Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы
— У него красивое имя… Лука Джамбелли. Сам-то он тоже красивый, а?
Она опять зевнула и, подняв свои тяжелые, как занавес, волосы, добавила:
— И зачем я только спрашиваю? Как будто меня это интересует! Должно быть, одна из тех библиотечных крыс, которые тебе так нравятся… У него небось перхоть и желтые зубы?
Она расхохоталась, глядя в упор на Кристину Бартийе, которая пыталась не вмешиваться и явно была слегка смущена.
— Гортензия, марш в кровать! — закричала Жозефина, теряя терпение. — И вы все кстати тоже! Я спать хочу. Уже поздно.
Они вышли из гостиной. Жозефина с такой яростью раздвинула диван-кровать, что сломала ноготь. И рухнула в постель.
Сегодняшний вечер — сплошное поражение. Мне так не хватает уверенности в себе, что я ни на кого не могу произвести впечатления. Ни хорошего, ни плохого. Я женщина-невидимка. Он считает меня просто добрым другом, ему и в голову не пришло, что у нас могут быть другие отношения. Гортензия почувствовала это сразу, как только я вошла в комнату. Она унюхала мой запах неудачницы.
Она свернулась калачиком на диване и уставилась на красную каемку ковра.
На следующее утро, когда Макс и девочки пошли на соседнюю улицу на барахолку, Жозефина прибрала кухню и составила список продуктов: масло, варенье, хлеб, яйца, ветчина, сыр, салат, яблоки, клубника, курица, помидоры, зеленая фасоль, картошка, цветная капуста, артишоки… Сегодня базарный день. Она уже заканчивала, и тут в кухню, шаркая ногами, вошла Кристина Бартийе.
— Ну и похмелье у меня, — простонала она, держась за голову. — Мы вчера что-то перепили.
Она прижимала к уху радиоприемник, отыскивая нужную волну. «Глухая, что ли», — подумала Жозефина.
— Надеюсь, это местоимение «мы» не распространяется на моих девочек.
— Смешная вы, мадам Жозефина.
— А нельзя звать меня просто по имени, без мадам?
— Да я вас побаиваюсь. Вы из другого теста.
— Ну попробуйте!
— Нет, я уже думала об этом, не получается…
Жозефина вздохнула.
— Мадам Жозефина звучит так, словно я хозяйка борделя.
— Да что вы можете знать о борделях?
У Жозефины появилось страшное подозрение. Она внимательно посмотрела на мадам Бартийе. Та поставила приемник на стол и слушала сальсу, пританцовывая плечами.
— А вы там бывали?
Кристина Бартийе запахнула пеньюар на груди преисполненным достоинства жестом приговоренной к смерти преступницы.
— Ну так, время от времени, чтобы заработать на хлеб…
Жозефина сглотнула и пробормотала:
— Ну, тогда…
— Я не одна такая, знаете…
— Я лучше понимаю эту историю с Альберто…
— A-а! Он славный парень. Сегодня у нас первое свидание. Встречаемся на площади Дефанс, вечерком. Надо мне одеться покрасивее! Гортензия обещала помочь.
— Вам повезло! Гортензия редко интересуется кем-то, кроме себя.
— Сначала она меня и впрямь недолюбливала. Но теперь смирилась. Я знаю к ней подход: вашей дочери надо льстить, гладить по шерстке, говорить, какая она красивая, умная и…
Жозефина собиралась ответить, но тут зазвонил телефон. Это была Ширли. Она просила Жозефину зайти.
— Ты ж понимаешь, при мадам Бартийе не поговоришь нормально.
Жозефина согласилась. Она отдала Кристине список покупок, дала денег и попросила поторопиться. Мадам Бартийе промямлила, что сегодня воскресенье, а с мадам Жозефиной невозможно расслабиться, вечно она куда-то спешит. Жозефина быстро заткнула ее, напомнив, что рынок закрывается в половине первого.
— Спятить можно! — проворчала мадам Бартийе, просматривая список.
— И не вздумайте покупать сладости вместо фруктов и овощей! — прорычала Жозефина, выходя из квартиры. — Это вредно для кожи, зубов и попы.
— Да мне плевать, я свою картофелину вечером съедаю.
Она пожала плечами и начала читать список покупок так, словно расшифровывала инструкцию по эксплуатации электродрели на иностранном языке. Жозефина хотела что-то сказать, но махнула рукой и ушла.
Ширли открыла ей дверь, разговаривая по телефону. По-английски. Очень сердито. Она говорила: «No, no, nevermore! I’m through with you…» [35]. Жозефина знаком показала, что придет попозже, но Ширли, ругнувшись на прощание, бросила трубку.
При виде расстроенного лица Ширли и синяков под глазами, гнев Жозефины, накопившийся за неделю, внезапно спал.
— Рада тебя видеть. Как Гэри?
— Твой сын — прелесть… Умный, милый, красивый. Он не может не нравиться.
— Спасибо огромное. Будешь чай?
Жозефина кивнула и посмотрела на Ширли, словно видела ее первый раз. Словно близость к королеве превратила ее в прекрасную незнакомку.
— Жози… Что ты на меня так смотришь?
— Я тебя видела по телевизору… недавно. Рядом с английской королевой. На балу у Чарльза и Камиллы. И я точно не ошиблась, потому что…
Она пыталась найти слова, шаря в воздухе руками, как утопающая. Хотела сказать простые слова, но не могла сформулировать. «Если скажешь, что это была не ты, хотя я тебя узнала, я пойму, что ты солгала, и не очень обрадуюсь, сама понимаешь. Ты моя единственная подруга, единственный человек, которому я доверяю, мне не хочется лишиться этой дружбы, не хочется подвергать ее сомнению. Значит, скажи, что все это мне не приснилось. Не лги мне, пожалуйста, не лги мне».
— Это, конечно, была я, Жозефина. Потому и уехала в последний момент. Не хотелось туда идти, но…
— Ты была обязана ехать на бал к английской королеве?
— Обязана…
— Ты знакома с Чарльзом, Камиллой, Уильямом, Гарри и всем семейством?
Ширли кивнула.
— А с Дианой?
— Я очень хорошо ее знала. Гэри рос с ней, с ее детьми…
— Но Ширли… Ты должна мне объяснить!
— Не могу, Жози.
— Почему это?
— Не могу.
— Даже если я обещаю никому об этом не рассказывать?
— Так будет безопаснее для тебя, Жози. И для твоих девочек. Ты не должна знать.
— Не верю.
— И все же…
Ширли грустно и нежно посмотрела на нее.
— Мы знакомы столько лет, мы говорим обо всем, я тебе поведала мой единственный секрет, я для тебя — открытая книга, и единственное, что ты можешь мне сказать, что ничего сказать не можешь…
Жозефина задыхалась от гнева.
— Я тебя ненавидела всю неделю. Всю неделю у меня было ощущение, что ты у меня что-то украла, что ты предала меня, и теперь ты не хочешь ничего рассказать. Но разве дружба не обоюдное понятие?
— Я просто тебя оберегаю. Меньше знаешь, крепче спишь.
Жозефина беззаботно рассмеялась.
— Будто меня из-за тебя пытать станут!
— Это и правда может навлечь на тебя неприятности. Как уже навлекло на меня. Но мне приходится так жить, а ты-то тут при чем…
Ширли говорила спокойным голосом. Словно речь шла о самых обычных вещах. Жозефина не различила ни единой фальшивой ноты. Она констатировала факт, ужасный факт, не проявляя при этом никаких эмоций. Жозефину тронула ее искренность, она отступила.
— Все так серьезно?
Ширли села рядом с Жозефиной. Обняла ее за плечи и тихонько, шепотом, доверительно начала:
— Ты никогда не задавалась вопросом, почему я поселилась именно здесь? В этом пригороде? В этом доме? Одна-одинешенька, без семьи во Франции, без мужа, без друзей, без настоящей профессии?
Жозефина отрицательно мотнула головой.
— За это я тебя и люблю, Жозефина.
— За то, что я глупая? Не вижу дальше своего носа?
— За то, что ты не видишь повсюду зло! Я здесь прячусь. Здесь меня не узнают, не выследят, не найдут. Там я жила насыщенной жизнью, пока… не случилась одна вещь. Здесь я что-то пытаюсь делать, выживаю…
— И чего ждешь?
— Сама не знаю. Жду, что в моей стране сама собой разрешится эта ситуация… Что я смогу вернуться туда и заживу по-прежнему. Я вроде бы все позабыла, когда здесь поселилась. Я изменила личность, имя, образ жизни. Могу воспитывать Гэри, не дрожа от страха, когда он поздно возвращается из школы, могу не оборачиваться, вдруг за мной следят, могу спать, не боясь, что взломают мою дверь…
— Поэтому ты так коротко постриглась? Поэтому одеваешься, как парень? Поэтому дерешься не хуже мужчины?
Ширли кивнула.
— Я всему научилась. Драться, защищаться, жить одна как перст…
— А Гэри знает?
— Я все ему рассказала. Просто обязана была это сделать. Он сам понял многое, и нужно было его успокоить. Сказать, что он не ошибался. Он от этого очень повзрослел, возмужал. И выдержал удар. Иногда мне кажется, это он меня оберегает, а не я его!
Ширли сжала руку Жозефины.
— И во всех этих несчастьях я нашла нечто вроде счастья. Спокойное счастье — без страха, без бурь… Без мужчины…
Она вздрогнула. Чуть было не сказала «без этого мужчины». Она опять с ним виделась. Из-за него так долго и не возвращалась во Францию. Он позвонил из отеля «Парк Лейн» и сказал: «Жду тебя в шестьсот шестнадцатом номере». И повесил трубку, не дождавшись ответа. Она смотрела на телефон, твердя: не пойду, не пойду, не пойду. И бегом побежала к отелю «Парк Лейн», на углу Пикадилли и Грин-Парка. Сразу за Букингемским дворцом. Просторный вестибюль, весь бежевый и розовый, с венецианскими люстрами в форме гроздей винограда. Диваны, на которых бизнесмены бархатными голосами беседовали о делах, попивая чай. Огромные букеты цветов. Бар. Лифт. Долгий коридор с бежевыми стенами, с пышными коврами, с изящными светильниками на стенах. Номер 616… Словно декорации какого-то фильма. Он всегда назначал ей свидания в гостиницах рядом с парком. «Оставишь ребенка играть на травке и поднимешься ко мне. Он будет разглядывать влюбленных и белочек, это пойдет ему на пользу». Однажды она ждала его весь день. В Гайд-Парке. Гэри был тогда маленький. Бегал за белочками. «Они мне очень нравятся, мамочка, но издали, вблизи они похожи на крыс». А у нее все наоборот: вблизи она любит этого человека, а на расстоянии понимает, кто он на самом деле: крыса. В тот день он вообще не пришел. Они с сыном пошли в «Фортнам энд Мейсон». Ели мороженое и пирожные. Прикрыв глаза, она пила горячий чай. Гэри гордо и прямо сидел в кресле и со знанием дела пробовал пирожные кончиком вилки. «Держится, как маленький принц», — заметила официантка. Ширли побледнела. «Хорошо сегодня было в парке, — выручил ее Гэри. — Грин-Парк — мой любимый». Он знал все парки Лондона.
