Василий Алексеев - Невидимая Россия
Вожди на трибуне казались маленькими и ничтожными. Кто-то, кажется Калинин, поднял руку и крикнул в микрофон очередной затверженный лозунг — толпа ответила слабым «ура» и быстро пошла дальше. Мимо Павла промелькнула величественная фигура бронзового Минина, простиравшего вдаль могучую длань, и рвущиеся в облака завитки куполов Василия Блаженного.
* * *— Как по-твоему, финская война не сыграет для подрыва престижа советской власти ту же роль, какую сыграла русско-японская война для подрыва престижа царского правительства?
В нише окна, в комнате Николая, сидели: Николай, Павел и обветренный, загорелый, выцветший от мороза и бессонных ночей, Юрий Семенов, старый товарищ Николая, только что прибывший с Карельского перешейка. Потускневшие глаза Семенова с удивлением посмотрели на сказавшего эту фразу Николая — видно было, что Юрий чего-то не понимает.
— Вначале финны нас били, как хотели, — ответил он, наконец, с расстановкой, — но последнее время падает дот за дотом и наши войска неуклонно продвигаются вперед. — Семенов принадлежал к одному кругу с Павлом и Николаем, он тоже был тесно связан с православной церковью, только арестован на четыре года раньше остальных и поэтому не принял участия в создании организации. В дальнейшем Желтухины постоянно собирали для него деньги и посылали посылки. Окончив срок, в момент ареста остальных, Юра был одним из тех, кто осел в провинции и постепенно потерялся. Он оказался мобилизованным на финский фронт, получил звание старшины и приехал в Москву после легкого ранения. Теперь он выздоровел и должен был возвращаться в часть. Павел и Николай переглянулись.
— Ты что же, стал советским патриотом? — прямо спросил Николай.
— Я ничем не становился, я всегда был русским патриотом, — ответил Юра.
— И ты считаешь, что русские патриоты заинтересованы в том, чтобы большевизм поглотил еще маленькую героическую Финляндию? — вмешался Павел.
— Это дело не большевистское, а чисто русское, — нахмурился Семенов. — России нужно обеспечить безопасность Ленинграда — пускай это сделают большевики, мне все равно. Не хотите же вы, чтобы к несчастьям внутренним присоединились еще поражения внешние. Это значило бы идти против интересов народа в целом.
— А как по-твоему, — вспыхнул Николай, — праздник Покрова Богородицы почитался на протяжении тысячелетий народом в целом?
— Да, — не сразу понял Семенов.
— Ты, конечно, знаешь, что это за праздник?
— Знаю… — Семенов начал догадываться и несколько смутился.
— Так ты должен знать, — разгорался всё больше Николай, — что в Покров русский народ празднует чудесное спасение Богородицей христианской Византии от наших предков — славян, язычников, хотевших захватить ее с целью грабежа — как видишь, иногда поражение может стать всенародным праздником.
— Что же ты этим хочешь сказать? Финляндия не Византия, — неудачно возразил Семенов.
— Финляндия не Византия, но, согласись, что Финляндия страна христианской культуры, маленькая, неагрессивная, а на нее нападают русские люди во имя атеистического коммунизма, принесшего тем же русским только одни несчастия.
— Ну, в советской системе есть и неплохие стороны, — неуверенно ответил Семенов.
— Я думаю, что язычники славяне не хотели, по крайней мере, вводить в Византии колхозы, — улыбнулся вдруг Николай.
При упоминании о колхозах Семенов тоже не выдержал и улыбнулся.
— Это правда, в языческой Руси колхозов не было, но ты скажи прямо — ты сам безоговорочный пораженец?
— Если материальный ущерб может содействовать духовному обновлению народа, я всегда буду рад военному поражению большевизма.
Семенов покачал головой и грустно задумался.
— А я всё надеюсь, что, став на путь национализма, большевизм так и покатится дальше к православию.
— Как бы он не попытался сделать православную церковь орудием Коминтерна! — ответил Николай, — от митрополита Сергия можно ждать многого.
— Да, его всегда считали человеком слабым, — согласился Семенов. — Ну, прощайте, ребята, — поднялся он, — мне пора. Не думайте, что я переменился… может быть, вы и правы, только…
— Что только? — спросил Николай.
— Только, когда видишь, что своих бьют, — обидно, — вздохнул Семенов.
— Для меня обиднее, когда своих сажают в концлагери, загоняют в колхозы, заставляют глумиться над религией и умирать за Третий Интернационал, — ответил Николай.
— Обработали! — вздохнул Павел, когда несколько смущенный Семенов ушел.
— Ничем не брезгают, — взволнованно заходил по комнате Николай, — они согласятся проповедывать Магометов рай, вместо социализма, если это будет тактически необходимо.
— Как бы они нас на национализме не обыграли! — сказал Павел. — Я убедился на Красной площади, что всякое массовое движение, даже насильно организованное, очень увлекает, а если к этому добавить, что все способные проявить инициативу систематически из этой толпы изымаются, то дело может обернуться совершенно не в нашу пользу.
Николай ничего не ответил и продолжал молча ходить по комнате.
Глава двадцать вторая
НА ПТИЧЬЕМ ПОЛОЖЕНИИ
Прошло несколько месяцев после последнего вызова в НКВД. Павел уже начал надеяться, что угроза удаления из Москвы останется только угрозой. Каждый день, возвращаясь вечером домой, он со страхом ждал какой-нибудь неприятной повестки. Оля похудела и осунулась. — Хоть как-нибудь, да выяснилось бы, наконец, всё это! — думала она. Выясниться всё это могло только в отрицательную сторону и она начинала молиться, чтобы все оставалось так — невыясненным ощущением вечно нависшей угрозы, но не немедленной катастрофой. Оля боялась войны и не верила, что от нее можно ждать спасения; в то же время так оставаться тоже не могло. Она сама чувствовала по окружающим, что все ждут какой-то катастрофы, каких-то перемен.
* * *Павел сидел за чаем, когда Анна Павловна открыла дверь и сказала неестественным голосом:
— Павел, тут к тебе.
За маленькой пухлой фигурой старушки высилась зеленовато-серая фигура милиционера. Милиционер вошел в комнату немного смущенный и пытливо посмотрел на Павла. — Я знаю, зачем он пришел, — думал Павел, — но почему он так странно держится?
Оля встала с дивана, вытянулась и замерла, как бы ожидая удара.
Зеленоватые, совсем незлобные глаза милиционера забегали.
— Тут о вас бумага пришла, — сказал он, оглядываясь по сторонам, — у вас была судимость, вам придется переменить паспорт и выехать из столицы.
Он согласится за взятку оставить меня в покое, — понял Павел, — поэтому и пришел на дом. — На минуту им овладело сомнение, — попробовать, предложить… но те об этом узнают и все равно… как бы они не начали игру сызнова! Опять допросы… нет, лучше нелегальная жизнь и открытый бой, чем эта тина!
Милиционер посмотрел на Павла явно сочувственно.
— Вы понимаете, я тут не при чем, — сказал он. — Раньше этого не было. — Последние репрессии и ежовщина смутили даже милиционеров.
— Я всё знаю, — ответил Павел, — скажите, когда я должен прийти? Я выеду сам. Если можно, не ставьте ни о чем в известность домуправление.
— Хорошо, я могу дать вам неделю сроку для устройства личных дел. Через неделю приходите в паспортный отдел.
Павел крепко пожал руку милиционеру.
* * *Найти Свечина оказалось не так легко. С письмом Алексея Сергеевича Павел пошел к литературоведу, сидевшему уже шесть раз в тюрьме за антисоветские стихи, написанные еще в 1918 году. Последнее время его дважды спасало знакомство с Алексеем Толстым.
Литературовед оказался лысоватым мужчиной с острым подвижным лицом и ехидным выражением серых глаз. Встретил он Павла в кабинете, заваленном книгами и рукописями. Прочитав письмо, литературовед сочувственно посмотрел на Павла и участливо спросил:
— Выкидывают из благословенной столицы?
— Выкидывают, — ответил Павел.
— Это хорошо, — успокаивающе сказал литературовед, — значит пока не посадят. Теперь, батенька, сидеть плохо стало: дают не меньше десяти лет и без права переписки — не то, что раньше! Деньги есть?
— Спасибо, пока есть?
— Ну то-то же, а если нет — не стесняйтесь, свои люди! По-моему, Свечин теперь ночует у одного своего приятеля, но адреса его я, к сожалению, не знаю. Вот что — вы с Орловым знакомы?
Орлов был известный переводчик.
— Знаком, но для такого дела недостаточно, а потом Орлов вхож в высокие коммунистические круги — может быть, с таким делом к нему и обращаться неудобно.
— Это ничего, я ему сейчас напишу. Нам нужен только адрес, где теперь ночует Свечин.
Через полчаса Павел входил во двор только что отстроенного дома. Когда он пересекал широкий двор, со стула, стоявшего у одной из дверей, поднялся дворник и вежливо спросил: