Евгений Шкловский - Фата-моргана
Шамбала
Теперь их шестеро в автобусике, не считая шофера Володю.
Четверо мужчин и Лида с детьми – пятилетней Светочкой и семилетним Юрой. Светочка – тихая и задумчивая, Юра вихраст и серьезен, оба смотрят в окно, за которым горы, горы, горы… Между горами – просинь, постепенно густеющая. На вопросы Юра отвечает смущенно, а иногда просто кивает головой, отчего каштановый завиток на макушке потом долго подрагивает.
Лида часто наклоняется (особенно после очередного ухаба) к Светочке: «Как ты?», но малышка держится достойно: «Ничего…» – и поправляет то и дело сбивающуюся набок сиреневую косынку.
На каждом перевале они делают остановку. Снова звучат тосты, и голос Исидора Санеева, как обычно, перекрывает все остальные. «Ты видишь, как над ульем тьмы, восходит диск луны бестенной?» – эхо ползет по горам, множится, вызывая где-то в недалеких Гималаях снежные негаданные оползни.
Исидор же гремит, коренастый, широкий в кости, почти квадратный, с крупной, ежиком стриженой головой.
Шаманит.
Это он сам так говорит: настоящий поэт – всегда шаман. От него действительно веет древней пещерной силой, особенно в подпитии. Все остальные в окружении гор кажутся маленькими и жалкими, один Исидор им под стать, человек-гора, несмотря на свой небольшой рост.
Своего рода гипноз: он кружится, встает на колени, приседает, проливает водку, машет куском жареной баранины – вихрь проносится над горами, и не надо никаких книг, слова должны раствориться в сияющем свете неба, они как утро, как звон ручья, как накрытые туманом горы, человек должен помнить, что он ничем не отличается от этих гор, от воды, от ветра, нужно сохранять в себе природу и мир, цивилизация – опухоль на теле земли, Запад – закат, Азия – свет, Россия – Евразия, жизнь прекрасна…
И все пьют, в том числе и Лида. Да и как не выпить, не отозваться на огненные, из глубины души рвущиеся слова большого поэта Исидора Санеева?
Поэт Гурьев (он же телохранитель) сочувственно шепчет: «Да-да…»; задумчиво усмехается, вертя в пальцах граненый стакан публицист Пажитов (доверенное лицо), друзья из администрации понимающе кивают…
Кончается тем, что главный из них велит остановиться возле невысокой аккуратной, словно специально предназначенной для сувенира горушки и тут же она, под мелодичный звон сдвинутых сосудов, торжественно преподносится в дар Санееву.
Отныне это – «Исидорова гора».
И главный, поправив сползший в сторону галстук, под общие рукоплескания крепчайше лобызает Санеева. Наобнимавшись, Исидор горным козлом, неожиданно легко для своего кряжистого тела и возраста, взмывает на небольшой выступ метрах в двух от земли и уже оттуда, с высоты льется его возвышенная поэтическая речь: свет-тьма, закат-восход, природа-цивилизация, любовь-ненависть, жизнь-смерть…
Только Гурьев (телохранитель) чуть-чуть дергается, проявляя некоторую обеспокоенность из-за столь неожиданного вознесения своего патрона. И понятно: скользкие лакированные туфли не слишком подходящая для альпинизма обувь. Впереди же еще долгая дорога.
Они уже три дня в пути по горным селениям.
Исидор Санеев баллотируется в депутаты по местному административному округу, ему надо самому проехать везде, выступить перед людьми, узнать про их проблемы и нужды.
Ему нравится это общение, он с удовольствием разговаривает с электоратом и с еще большим читает свои стихи. И надо признать, люди откликаются на поэтическое слово, им нравится этот сильный, властный, знающий жизнь человек со смуглым мужественным лицом и пламенным темпераментом.
Удивительные слова он находит для людей, но самое главное для него, самое заветное, самое магическое – Шамбала.
Оно и понятно: именно здесь, по соседству с сияющими вершинами Гималаев (крыша мира), это слово звучит как нельзя более зазывно и чарующе: Ша-м-ба-ла!
Где-то здесь (или там), совсем недалеко, за неприступными, непроходимыми отрогами, крутыми расселинами и пропастями, за альпийскими лугами и вечными ледниками – да, там (почти что здесь) она, колдовская, осиянная нездешним светом, таинственная.
Душа обмирает.
Лида восторженными глазами смотрит на Санеева, на горы, на небо, на березовые колки, на бирюзовую воду Катуни… Ах, как ей нравятся здешние места, более красивых она нигде не видела. До иных островков здесь и цивилизация еще не добралась. Древность такая, что трудно поверить. Рисунки наскальные.
А люди какие! Люди… И в них что-то древнее, первозданное. Потрясающе!
Лиду с детьми подобрали в одном из поселков. Объявилась она неожиданно, запыхавшаяся, с огромным рюкзаком (больше нее), да и на ребятишках прицеплено нечто… До Токмаково ей. Нельзя ли с ними?
Лида– москвичка, в командировке от одной из центральных газет, готовит материал о Рерихе, тот тоже бывал в этих местах. Вот уже два месяца она здесь, и все никак не может успокоиться – такая красотища! Такой простор! Так к близко к небу! Рерих, кажется, говорил: Алтай и Гималаи – два магнита, два устоя.
А какое горловое пение она слышала!
«Шамбала – там…» – показывает она рукой туда, где в предвечернем темнеющем небе изредка вспыхивают оранжевые и бордовые полосы.
Светлые, словно выгоревшие волосы, косынка на шее, джинсики, совсем еще молодая. С детьми.
Лида-Лида…
Время от времени Санеев, подскакивая грузным телом на очередном ухабе, спрашивает Лиду, как это она не боится одна, в такой глуши. Да еще с детьми. Тут ведь всякие ходят, мало ли кого можно встретить, – и в голосе кандидата неодобрение.
Странная эта Лида.
Говорит, что дети – ее защитники. Семилетний Юра (независимый вид) и пятилетняя Светочка (носик кнопочкой). Ладонью гладит ласково по волосикам. И что здешние духи оберегают тех, кто пришел сюда с чистым сердцем.
Слова.
Почему-то Санеева беспокоит такая отвага Лиды, как будто нет вокруг никаких опасностей, особенно для одинокой молодой женщины, такая ее самостоятельность (да еще с детьми).
Низко наклоняясь к Лиде при очередном сотрясении, Санеев качает крупной головой.
Горловое пение… Причем тут пение?
Ох, велика Россия, далеки здесь расстояния между населенными пунктами, да и дороги – ох! Тяжело колотится сердце видавшей виды «газели», напрягаются, накручивая километры, колесные оси, амортизаторы, подвески. Пыль дорожная ложится плотным слоем на лицо и сиденья.
Очередной привал возле источника.
Бутылка водки, баранина, помидоры на расстеленной скатерке, граненые стаканы.
Пока Лида с детьми удаляется за ближнюю горушку, Санеев перекидывается с доверенными лицами о женщинах. Трудно с ними, беда просто! Особенно с городскими. И что им дома не сидится? Еще ведь и детей за собой таскают. Рерих, понимаете ли! А как же семья, муж, дом? Все им шамбалы-мамбалы мерещатся, шуры-муры всякие…
Коллега (и телохранитель) Гурьев кивает: «Да, да…»
Нет, все-таки сечь их надо, сечь, чтоб знали свое место. А то слишком много воли взяли, закусили удила – не удержишь. Не в традициях это, чуждое, неправильное.
Журчит ледяная вода в роднике, ломит зубы – хорошо! Водка хорошо, вода хорошо, баранина хорошо! Россия не Запад, у нее своя стать, свой путь, свое назначение.
Правда ведь, как только муж отпускает? А скорее всего, безмужняя. При муже-то вряд ли. А впрочем, нынче все возможно, все эти тлетворные веяния, феминизмы-эмансипизмы всякие. Обидно!
– Лидка, – громыхает Санеев, заметив появившуюся из-за горушки Лиду с детьми, и машет рукой, – иди к нам, закуси…
– Поедемте, – говорит Лида, – время позднее, детям спать пора…
– Не торопи, Лида, – говорит публицист Пажитов. – Жить надо плавно, в гармонии… А то все спешим куда-то, все торопимся…– Выпей лучше, – и тянет Лиде стакан.
– Шамбала зовет, – шутит Исидор.
Они все еще едут.
Ночь вокруг, только свет фар выхватывает из темноты округлые очертания гор да неровные срезы березовых рощиц. И далеко вверху сиреневый свет звезд, затуманенных млечной дымкой. Необъятно мировое пространство, человек в нем мал и немощен, и где-то совсем неподалеку, за снежными вершинами и утесами великих Гималаев, где-то там (где?) она, страна святых и отшельников, краеугольный камень мира – Шамбала.
Мужчины закуривают.
– Эх, Лидка-Лидка, и что ты с нами делаешь? – хрипло произносит Санеев и гладит Лиду, как ребенка, по голове. – Глупая ты баба, непутевая, ты уж на меня не обижайся, я ведь любя, сама понимаешь.
– Конечно, конечно, – отстраняясь, быстро говорит Лида.
– Что Юра, непутевая у тебя мамка, да? – преследуя какую-то свою тайную глубокую мысль, обращается теперь Исидор к клюющему носом мальчугану, и не дождавшись ответа, повторяет: – Непутевая, да…
– Может, вы не будете курить, – просительно произносит Лида. – Все-таки дети в автобусе.
– Ну, это никак невозможно, – возражает Исидор. – Как это не покурить? А я вот вам сейчас стихи почитаю? Хотите?
