Владимир Войнович - Монументальная пропаганда
Трое друзей все еще сидели за столом. Глядя в сторону окна, Ванька опять вспомнил бой в Кандагаре, когда моджахеды из всех видов оружия крошили их батальон, застрявший в ущелье и практически беззащитный. Крыша тоже вспомнил афганский опыт и штурм дворца президента Амина.
Жердык ничего подобного вспомнить не мог и полез под стол.
— Ты чего? — прокричал ему Ванька, отогнувши клеенку.
— Я боюсь! — прокричал из-под стола Жердык.
— Все боятся, — сказал ему Крыша, — но зачем же лазить под стол? Вылезай! — он схватил Жердыка за шкирку и стал тянуть наружу, а тот упирался, плакал и кричал:
— Ребята! Не надо! Оставьте меня здесь! Я боюсь. Вам не страшно, вы герои, а я боюсь!
— А ты не бойся. Это не страшно, — сказал Ванька, казалось, совершенно спокойно.
— Это тебе не страшно! — прокричал Жердык. — Потому что ты обрубок. Тебе жить незачем, а я еще полон сил.
Глядя на Ванькино лицо, трудно было понять, что оно выражает.
— Вылезай, Саня! — сказал он Жердыку почти ласково. — Успокойся. Ты что же, грозы не видел? Вылезай, потолкуем.
Как ни странно, эти слова подействовали на Жердыка, и он, оттолкнувши руку Крыши, вылез и отряхнулся смущенно.
— Ну вот, — сказал Ванька. — Вот и хорошо. Выпей еще и успокойся.
Жердык принял протянутый ему стакан и отхлебнул, стуча в стекло зубами и проливая водку на грудь.
— Ты знаешь, — сказал ему Ванька, — когда очень страшно, надо думать о чем-нибудь отвлекающем. Я, когда нас крошили в ущелье, почему-то старался вспомнить стихи, которые я где-то зачем-то читал и запомнил. — Ванька закрыл глаз и почти пропел:
Утомленные пушкиВ это утро молчали.Лился голос кукушки,Полный горькой печали.Но ее кукованьеНе считал, как бывало,Тот, кому этой раньюВстарь она куковала…Взорван дот в три наката,Сбита ели макушка…Молодого солдатаОбманула кукушка.
— А мне, — сказал Крыша, — в таких случаях приходят на память маршевые песни. «Несокрушимая, — пропел он, — и легендарная…
— В боях познавшая радость побед…» — подхватил, ободряя себя, Жердык и посмотрел в окно. Стихия проявляла признаки успокоения.
— Не надо это! — попросил Ванька. — Ты, — повернулся он к Жердыку, — лучше спой нам что-нибудь лирическое.
— А что? — спросил Жердык и вздрогнул от вновь сверкнувшей за окном молнии.
— Что хочешь. Например, свою любимую песенку Герцога.
Крыша посмотрел на Ваньку вопросительно.
— Да сейчас вроде не к месту, — засомневался Жердык.
— Ничего, — сказал Ванька. — Хорошая песня всегда к месту. Ну, давай.
— Ты думаешь? — сказал Жердык. И согласившись, приложил руку к груди, открыл рот. Но в это время опять засверкали молнии: одна, другая, третья.
Жердык обхватил голову руками, присел и снова полез под стол. Новая молния опять попала в бетонный карман. На этот раз стекло лопнуло, кипящая вода хлынула внутрь. Клубы горячего пара закрыли все.
— Умираю! — закричал из-под стола Жердык.
— Тогда я вам спою, — сказал Ванька и потянулся к магнитофону.
Крыша немедленно сообразил, что это значит, но он Ваньки уже не видел.
— Стой! — закричал он и кинулся к Ваньке сквозь пар. Он прыгнул, как ягуар. Вытянув руки вперед, летел он на перехват, похожий, может быть, на торпеду. И застигнут был случившимся прямо в полете.
Ванька нажал на клавишу, из микрофона вылился чистый тенор Жердыка:
— Сердце красавицы…
И тут полыхнуло не снаружи, а изнутри, и Крыша не упал на Ваньку, а, напротив, взмыл вверх и продолжил свой полет в бесконечность.
Глава 18
Незадолго до грозы Аглая Степановна Ревкина сидела за столом, пила чай с ванильными сухарями и поглядывала в окно. Там было тихо и ясно. Ничто не предвещало ничего.
Аглая вспоминала свою поездку в Москву, встречу с генералом Бурдалаковым, драку с милицией, скандал со скульптором Огородовым. Нахал! С такой болезнью явился прощаться. Вот и ей пришла пора расстаться со своим постояльцем. Три десятка лет прожили вместе…
— Вот, — сказала она, подойдя к нему с чашкой, — видишь, все-таки дождались. Завтра тебя поставят на старое место, и это уже все, никто тебя оттуда не сдвинет.
Она посмотрела на него, но в его лице и фигуре никакого отношения к предстоящему событию не обнаружила. И вдруг подумала: а вдруг он не хочет туда? Там холод, сырость, голуби и возможны разные злоумышления. В каком-то городе взорвали уже памятник Николаю Второму. И этот могут взорвать. Еще подумала: отдам его им, а с кем останусь сама?
Одна в пустой квартире… Как это бывало и раньше, она в своих размышлениях упускала из виду то обстоятельство, что он не совсем живой. И мимолетно скользнула мысль: а что, если вовсе не отдавать? Эти люди отреклись от него, — думала она, забыв, что живет уже в другую эпоху, не тех, которые отрекались, — разве они заслужили право на него?
После чая стала готовиться ко сну. Постелила постель, включила телевизор. Местный канал подводил итоги выборов. Коммунисты одержали внушительную победу. Журналистка брала интервью у нового главы долговской администрации Александра Жердыка.
— Я считаю нашу победу естественной. Людям надоело жить в нищете и неопределенности. Они теперь видят воочию, что только коммунисты способны обеспечить им спокойную и достойную жизнь. А что касается меня лично, — с выражением печали добавил он, — то я не воспринимаю свою новую должность как источник каких-то льгот, преимуществ или чего-то такого. Для меня это будет тяжелый труд, повседневный и неблагодарный, но если мы любим наш народ, нашу Родину, то мы не имеем права уклоняться даже от самой трудной и неприятной работы.
После рекламной паузы пошел фильм из цикла «Наше старое кино». Фильм был, и правда, старый, черно-белый, о войне. «Секретарь райкома» с актерами Ваниным, Жаровым, Астанговым. Наивный, конечно, фильм, но идейно правильный. Вот ведь умели делать! И сюжет острый, и актеры хорошие, и идеологически выдержан. Может быть, прав Жердык. Все возвращается на свое место. Молодые люди смотрят эти фильмы, и что-то, наверное, западает им в душу. В конце концов начнут понимать, что прежнее поколение жило идеалами, не то что эти новые русские, у которых идеалы измеряются весом золотой цепи на толстой шее.
В комнате было тепло, пожалуй, даже жарко, но ее слегка знобило, и она натянула на себя ватное одеяло.
За окном опять светила луна, светила тихо и безмятежно, и так ярко, что можно было читать книгу. Аглая угрелась, и ей было хорошо. Она смотрела телевизор, поглядывала на луну и теперь видела отчетливо: брат режет брата. В телевизоре староста, служивший немцам и схваченный партизанами, стал кричать: «Я русский», а секретарь райкома ему сказал: «Ты предатель и для нас ты трижды немец, гад». Аглая пыталась следить за сюжетом, но мысли разные отвлекали. Она даже и не заметила, как этот фильм кончился и началась другая передача. В которой вдруг почему-то показали Валентину Жукову и попросили ее опознать. А почему ее надо опознавать, когда ее все и так знают? Аглая не поняла и, переключившись на другой канал, попала в передачу совершенно другого рода. Показывали зал, в котором сидели какие-то люди, на партизан совершенно не похожие, между ними ходила молодая женщина с микрофоном и задавала вопросы.
— Скажите, вот вы говорите, что разошлись с мужем, потому что он вас не удовлетворял сексуально. Это что значит: не удовлетворял? Он был импотент? У него не было эрекции?
— Нет, — отвечала спрашиваемая, — физически у него все было нормально. Но он просто не хотел понимать, что могут быть какие-то фантазии, не признавал никаких отклонений от того, что сам считал нормой.
— Ну, например?
— Ну, например, он был против анального секса, а когда я ему сказала, что хотела бы переспать с его другом, он вообще скандал поднял и даже позволил себе ударить меня. В конце концов я от него ушла и вышла за другого.
— И этот другой помогает вам осуществить ваши фантазии?
— Да, конечно.
— Он не запрещает вам переспать со своим другом?
— Не только не запрещает, но, наоборот, поощряет. Мы часто занимаемся групповым сексом.
— И вам нравится групповой секс?
— Очень.
— А что именно вам нравится в групповом сексе?
— Больше всего мне нравится двойной минет.
— Двойной минет? — подняла бровь ведущая. — Это что же?
— Два члена в рот.
— Вот как! Это в самом деле должно быть увлекательно. А тройной минет вы не пробовали?
Аглая не поленилась, слетела с кровати, подбежала к телевизору и стала плевать на экран, выкрикивая:
— Дура! Дура! Два члена в рот! Стрелять таких надо, стрелять!
Она дрожала от возмущения, плевалась и заплевала весь экран. Выключила телевизор. Легла. Долго не могла успокоиться. Что же это происходит? Неужели ради этих тунеядцев она, ее поколение жертвовали своим здоровьем и жизнью? Включила другой канал. Там, слава Богу, передавали что-то родное. Повторяли старый «Голубой огонек» с космонавтами, передовиками производства, мастерами слова и сцены. Поэт Роберт Рождественский, еще живой, читал стихи «про того парня». Людмила Зыкина, прижимая руку к груди, пела песню «Издалека долго течет река Волга».
