Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп
— Может, им вода нужна?
— Ну, ну, давай без реакционных штучек.
Шульцу лучше схватить чахотку, чем прослыть реакционером.
— Я хочу сказать, что, может, им нужны водоросли, это же утиная похлебка.
— Плюнь ты на эту похлебку.
Шульц промолчал. И начал потихоньку подсовывать уткам зеленый корм, посадил немножко овса и даже подумывал о том, чтобы ловить водяных блох и прочую мошкару. Когда он совсем утратил человеческий облик и превратился во вьючного осла-витаминщика, утиная смерть наконец отступила.
В это самое время Краусхар получил запрос от редакции районной газеты: «Сроки откорма истекают. Где пять тысяч отборных уток для наших хозяюшек?»
Настроение у Краусхара заметно упало. Он вызвал Шульца Голубятника.
— Сколько у тебя там передохло уток?
Шульц едва осмелился назвать точную цифру.
Краусхар проклял хвалебную статью, авансом увенчавшую его за инициативу.
Для инициативы в краусхаровском духе нужна удача. Удача появилась в его кабинете, приняв образ рыбака Анкена — брата бывшей жены Оле.
Рыбак Анкен стоял перед столом Краусхара.
— Плана по рыбе я не выполню!
— Это еще что за разговоры? Небось спустил рыбку налево?
Рыбак Анкен оскорбленным тоном:
— Будто сам не знаешь! Председательские утки всю рыбу сожрали.
Вот это удача так удача, бог посылает ему руководящее указание: надо просто перевести незапланированных уток Оле на райферму и таким образом покрыть все убытки.
Мертке готовит корм к вечеру, выкладывает его в корытца, сервирует ужин для уток и звонит. Звонит в тот самый колокольчик, что некогда был подвязан к сбруе резвой кобылки, принадлежащей Аннгрет Анкен. Из заливов и затонов несутся утки на птичий двор, где с аппетитом глотают зерно, сэкономленное на курах. Мертке напевает себе под нос:
Гнездись скорее, белый гусь!..
Из деревни доносится рев грузовика. Через несколько минут он усиливается так, что весь птичник вздрагивает. Три грузовика с прицепами въезжают на птичий двор.
Из них вылезают семеро мужчин. Один с приветливой улыбкой подходит к Мертке. Это Шульц Голубятник.
— Можешь радоваться — мы избавим тебя от уток.
В руках у Мертке пляшет клочок бумаги — накладная на перевозку груза. На ней прописью: «Три тысячи уток…» Подпись неразборчива, печать.
— Да как же так! — Мертке прилагает все усилия, чтобы не разреветься перед этими улыбающимися мужчинами. Она бежит за Оле. Оле в городе. Ищет Крюгера. Крюгер на МТС. Наконец ей попадается Вильм Хольтен.
— Вильм, а Вильм! Помоги мне.
Крики и жалобное кряканье несутся с птицефермы. Уж не тигр ли, сбежавший из цирка, забрался туда! В воздухе носятся перья — вихрь страха — и утиные вопли.
37Висят звезды над сжатым полем. Оле сидит на ступеньках куриного возка. Он шарит в карманах — ищет зажигалку, чтобы раскурить трубочку среди ночи. И вдруг рука его натыкается на губную гармонику — старую знакомку по веселым молодым денькам. И как она, спрашивается, попала к нему в карман? Чудеса, да и только!
Помутнели блестящие края этого карманного органа. Оле подносит гармонику к губам и начинает дуть. Она ему отвечает. Дребезжащим старческим голосом. Звуки улетают вдаль. Оле — весь внимание. Слушай, вот рокочут басовые ноты! Да это же он сам! И его мысли! А вот тонкие, скрипичные ноты! Это Мертке! И ее мысли! Знает ли Оле ее мысли? Увы! Он их не знает! Знает ли Мертке его мысли, мысли немолодого мужчины, который бродит по пустынным лесам жизни? Не полянка ли открылась в лесу? Не девушка ли стоит на ней?
Кого ты ждешь, девушка?
Я жду тебя.
Мне грустно это слышать. Уж не слепа ли ты, девушка? Не юноша стоит перед тобой. Видишь, как время посеребрило мои волосы?
Я вижу, когда хочу, даже мошку в чашечке розы.
Ты ждешь меня?
Кузнечики и цикады сопровождают ночную музыку Оле. Громогласный оркестр! У Оле, испытанного активиста, приступ слабости (просьба к журналистам и фотографам молчать об этом). Оле мечтает, мечтает о любви: жил да был человек, который любил девушку по имени Кемерт. Любовь сделала его искусным и ловким. Я не преувеличиваю — он мог поймать солнечный луч. И еще любовь дала ему силу. Думайте обо мне что хотите, но этот человек мог поднять с земли собственную тень и забросить ее в бездну мрака. Таков он был.
А девушка Кемерт была не менее искусна и ловка. Кто на нее ни взглянет, тот улыбнется. Кого она ни тронет, тот обрадуется. Кто ни услышит ее голос, тот задрожит, как цветок на ветру, и ей ничего не стоило пройти по радуге, как по дороге.
Но жили возлюбленные не в самом лучшем из миров. Пришел к ним сосед и пожаловался:
— Я выбиваюсь из сил, целый день собираю ягоды, а к вечеру их остается только на дне моей корзины, кто-то меня обкрадывает.
И пришел сосед соседа и тоже пожаловался:
— Я замерзаю. Моя жена пряла целое лето. Я ткал целое лето. А когда настала осень, у нас украли сукно. Клянусь богом, я замерзаю.
И тогда человек — влюбленный человек — устыдился и сказал соседям:
— Тот, кто обокрал вас, обокрадет и меня. Давайте вместе отыщем и накажем вора. — Так сказал человек, потому что любовь возвысила его.
Председатель сельскохозяйственного производственного кооператива «Цветущее поле», зачарованный ночным концертом, засыпает прямо на лесенке. Ночной ветер доносит с поля аромат спелых хлебов. Летучие мыши вьются вокруг сторожевой будки. Губная гармоника соскальзывает на колючее жнивье. И звезды мигают.
Хлопотливый, богатый событиями день выдался для Оле; пропавший мотоцикл, починка его, Симсон, обесцвеченная перекисью, злобные сплетни. Неужто же чертополох бабьей болтовни отпугнет Мертке? Нет.
Оле уехал в город. Приятно было подставлять грудь ветру. Казалось, ветер уносит прочь его ярость. Для человека за пятьдесят, если разобраться, вовсе не зазорно, что его заподозрили в связи с двадцатилетней. Но каково это для двадцатилетней?
Один за другим перебирает Оле дни своей жизни. Не так уж много даров разложило счастье на его извилистых путях. С вашей стороны, товарищ Счастье, будет очень даже неплохо, если вы припасете для него еще хоть самую малость. Прием круглосуточно в кооперативе «Цветущее поле», последний дом, крайняя дверка слева.
Деревья вдоль обочины, казалось, несутся ему навстречу и склоняются перед неистовым мотоциклистом. Тс-с-с! Липы и каштаны шушукаются, как многоопытные старушки: «С чего это ты вдруг размечтался о любви? Коли на то пошло, ты до сих пор еще числишься мужем некоей Аннгрет Анкен». И Оле тут же решает с этим покончить.
В магистрате, конечно, только и ждали, когда Оле Бинкоп подаст заявление о разводе. Но вот он явился — почетный клиент с экстренным заказом. А дверь в магистрате оказалась на запоре. Это же надо, такой бюрократизм: заявления о разводе принимаются по средам. Ну а сейчас что, не среда, что ли? Среда, но еще нет шестнадцати часов.
Оле решил не терять времени даром, съездил на машинную станцию спросить, нет ли у них второй сноповязалки для «Цветущего поля».
Солнце уже клонилось к западу, когда он снова вспомнил о разводе. У магистратского чиновника кончились приемные часы. Но Оле так забарабанил в дверь, что ему открыли.
— Бог ты мой, у вас было шесть лет времени. На каком месяце ваша новая?
Оле и тут не обиделся. Он улыбнулся, польщенный, многозначительно отвечал на все вопросы и уладил все, что следовало уладить. Меж тем наступил вечер, и на дворе стемнело.
Когда Мертке с Хольтеном прибежали к птицеферме, семеро приезжих уже погрузили на машины последних уток, закурили, отерли пот и начали сдувать с губ последние перышки. Яростные вопли уток сменились боязливым покрякиванием.
Напыжившись от гордости, Вильм Хольтен обратился к грузчикам:
— Эй вы, грабители, кто вас прислал?
Мужчины засмеялись:
— Раньше надо было приходить, сынок! Мы и без тебя все погрузили.
Перебранка, обильно уснащенная отборными терминами из большого непечатного лексикона, — вполне освежающее мероприятие в такую жару.
— А ну сгружай уток!
— А за порожнюю ездку ты, что ли, заплатишь, птенчик?
Хольтен беспомощно глянул на Мертке — до пальмы ли тут?
Мертке ринулась в Майберг. Она вскочила на велосипед и, как девочка из сказки, помчалась вслед за легкими перышками, что кружились над дорогой.
Районное управление было закрыто. Не работать же им сверхурочно на случай, если какая-нибудь не в меру чувствительная птичница вздумает явиться с жалобой?
Мертке попросила сторожа дать ей домашний адрес товарища Краусхара. Нежно мурлыкал транзистор. У сторожа было кроткое, благостное настроение. Облако венских вальсов окружало его. Поэтому он, против ожидания, держался с Мертке вежливо и даже сказал ей: «Пожалуйста!»
