Юрий Милославский - Возлюбленная тень (сборник)
А дальше – как уповал Титаренко – располагалась другая жизнь.
Он отнюдь не забыл, а лишь окуклил свои вчерашние ощущения, надеясь, что за какие-нибудь двое суток станет возможным выгнать из памяти все, касающееся до событий в Савинцах, – разом с людьми, задействованными по этому поводу.
Стоя у верхней из шести ведущих от парадного подъезда прокуратуры в собственно вестибюль ступеней, Титаренко наблюдал, как из-за полуотпущенной двери выходит Гупало, одетый во все прежнее, налегает на филенку, чтобы дать пройти спутнице, – и тогда показывается укутанная в темные платки бабка на несгибающихся птичьей толщины ногах в виде ржавых арматурных прутьев; впрочем, без костылей; не сгорбленная, а от самого крестца устремленная под острым углом; с кожимитовою кошелкою, что носились по хозяйству в первое десятилетие после Отечественной войны.
– Вы, титочко, звыняйте за беспокойство, – усмехнулся Титаренко, не без напряжения следя за тем, как Наталья Асташева, оберегаемая племянником, перемещает со ступеньки на ступеньку срезанные под лодыжку валяные коты. – А может, вам малость прогуляться даже полезно. – И добавил: для организма.
Асташева дошла доверху, покачнулась, со скрежетом подышала – и замерла; многочисленные выросты дикого мяса на ее подбородке мелко дрожали.
Подобного рода посещение могло завершиться обмороком, сердечным или мозговым ударом либо лужею мочи в кабинете. Поэтому следователь Александр Иванович, отменив собеседование, подвел родственников пострадавшего до ближайших стульев, а сам отправился к себе для организации транспорта на поездку, ибо не желал ни одних трамваев с троллейбусами, но и такси.
Сколько-то минут пришлось дожидаться подходящих совпадений в графике; кроме того, Асташева спускалась с лестницы значительно труднее, нежели восходила; но поскольку благоразумный Титаренко назначил дядьке Гупало к десяти, в бюро они оказались лишь немногим позже намеченного.
– Вы меня, Наталья Калинниковна, и вы, дядько Марко Игнатьевич, не сильно ругайте, что я вас пригласил, – вновь обратился Титаренко к вызванным. – Найдено тело человека, совершенно без документов, без ничего в карманах, и мы уже фактически больше недели смыкаемся: чей он? откуда? – собираем сведения, а никто нам не помогает.
Дядько Гупало расценил эти слова как обвиняющие: закрыв верхнюю губу нижнею, он до того взморщил чело, выкатил глаза и развел руками, что Титаренко с гадливостью от него отвернулся и, переглотнув, дополнил сказанное фразою о неизбежности процедуры вскрытия, малоприятности процедуры предстоящей, то есть опознания – и особенной ее важности.
– Надо, Наталья Калинниковна, не терять надежды, но быть готовой к тому, что может произойти, а главное – смотреть, пока вы не убедитесь: он! или не он! Договорились?
У входа в отсек, где в областном бюро, как правило, производились опознания, следователь Александр Иванович предупредил, что покойник будет показан семье неодетым и вещи, ему принадлежащие, он вернет сразу же после того, как все окончательно завершится.
Известковую, с натеками цвета сливы, внешность в мокрой палевой бороде опознали без труда: дядька Гупало пригорюнился, а мать, Наталья Асташева, запрыгала на своей штыревой арматуре, указала на мертвеца всеми пальцами и заблажила: «О-то-ж он, о-то-ж он, о-то-ж он!..»
Титаренко распорядился выдать покойнику жалкую его одежду. Этим занялась одна из работниц бюро, что присутствовала при опознании, где также требовались понятые, между тем как сам следователь Александр Иванович покинул отсек, оставив родственников наедине со случившимся.
Экспертных материалов касательно девушки Балясной Титаренко покамест не переслали. И пускай ничего в деле об убийстве в общежитии не нуждалось в добавках, он все же хотел бы получить, к примеру, подтверждение того, что сапожным молотком по лобику Балясной присовокупили для контроля, если б ножницы вдруг оказались недостаточными.
В поисках чего-либо в этом роде Александр Иванович обнаружил эксперта Гудзя.
Заключение по Балясной тот обещал в ближайшие дни, даже, пожалуй, день.
Титаренко, пояснив, что явился в бюро на опознание, заметил:
– Старички из деревни; отчего сын у них ушел, так до сих пор и не спросили.
– Из моих? – откликнулся Гудзь.
Александр Иванович напомнил.
– Здоровый мужик, – сказал эксперт. – Острая смерть. Сразу все полопалось. Как с перепугу. Инфаркт миокарда, там, чего-то, субарахноидальное кровоизлияние.
– А когда у него смерть наступила, Виктор Антонович? – повторяя спрошенное у доктора Мирельзон во время осмотра в Савинцах, на прощание обратился к специалисту следователь Александр Иванович.
– Ну, сегодня уже не скажу, а когда я его вскрывал – так часов десять-пятнадцать, не больше.
– А когда вы?.. – не договорил Титаренко.
На полученных им бланках означалось, что исследование производили 27-го: покойник же был обнаружен 19 августа: Титаренко достаточно долго удерживал числа в ближней памяти.
– Раз свежий труп – значит, экспертиза по постановлению: ты ж его выносил, а я на бумагу не смотрю, а режу, что подложат; а сегодня какое?
– А сколько вообще стандартный допуск? – не отвечая на Гудзев вопрос, остановился Титаренко: в разговоре они медленно смещались по этажному коридору – прочь от отсека для опознания, где, вероятно, оплакивали Степана Асташева.
– Ты когда на базар ходишь, говядину хорошую от поганой отличаешь?! – с некоторою запальчивостью возразил эксперт. – Допуск возможен в зависимости от погоды, температуры, местонахождения, плюс-минус пару часов; раз нет выраженной имбибиции – отчего бифштекс с кровью бывает, знаешь? – нет имбибиции, ткани плотные, явления аутолиза отсутствуют, значит – есть можно, мяско нормальное.
Гудзь развил еще несколько каннибалистских шуток, но Титаренко, едва прощаясь, на ускорении отшагал несколько десятков саженей до дверей отсека – и открыл их толчком.
Дядько Гупало перебирал тряпье, в которое полагалось бы уже обрядить покойного, а Наталья Асташева, опершись о край секционного стола, наклонилась над сыном – и плевала ему в лицо. По видимости, это продолжалось достаточно долго, так как глазницы Степана Асташева были переполнены слизью.
12
Нет слов, нет слов; у проб…ского мiра всегда найдется, чем затерзать тихого печального человека, каким полагал себя Александр Иванович Титаренко.
От самого начала, а затем – вдоль по всему воспоследованию титаренковской судьбы, частью уже отмотанной, частью – до сих пор еще свернутой наподобие канатной бухты, были размещены предупреждения о неизбежном.
До десяти лет он пятился и отвечал им: «Не хочу», – то дальнему горестному ропоту по вечерним оврагам, то рыхлой поляне среди сосен, где стояли некогда зарулившие сюда на обоюдную гибель немецкие и русские танки, дотла спаленные огнем и водою; а потом, повзрослев, слал, кого ни встретит, матом и проходил мимо.
Сколько раз, начиная от раннейшей юности, Титаренко уловлял рядом с собою отвратительный абрис вестника, уже совсем готового протянуть конвертик с посланием или произнести что-нибудь устно! – и немедленно принимал решение: ни за что не попускать этим подобиям безнаказанно клубиться в его присутствии и тем более – при его участии.
В том же роде он поступил и теперь.
Бабку Асташеву увезли на стационарную психэкспертизу; дядьке Гупало в соседнем РОВД выписали пятнадцать суток административного ареста; труп – из очень большой любезности – удалось положить на заморозку до конца месяца.
Таким образом, все были выбиты вон и надежно закреплены по выделенным для них местам, а в распоряжении следователя Александра Ивановича оставалось – на первый случай – два дня и три ночи.
Чтобы обойти – по невозможности победить – донимающие его энергии, Титаренко изыскивал многоразличные, как при обращении с живыми людьми, методы: он либо выражал несогласие, либо уходил в глухую оборону, но чаще всего объединял и ту и другую методики: похожее происходило минувшими ночами – и в долгих беседах с дядькою Гупало; потому что слобожанин, вместе со всеми живыми и мертвыми Асташевыми, без сомнения, в чем-то соприкасался с извечною титаренковскою борьбою, отчего результаты ее с каждым часом оставляли желать все лучшего и лучшего.
Следователь Александр Иванович допускал, что пресечь это ползучее распространение обращенных к нему сил все еще для него возможно: призови он дядьку Гупало на допрос и врубись ему рукоятью служебного макарова с неизвлеченною обоймою в основание черепа. Без какого-либо серьезного труда Гупало навек воссоединился б со своим консервированным племянником, который, в свою очередь, откинулся бы обратно в состояние неопознанности.
Разговор пошел о лекарствах, а лечиться Титаренке разрешалось любыми средствами; впрочем, он не считал себя до того обреченным происходящему, чтоб ради него заболеть, и потому не проводил над собою никаких оздоровительных терапий, а только отдыхал и питался легкою пищею.
