалон-акой похоронят меня на берегу реки Тельба-дайро. Я хочу, чтобы после похорон односельчане поставили мою шкаф-квартиру на моей могиле в качестве надгробного памятника, где будет жить словно поэт-отшельник, мой одинокий бедный дух.

— Да-а-аа, грит птичка, очищая свой клюв маленькой ножкой со сросшимися когтями, родина тянет к себе ты прав, Далаказан. Особенно осенние рисовые поля, где колышется на ветру, словно желтое море, рис, склоняя свои созревшие, отяжелевшие колосья и летает стая птиц над полями, где, громыхая своим бункером, огромный комбайн собирает урожай.

Тут подходит один пациент-журналист, в поношенной тюбетейке, напяленную на лоб, и, держа в руках микрофон, говорит, здравствуйте, я грит, великий журналист и главный редактёр газеты «Осторожный». Хотелось бы узнать ваше мнение о деятельности нашего многоуважаемого главврача Космодромова, которого я уважаю больше, чем своего родного отца, пожалуйста.

— Нет, товарищ реактор — сказал я, с опаской оглядываясь вокруг. Я не хочу, чтобы меня снова арестовали. Я политикой не занимаюсь.

В зале поднялся шум, и мы с ред…актёром газеты «Осторожный», побежали в зал, чтобы узнать, что там происходит. Глядим — а там великие политические императоры — пациенты и их жалкие лакеи дерутся, колошматя друг друга табуретками по голове. Услышав о драке душевнобольных, прибежали врачи, воспитатели-каратисты с черными поясами, с дубинками и электрошоками в руках. Дико завывая, пронзил наши уши тревожный звук сирены. Воспитатели во главе главврача тааща Космодромова быстро расправились с душевнобольными политическими лидерами и их лакеями, усмирив их и связав с помощью рубахи с длинными рукавами.

С приветом,

Прочитав письмо Далаказана, Фарида с Гурракалоном задумались. Они не знали, смеяться им или плакать.

Докторская диссертация профессора Далаказана

Не успели Фарида и Гурракалон прочитать письмо Далаказана, как хромой почтальон Тузанов, пришел снова и попросил прощения, за то, что потерял по дороге второе письмо Далаказана, выронив его из своей кенгуровой сумки, которую погрызли голодные крысы. Почтальон дал письмо Фариде.

— Не стоит переживать, Тузонов-амаки. Мы не обижаемся на Вас, наоборот, спасибо Вам, что принесли письмо нашего соседа, не выбросив его в мусорный бак — сказала Фарида.

Гурракалон стал с толком, чувством, интонацией и расстановкой читать вслух второе письмо Далаказана.

Привет из лечебницы!

Ассалому алейкум, Гурракалон-ака и Фарида Гуппичопоновна!

Сегодня в нашем учреждении проходит чемпионат по боксу среди душевнобольных. Двое наших товарищей по болезни, вышли на ринг, который мы сами установили, натянув канаты, сплетенные из порванных простынь и наволочек. Один из боксёров был низкорослый, пузатый с длинными руками и кривыми ногами, в кирзовых сапогах, а другой — высокий и очень худой, но с короткими руками, с длинней шеей, в галошах. Они непрестанно подпрыгивали, жаждая крови друг друга, разминаясь и нанося контрольные удары по воздуху руками, с намотанными на них простынями, внутри которых находились неотёсанные камни. Рефери стоял в полосатой пижаме, посередине ринга, постоянно жуя битумную жвачку и взахлёб глотая слюну.

Неожиданно для соперников он сказал:

— Вы готовы?! Вы готовы?! Бокс!

Началась драка, совсем непохожая на боксёрский поединок. Первым напал на своего низкорослого и пузатого соперника с длинными руками, в кирзовых сапогах, высокий душевнобольной и побил его в первом же раунде. Рефери долго не мог разнять их. Высокий душевнобольной остановился только тогда, когда ему сказали: «Прячься, идет доктор в белом халате!» В этот момент низкорослый, пузатый душевнобольной, в кирзовых сапогах, поднялся и вдруг напал на рефери с криком:

— Это ты во всем, виноват! Натравил нас друг на друга, усугубив и так сложную гнетущую обстановку! Мы с моим злостным соперником жили тут почти полвека дружно, в мире и согласии! Я задушу тебя вот этими боксерскими перчатками!..

И он начал душить рефери. Тот еле вырвался из его цепких рук, похожих на клещи гигантского краба. После этого низкорослый и пузатый душевнобольной в кирзовых сапогах стал просить прощения у своего соперника:

— Прости, ради всего святого, за то, что ты меня избил.

А его соперник отвечает:

— Даже не надейся! Я никогда и ни за что не прощу себя, за то, что избил тебя!

Тут в перепалку вмешались воспитатели, которые с помощью электрошока и трезубца с длинным черенком утихомирили их, надев на них смирительную рубаху. После поединка замглавврача нашего заведения тааш Аэропланов похвалил меня. Ты, грит, Далказан Оса ибн Коса, оказался очень способным душевнобольным. Ты за короткий срок не только освоил птичий язык и стал понимать их, но и научился очень свободно разговаривать с птицами. Сегодня, грит, на консилиуме врачей, во главе с главврачом Космодромовом, мы решили, открыть в нашем учреждении институт, где ты будешь работать ректором и одновременно преподавать нашим студентам — душевнобольным уроки птичьего языка и литературы. Параллельно, грит, защитишь докторскую диссертацию на тему «Особенности и классификация нецензурных слов в птичьем языке». Кроме того, грит, мы намерены отправить тебя в научную экспедицию, чтобы изучить и сопоставить диалекты южного и северного птичьего языка. Совершишь, грит, всемирную революцию в современной науке и получишь престижную международную премию. Замглавврача нашего учреждения таш Аэропланов, оказался человеком слова. Он действительно открыл институт птичьего языка и назначил меня ректором этого Вуза. Будучи ректором института, я преподаю на факультете филологии птичьего языка и литературы студентам-пациентам, которые сидят в аудиториях с зачетными книжками в карманах своих рубах с длинными рукавами. После занятий я обычно сижу в помещении шкаф-кафедры и работаю над докторской диссертацией. Это, на первый взгляд, может кому-то показаться смешным, но когда человек вникает глубже в океан птичьего языка, то он начинает понимать, какую важную роль играет язык пернатых в повседневной жизни всех людей на Земле. Дело в том, что мы, люди, воспринимаем голоса птиц как своеобразную музыку, которая радует наши души. Это, оказывается, не совсем так. Вот, например, поэты воспевают соловьёв, которые в хвойных лесах и садах поют под луной летними ночами. А на самом деле, соловьи ругают нас за то, что мы, то есть люди, испокон веков сажаем их в клетки, причем, пожизненно, лишая их свободы. Один соловей говорит, мы бы поняли, если бы люди сажали нас в тесные клетки, предъявив нам хоть какое-нибудь обвинение, с ссылкой на факты, свидетельствующие о совершении преступления. Вот прикинь, Далаказан Оса ибн Коса, почему я пою здесь под луной за зарешёченными окнами твоей палаты в многолюдном городе, а не в тополиных и ивовых рощах в сельской местности? Да потому, что там эти сумасшедшие двуногие полностью загрязнили окружающую среду, продефилировав пестицидами хлопковые и рисовые поля, сады и огороды! Эти двуногие монстры виноваты в появление озоновых дыр в небе, которые день за днем стремительно всё больше и больше увеличиваются, пропуская на землю вредные инфракрасные солнечные лучи… Потом соловей так обругал человечество, что мне просто неудобно здесь писать про это. А еще птицы обвиняют нас в загрязнении окружающей среды, потому что мы выбрасываем в атмосферу угарные газы из дымоходов заводов и фабрик. Они утверждают, что мы тайно закапываем ядерные отходы в лесах, на лазурных берегах морей и рек, где живут птицы, звери, домашние животные, да и сами люди, не подозревая о том, что рядом с их жильем захоронены опасные отходы ядерных заводов, где перерабатывают уран, обогащая эти ископаемые с целью создания сверхмощных, межконтинентальных крылатых ракет с термоядерными и атомными боеголовками, чтобы взорвать планету «Земля». Это довольно-таки серьезное обвинение, предъявляемое птицами человечеству, не так ли? Одна птаха долго плакала, ругая людей такими нецензурными словами, что если бы эту брань услышал кабан, то даже он вмиг облысел бы от стыда. Она, ну, эта самая птаха, плакала, роняя горькие слезы из своих птичьих глаз, приговаривая: