Леонид Гартунг - Повести и рассказы
Теперь Анна Леонтьевна рассердилась на брата — почему он, зная, должно быть, многое о Варе, ничего не рассказал ей, не предупредил, что она за человек. В действительности — это она на самое себя сердилась, а не на старика, но не хотела в этом сознаться.
С этого разговора переменилась Анна Леонтьевна к Варе. По видимости все еще была строга, в откровенности не лезла, но невестку по имени стала звать и вообще помягчела.
Георгию замечания стала делать.
— Ты что же смотришь? Варюха по дрова пошла, а ты сидишь. Разве женское это дело — тяжести таскать?
Возьмется Варя полы мыть, она у нее тряпку из рук:
— Иди отдохни, я сама вымою.
Сняла со сберкнижки деньги, накупила Варе белья тонкого, чулок капроновых. Бюстгалтер хотела купить красивый, да не нашла. С этим нежным делом частенько у торговли нехватка.
Варя заупрямилась было, не хотела брать, но Анна Леонтьевна на нее напустилась:
— Как так не возьмешь? Куда их теперь? На меня не полезет. Выбрасывать? Бери безо всяких. Да и не чужая ж ты нам теперь. А завтра в перерыв не задерживайся. В магазин с тобой пойдем.
— Ничего мне не надо. У меня все есть.
— И не думай отказываться. Ничего у тебя нет. Я ведь тоже молоденькая была. Знаю, чего женщине хочется. Особенно перед мужем…
Сказала слово это, а у самой кольнуло в сердце — неладно у ребят получается.
Когда Варя была на работе, открыла ее сумочку, посмотрела в паспорте год и число рождения. Нет, не обманывала Варя. Значит, надо все оформлять. Настоять надо.
— Сын, — позвала она. — Подойди сюда.
— Что? Сердце?
— Нет, ты послушай. И сядь толком. Вот так. Теперь скажи: ты с Варей-то жить собираешься?
— Ясно, собираюсь.
— Это тебе ясно, а больше никому. Почему не оформляете все законно?
— Оформить или нет — какая разница?
— А она так же считает?
— Не знаю. Она ничего об этом не говорила.
— Еще бы она заговорила. Это твое мужское дело. Ей женой твоей хочется быть…
— Она и так жена.
— Это не тебе, а ей решать, кем она себя считает. Ты как мужчина предложение должен сделать… Хоть с опозданием. И не обижай ее. Ее жизнь и без тебя успела обидеть.
30
День выдался как в апреле. Дул сильный южный ветер. Должно быть, готовилась прийти метель, но сейчас в природе все было чисто и ясно.
Василий забежал домой, наскоро позавтракал.
— Куда спешишь? — спросила его Пана.
— На Выселки. Надо Зину проведать, — не оборачиваясь, ответил он.
Зина была его замужней сестрой. Жила она километрах в десяти от Берестянки в маленькой деревушке. Вернее, была когда-то деревушка, а теперь осталось два дома: Зина с мужем-лесообъездчиком да старик-охотник.
— Привет передавай. Пельменей захвати мороженых.
— Ладно. Давай живей.
Любил Василий зимой ездить на лошадях. Как приятно вывести из стойла и запрячь в легкие санки застоявшегося жеребца, кинуть в кошевку навильник душистого лугового сена, зеленого, сочного, будто только что скошенного, укутаться в тулуп, повалиться в сани.
Радостно было ехать, не торопясь, думать, смотреть. Солнце светило в лицо, ласково пригревало лоб и щеки. В небе ни облачка — одна синь неоглядная. Сосны в снегу. Иногда меж сосен ели, черные издали, словно монахи.
Выехал за лог, привстал, огляделся и повернул коня по лесной дороге к стогам. У стогов еще никого не было. Ну, что ж, можно и подождать. Хорошо здесь, тихо. И посторонний никто не явится. Добирали сено с лугов, а это, всегда доступное, оставляли до весны.
Буланый ткнулся мордой в снег. Василий разнуздал его, лег навзничь в сани.
Странно, даже нелепо складывалась жизнь. Вернее сказать, не складывалась, а ломалась. А сложится ли дальше? Это будет зависеть от них. Пану жаль — ей-то за что такие муки и позор? Жалко детишек — кому-то из них расти без отца, кому-то без матери. И так и этак полусироты. И себя жалко. Первый раз ясно представил, что надо все это покинуть, уехать навсегда и от избы пятистенной, которую построил из доброго леса своими руками, и от сада, где сам вырастил малину и смородину, и от всех людей, которых знал с детства, от этих просторов, где так вольно дышится и солнце сверкает по снегам… А что его в городе ждет? Вернее всего, поначалу будет какая-нибудь комнатенка с общей кухней. Да и с работой не сразу получится — кому в городе нужен зоотехник?
И тут же он стал себя успокаивать — все образуется, обомнется, как говорил покойный отец. И Юлька будет рядом. Не крадучись, как теперь, а навсегда, насовсем рядом. А с нею ничего не страшно, хотя она совсем еще девчонка, многого не понимает… Пусть несколько лет будет трудно, но зато потом настанет такое счастье, такая жизнь, о которой он всегда мечтал — женщина будет и верным другом, и женой, и заботливой хозяйкой…
Издали Юлька показалась Василию стройным высоким мальчишкой. Он даже подумал с удивлением, чей такой? Подошла, воткнула палки в снег. Присела, освобождая ноги от лыж.
— Иди ко мне. Заждался я.
Она упала на сено рядом с ним. Он наклонился поцеловать ее.
— Опять накрасилась?
— А вам не нравится?
— И опять это «вы».
— Боюсь, привыкну, а потом где-нибудь на людях вас на «ты» назову…
Он сидел, а Юлька лежала на спине, положив затылок ему на колени.
— Неужели ты уедешь? — спросил Василий.
— Уеду.
— А как же я?
Юлька не ответила.
— Вы лучше посмотрите на небо — совсем как весной. Мне знаете что вспомнилось? Эльбрус. Над ним вот такое же небо было, голубое-голубое. Тучи остались внизу, под ногами… Вы были на Кавказе?
— Нет.
— Когда мама здоровая была, мы с ней всюду ездили, в Ленинграде жили. Ой, прямо сказать не могу — какой это город. Петропавловская крепость. Нева. Один раз мы ездили на «Ракете» до самой Ладоги. В Шлиссельбургской крепости были.
— Я нигде не был, — проговорил Василий хмуро, глядя в сторону.
— Надо ездить, — сказала Юлька. — Когда путешествуешь, чувствуешь, что живешь. Молодость пройдет, а что видел?..
Он приподнял ладонями ее голову, заглянул в глаза.
— Скажи честно, ты любишь меня?
— Конечно.
Ей казалось, что она говорит правду. Ей нравилось, что встречаться надо тайно, где-то в лесу, нравилось, что такой большой и сильный мужчина смотрит на нее влюбленными, преданными глазами и покорен ей. Нравилось, что он грубоватый, неотесанный. С ним она чувствовала себя женщиной, упивалась своей женской властью.
— Я тебя всю жизнь ждал, — сказал Василий.
— И дождались.
— Боюсь, не поздно ли?
— Поздно не поздно, не все ли равно? Пусть нам будет хорошо, и все. Без всяких мыслей.
— Мне кажется, что ты только себя любишь…
— А может быть, и так. Все мы любим в конечном счете самих себя. Не помню, кто написал: «Лучший мой друг — это я. Картина любимая — небо. Любимая музыка — шум дождя, а пища — краюха хлеба».
Обычно он любил, когда Юлька читала стихи. Она сама становилась в эти минуты иной. Но сегодня стихи раздражали Василия.
— Погоди, — обернулся к ней Василий. — Я поговорить хотел.
Она капризно скривила губки.
— Давайте лучше костер зажжем. Вы любите костры?
— Костер-то ты уже зажгла, — усмехнулся Василий. — А вот кто его погасить сможет?
* * *Когда Василий вернулся домой, Пана спросила:
— Ну, как там Зина?
— Ничего, все в порядке.
— Пельмени-то не забыл отдать?
— Отдал. (Он высыпал их в снег в лесу). Вот орехи ребятишкам. (Успел забежать в магазин перед самым закрытием). Зина прислала.
Пана не могла больше вытерпеть.
— И все-то ты врешь! И про Зину, и про орехи! Все! Все! И ни на каких ты Выселках не был!
— Где ж я был?
— Откуда мне знать, где ты таскаешься? Зина сама сюда приходила и весь день тебя прождала! Ты у своей шмары был!.. С Юленькой своей сопливой время проводил! И не отпирайся! Я все давно знаю!
Дети проснулись. Младшая Лёсенька заплакала. Василий в ярости вскочил с лавки.
— Ну, что ж. Хорошо. Да, был с нею. Был. Слышишь? Был и буду.
— С этой сучонкой? На кого жену родную променял?! — Пана кинулась на него, но он оттолкнул ее и выбежал из дома.
31
Заметки жизни
Еще раз о будущем.
Если, к примеру, человеку дать скрипку без струн, что он на ней сыграет? Даже «Во саду ли в огороде» не изобразишь. Так и любовь наша — жизнь все струны пооборвала. А Анастасия Андреевна этого не понимает. Считает, что жизнь назад пятками может пойти. И все мне толкует: «Хватит тебе одинокого образа жизни. Перебирайся ко мне. Хоть на старости лет исполним свою мечту молодую».
А к чему? Боровков совместно выращивать или сено на корову косить? Признаю, что дело необходимое и полезное, однако не для меня. Я читать или писать сяду, а она мне: «Иди помои вынеси». Да разве я стерплю? Нет, уж не хочу суеты и ненужного. Всю жизнь не суетился, а теперь мне вовсе не к лицу.
