Наталия Терентьева - Куда улетают ангелы
Будто нарочно, пока я сидела с трубкой, перебирая номера телефонов, позвонила Ольга.
— Ты совсем мне не звонишь, — сказала она с упреком. — Как дела с книжкой?
— Взяли.
— Заплатят?
— Заплатят.
— Нормально заплатят?
Мне не хотелось говорить о своей мизерии, но я ответила:
— Тридцать тысяч рублей.
Ольга вздохнула:
— Не густо. А… рисунки?
— Рисунки другие будут, Ольга. Ты сама увидишь.
— Хорошо, — легко ответила она. — Куда вас пригласить? Погода хорошая, хочешь, поедем в воскресенье в лес или в Серебряный бор?
— Ох, — я вздохнула. — В Серебряный бор… Надо будет проезжать мимо нашего дома. Я иногда утром проснусь — представлю, как там у нас сейчас. У меня утром вся квартира залита солнцем и в окне видно огромное небо. И когда я думаю, что они спят на нашем диване, едят из наших тарелок…
— Ты что, не забрала вещи?
— Ну не все же. Куда это все девать? Часть забрала, часть там осталась. Если что-то еще осталось, конечно…
— Ленуся, а не хочешь походить на массаж? Или сделать прическу в салоне? Выбирай любой — или ближе к тебе, или в центре. Я сама тебя отвезу. Девочки все сделают как суперзвезде.
— Походить на массаж… А вот можно сделать какую-нибудь маску, чтобы я прекрасно выглядела на один…
— Вечер? — не дала мне договорить Ольга и нарочито весело продолжила: — Можно, тебе все можно.
— Нет, как раз не на вечер. Часа на полтора, днем. Я хочу… — Я не стала особо врать, но и рассказывать все мне не хотелось. — Мне надо… в одно учреждение сходить. По делу. И хочу выглядеть не так, что у меня все плохо.
— И маску можно, и макияж. Грим можно любой сделать, — Ольга засмеялась. — У нас есть одна девочка, профессиональный гример. Может сделать грим молодого лица, например, или грим лица после бурно проведенной ночи… Тебе какой?
— Мне… — я задумалась. — Наверно, такой, чтобы меня не жалко было.
— Лен… — Она вздохнула. — Слушай, если я убью того, кто все это с тобой сделал, ты будешь ко мне в колонию приезжать?
— Нет. Потому что тебе придется убить меня.
Ольга невесело усмехнулась.
— Хорошо. Такая плотно запечатанная капсула одиночества. Когда увидимся?
— Давай завтра.
Я набрала номер. Он ответил сразу. Я почти забыла его голос. Или нет. Вот сейчас он сказал «да», и я почувствовала, что все это время хотела его услышать. Только этот голос. И не надо себя обманывать.
— Але, — сказала я.
— Лена? — Он помолчал. — Добрый день. Как дела?
— Спасибо. Я как раз вот… хотела бы поговорить.
— Пожалуйста. Буду рад.
— Когда удобно?
— Можно завтра. После трех. Устраивает?
— Вполне.
— Скажем, в три тридцать. Или… три сорок пять.
— Хорошо.
— Да завтра?
— До завтра, — ответил он и первым отключился.
Я подошла к гардеробу, куда развешивала вещи по мере их появления из пакетов и сумок. Достала, погладила, поносила день — повесила. Это — уже узко, не застегивается на животе. Это — слишком ярко, это — немодно года два как… Хотя мужчина этого никогда не поймет, но сама я буду чувствовать, что надела писк моды позапрошлого лета. Лучше что-то нейтральное… светлое… Пусть будет виден живот… Или нет… лучше наоборот, пусть не виден…
Я перебирала, перебирала, надела светло-серое свободное шелковое платье до колена, посмотрела на часы и позвала Варю, которая сидела на кухне с Любовью Анатольевной и увлеченно слушала, как та читает сказку на словацком языке, практически не заикаясь…
— Варюша! Посмотри на меня? Хорошо мне в этом платье?
Варька внимательно посмотрела на меня и сказала:
— Не очень.
— Почему?
— Ты такая… — Она подумала. — Помнишь, мы спектакль смотрели? Где принц с тонкими ножками был, мне не понравился… Ты ругалась, что мне только красавчики нравятся…
— Я на принца похожа?
— Нет. На принцессу… Я помню, ее очень жалко было…
Да, и я помнила худенькую девушку лет сорока, с тонкой шейкой, костлявыми пальчиками и жалобными глазами.
— Ясно. Тогда собирайся. Поехали в магазин. Купим что-то новое.
Варька с радостью стала собираться, а я обратилась к Любови Анатольевне:
— Можно мне попросить вас завтра остаться с Варей часа на… — я прикинула: туда-обратно и там полчаса, — …на два? С половиной.
— К-конечно, конечно… я с радостью… — Она, как всегда, заторопилась, теребя воротник аккуратной блузки. Не знаю, как без нас, но всё то время, что мы жили у нее, она ходила дома, как на занятия в МГУ — причесанная, одетая. — Леночка, Варя очень способная девочка.
— Спасибо, — я вздохнула. — Я знаю, что все детские таланты и способности надо развивать, иначе они к пятнадцати годам вянут и растворяются. Я так мало могу ей дать…
— Да что вы! — замахала на меня руками Любовь Анатольевна. — Во-первых, до конца способности не пропадут, особенно если они сильные. А во-вторых… Вы и так ей все время посвящаете!
Чем оно только у нас заполнено — время наше.
Вышла способная Варька в новых брючках со стразиками на карманах и в моей короткой майке.
— Можно так, мам?
Я засмеялась.
— Да, конечно, очень красиво. Поехали.
Мы долго выбирали мне блузку и юбку, а купили светлые брюки до колена и двойку из тонкого трикотажа пастельно-розового цвета. При желании сбоку можно было увидеть живот. А можно было просто заметить, какая я красивая, молодая и вовсе не несчастная.
Утром на следующий день приехала Ольга, и мы вместе с Варей отправились в салон. Ольга подвела меня к администратору и велела ей поочередно посадить меня к парикмахеру, косметологу, массажистке и маникюрше. А сама пошла прогуливать Варю во дворе.
Мне кажется, у женщины, которая регулярно ходит к косметологу делать массаж, маски, обкладывания льдом, меняется не столько кожа, сколько взгляд. «Я — ухоженная женщина. У меня все в порядке. В тридцать восемь я выгляжу на тридцать». И этот взгляд действует на окружающих, как полицейская форма — неоднозначно, но безусловно: я имею право иметь такой взгляд. И все тут.
Через полтора часа я позвонила Ольге на мобильный и поинтересовалась, чем они заняты. Ольга спокойно ответила, что они катаются на пароходе по каналу. У меня тут же подскочило сердце к горлу.
— Ольга! Да ты что! Варя почти не умеет плавать!
— А мы и не собирались плавать. Мы сидим на палубе и смотрим вокруг. Правда, Варюша?
Все. Моя радость от того, что из меня делают на два часа голливудскую красотку, мгновенно улетучилась.
— Ольга, я прошу тебя… Ни на секунду не отпускай ее…
Ну что можно объяснить женщине, у которой нет своих детей! Что ребенок, кажущийся уже большим, иногда делает такие вещи… Все проглоченные вилки и все крыши девятиэтажек, с которых снимают пожарные, — на счету не трехлетних, а как раз таких, как Варя. Умненьких, спокойных семилетних деток, честных, послушных, веселых и жутко любознательных.
Все остальное время я дрожала и тряслась в разных креслах, куда меня пересаживали, представляя, как Варя подходит к краю теплохода, а Ольга в это время закуривает сигарету и смотрит в другую сторону или говорит по мобильному. А Варя наклоняется…
— Вам плохо? — визажистка, красившая мне в это время губы, пыталась унять дрожь моего подбородка.
— Да, душно. Наверно, я уже пойду.
Я достала деньги, радуясь, что Ольга не подоспела к этому моменту, и поискала взглядом администратора. Та увидела, что я собралась уходить, и подошла ко мне сама.
— Нет, нет, Ольга Дмитриевна сказала…
Я отдала ей деньги, прекрасно понимая, что это, видимо, пятая или шестая часть того, что я должна была заплатить, и вышла из салона. Я набрала номер Ольги. Он не отвечал. Я села на скамейку около салона, стараясь ровно дышать. Минут через пять я достала зеркальце и все же посмотрела на себя. Прическу менять кардинально я не решилась, просто мне намочили и специальным феном, треплющим волосы в разные стороны, высушили их. Вместе с достаточно агрессивным макияжем выглядело это чудновато. Все равно к четырем часам растрепанные волосы надо будет причесать, а губы подкрасить снова. Я вытерла пальцем розовые тени над глазами, убрала зеркальце в сумку, встала и пошла вокруг детской площадки, на которой я оставила Варю с Ольгой два с половиной часа назад. Раз пятнадцать или двадцать я обошла двор сталинского дома кругом, раз десять набрала номер Ольги и, наконец, увидела, как в арку въезжает ее белая машина.
Ко мне подскочила страшно довольная Варька.
— Мам, знаешь, где мы были?
— На крыше, — я прижала ее к себе.
— Нет, почему… на теплоходе! И потом еще — на колесе обозрения прямо у реки.
Я перевела дух. Хорошо, что я не знала про колесо. Варька пообнимала меня и отстранилась:
— Ма-ам… — произнесла она с некоторым, как мне показалось, ужасом.
