Стивен Фрай - Как творить историю
Отец оторвался от газеты:
– Он дело говорит, Мэри.
– У меня же не горячка или еще что. Если я что-то забуду, Стив мне напомнит.
Отец нахмурился.
– Кто такой этот Стив Бернс? – спросил он. – Не помню, чтобы ты упоминал о нем раньше.
– Ну, не Стив, так Скотт, или Ронни, или Тодд… да любой из ребят.
– Тодд Уильямс очень милый молодой человек, – сказала мама. – Помнишь его сестру, Эмили? Ты ходил с ней на танцы, когда Уильямсы жили в Бриджпорте.
– Да. Конечно. Приятные люди. Вот Скотт обо мне и позаботится.
– Ладно, решать, разумеется, тебе, – сказал отец. Он наклонился ко мне, понизил голос: – Насколько я знаю этих ребят из правительства, они продолжат интересоваться тобой.
– Ты хочешь сказать, они мне не поверили?
– Не говори глупостей. Я хочу сказать только одно, сынок. Они будут все проверять. Каждую мелочь. Это очень дотошные люди. А дело, однажды открытое, так навсегда открытым и остается. Поэтому просто помни, что говорить тебе обо всем этом ни с кем не следует, не то наживешь неприятности.
Я кивнул:
– Никто на последнюю оладью не претендует?
Шагая по кампусу, я впервые ощущал себя в Принстоне совершенно одиноким. Я не знал, где живет Стив, не знал, где его общежитие, в каких местах он бывает, как взяться за поиски. Мне пришло в голову, что Стива события прошлой ночи могли напугать настолько, что он постарается держаться от меня как можно дальше. Возможно, делать то, что я собираюсь сделать, мне предстоит в одиночку.
С родителями я расстался, весело помахав им на прощанье, у «Харчевни павлина», и теперь в кармане моем понемногу сминались пятьсот долларов новенькими хрустящими купюрами.
– Понимаешь, никак не вспомню код, который нужно набрать, чтобы из стены вылезли деньги, – объяснил я отцу. – Начисто вылетел из головы.
Отец с удивительной легкостью отбарабанил его. Возможно, мы богаты… не исключено, что жизнь в этой Америке, с ее «Харчевнями павлинов», состоятельными отцами и собаками по кличке Белла, не так уж и плоха.
Хотя что-то… что-то тут было такое, не нравившееся мне. Отчасти оно состояло из сказанного о Стиве, отчасти из возникшего у меня почти с самого начала ощущения: чего-то тут не хватает. Все было «четко» и «потрясно», никаких тебе «чуваков», никто не знал слова «клево». Отовсюду только и слышалось, что «черт», «Иисусе» и «проклятье», и это не походило на Америку, какую я знал по фильмам. Но опять-таки, может, так и принято выражаться в «Лиге Плюща». Принстон, подозревал я, городок навряд ли типичный. И все же было в нем что-то… что-то неправильное.
Я услышал за спиной тарахтенье мотора и отступил в сторону, пропуская садовый трактор. Пожилой водитель благодарно отсалютовал мне, притормозил и соскочил на землю, чтобы забросить в прицепчик длинный рукав шланга.
– Эй, привет, Майки! – На плечо мне легла рука.
– О, хай, – ответил я. Это был Скотт. Или, может быть, Тодд. А то и Ронни. Кто-то из этой троицы.
– Ну как ты, англичанишка?
– А, в порядке, – ответил я. – В полном порядке. Мне намного лучше. Возвращаюсь в американцы.
– Правда? Говоришь ты все еще как английский король.
– Да знаю. – Я вздохнул. – Но ничего, память возвращается. Док Бэллинджер сказал, это займет несколько дней.
– Так чего, мяч-то гонять выйдешь?
– Прости? А, мяч. Нет, боюсь, мне сейчас не до бейсбола. – Я содрогнулся от одной мысли о нем. – Фигово, я понимаю, но ничего не попишешь.
– Черт, Майки. Выбрал же ты время… эй, глаза протри! – Скотт, или Тодд, или кем он был, отскочил в сторону – мимо нас, пыхтя, проследовал все тот же трактор. На мой взгляд, угроза столкновения отсутствовала, однако он все равно разозлился. – Ну ты! – рявкнул он.
Водитель притормозил и испуганно оглянулся на Тодда/Скотта/Ронни:
– Я, сэр?
– Да, ты, болван! Какого дьявола ты не смотришь, куда прешь?
– Прошу прощения, сэр. Мне показалось, места достаточно.
– Так вот, в следующий раз открывай свои негритянские зенки пошире, слышишь, болван?
– Да, сэр. Прошу прощения, сэр.
Сцену эту я наблюдал в остолбенении. До меня наконец дошло, чего не хватало в городе, и я чувствовал себя идиотом, чувствовал вину за то, что не понял этого сразу.
Все студенты, каких я встречал, были белыми. Все до единого. Белыми, точно лик позора. Трактор покатил дальше.
– Кретины! – Скотт/Ронни/Тодд сплюнул на дорожку. – Никакого уважения к людям.
– Зато тебя оно переполняет, – сказал я.
– Что ты?
– Уважение к людям, – сказал я. – Ты переполнен им.
– А, ну да, – кивнул он. – Конечно, я-то людей уважаю. Так, Майки, ты что нынче делать собираешься?
– Да надо бы позаниматься, наверстать упущенное, – ответил я, в горле у меня было совсем сухо. – Может, попозже увидимся.
– Ясное дело. Ну, пока, дружище.
– А, кстати, – окликнул я его, окончательно уяснив, что мне снова необходим Стив, необходим позарез, понравится ему это или нет. – Я начисто забыл, где живет Стив.
– Бернс? В Диккинсоне.
– Ах да, в Диккинсоне. Конечно.
– Ты только поосторожнее с ним, Майки. Сам знаешь, что о нем говорят. – Скотт/Тодд/Ронни выставил вперед бедра и откинул назад голову – поза поникшей лилии.
– Да ну, куча дерьма все это, – сказал я. – Он гуляет с Джо-Бет. Знаешь ее, официантка из «ПД»?
– Точно? Ни хрена себе, это же потрясная телка. Ладно, пока, приятель, пока, корешок.
Как правило, мне требуется немалое время, чтобы кого-нибудь невзлюбить. Однако Ронни/Тодд/Скотт, решил я, – мудак, полный и окончательный.
Хотя, возможно… Возможно, думал я, пока блуждал по трем разным указанным мне путям к Диккинсон-Холлу, возможно, мудак-то как раз я. Если бы Америка не была столько лет на ножах с Европой, возможно, Тодд/Ронни/Скотт вырос бы совсем другим человеком. Это я сделал его таким.
Впрочем, о чем я? Все дело в генах. Гены, гены и ничего, кроме генов. Я хочу сказать, возьмите отца Лео, Дитриха Бауэра. Сукин сын, который в одном мире появляется в Аушвице, чтобы помочь стереть евреев с лица земли, и сукин сын, который появляется в Аушвице, чтобы помочь стереть евреев с лица земли, – в другом. А собственный его сын остается в обоих мирах порядочным человеком, хоть и склонным принимать слишком близко к сердцу вину отца.
Однако этак у нас получается сплошная предопределенность, как ее ни препарируй. Воля истории или воля ДНК. А где же воля человека? Быть может, я найду в моем жилище, в Генри-Холле, философические заметки, кои помогут мне выбраться из этого мыслительного лабиринта. Пока же вот он, Диккинсон.
Из здания как раз выходил, обнимая руками стопку книг, рыжеволосый студент.
– Бернс? Идите по коридору. Сто пятая. Это слева.
– Оу, мучос грациас, чувак.
– Простите?
– Да нет, это так, – сказал я. – Выражение благодарности, принадлежащее к другой эпохе.
– О… понятно. Ну тогда – пожалуйста.
Стив открыл дверь, протер заспанные глаза.
– И что? – спросил я. – Не хочешь пригласить меня войти?
– Господи, – сказал он, впуская меня. – А я-то надеялся, что все было сном.
Вся комната была заклеена плакатами. Портрет Дюка Эллингтона – так он, выходит, все-таки одолел разрывный поток истории, с радостью подумал я, уже кое-что, – и скопище девиц. Крупных, грудастых, блондинистых, тип Памелы Андерсон: холодные, полуприкрытые глаза и такое обилие румян, что хватило бы на перекраску Белого дома в красный цвет.
– М-м, – я переводил взгляд с плаката на плакат, – по-моему, леди слишком много обещают.[167]
– Послушай, Майк, – сказал Стив, затягивая пояс халата, – давай договоримся сразу. Кончай с этим, ладно? У меня и так неприятностей хватает.
– Неприятностей? Что значит «неприятностей»? Он покачал головой.
– Что они сказали тебе этой ночью?
– Да ничего. – Стив прошаркал к кофеварке. – Ничего они мне не сказали. Просто роняли намеки, вот и все. Они слышали, что у меня «психологические проблемы», что я завожу «странных друзей». Видимо, так они себе представляют дружеское предостережение.
– Прости, – сказал я. – Нет, правда, прости. Я не хотел втягивать тебя в эту неразбериху. Я не знал… не знал, на что похожа Америка.
– Да вот на это самое. Таков наш мир. Кофе хочешь?
– Спасибо. Знаешь, – сказал я, – там, откуда я прибыл, есть такая штука, политическая корректность.
– Она и тут имеется.
– Нет, у нас она означает, что ты наживаешь неприятности, если не предоставляешь равных прав женщинам, калекам, людям любого этнического происхождения, черным, азиатам, латиноамериканцам, американским индейцам, кому угодно, и, разумеется, геям. То есть лесбиянкам и… ну, знаешь, додикам, или как они тут у вас называются. Если тебя хотя бы заподозрят, что ты оскорбительно или нетерпимо обращаешься с ними или просто относишься свысока к любой из этих групп, ты можешь лишиться работы, попасть под суд… вообще обращаешься в прокаженного.
