Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза
Не глядя на гостя, прошел в свою комнату и прикрыл без стука за собой дверь.
— Здороваться надо! — сердито крикнула вдогонку ему мать. Мальчик вернулся. Устало, равнодушным тоном произнес:
— Здравствуйте, — и ушел к себе.
— С характером твой мужичок, — сказал парень.
— А ну его, — отмахнулась она.
Села рядом с ним.
— Он у тебя, кажется, быстро засыпает? — спросил парень.
Она не ответила, ласково провела рукой по его волосам. Он встал, наклонился над ней и жадно, будто пил из родника, припал к ее губам. Срывал с нее кофту грубо, торопливо.
— Оставь, — сказала она. — Я сама. Отвернись только.
— Зачем? — машинально спросил он и тут же отвернулся, тяжело, часто задышав в тихий полумрак комнаты…
…Через полчаса, они, утомленные, лежали рядышком на раскрытом скрипучем диване, и он неожиданно спросил:
— Ты заплакала, потому что тебе было хорошо?
Она посмотрела на него, как смотрят на детей, сказавших какую-то наивную глупость, усмехнулась, но ответила:
— Да.
— Почему ты не отправишь сына к нему? — спросил он через некоторое время, просто чтобы не молчать.
— Не говори глупостей. Он же больной человек, наркоман, — неохотно ответила она.
— Но у тебя ему ведь тоже несладко…
— Верно, — согласилась она. — Вот если б бабушка была…
— Умерла? — спросил он.
— Его мать давно умерла. Слава богу, не увидев сына таким. Моя — два года назад, как раз в тот год, когда мы разошлись. — Он слушал, прикрыв глаза.
— Ты спать хочешь? — спросила она, глянув на него.
— Нет, — ответил он, — просто не хочется говорить.
— Тебе хорошо со мной молчать? — спросила она.
— М-м, — сонно ответил он.
— Это ведь много значит, когда человеку хорошо молчать с другим, — несколько претенциозно произнесла она, зная, что ему понравится. Фраза была в его стиле.
Он неожиданно хмыкнул. Она по-своему поняла это и сказала:
— Ты зря иронизируешь. Это, несомненно, много. Я, например, ценю это. Но знаешь… — она замялась, стала говорить, словно выдавливая из себя слова, как тягучую крепкую пасту. — Знаешь, я, например, не могу сказать человеку в лицо, что люблю его. Я думаю, надо самому догадываться об этом, чувствовать. Мы с тобой уже давно знакомы, а ты все еще относишься ко мне… Ну… Не знаю, как сказать… Ровно, что ли… И потому, как только начинается относительно серьезный разговор, касающийся нас, это выходит как-то неестественно, повисает в воздухе, и я тогда хочу побыстрее отшутиться, перестраховаться, чтобы это самое с воздуха не обрушилось на мою голову… И без того тяжело… Я думала, что с тобой мне будет, ну, спокойнее, что ли… Я ведь всего лишь женщина, а всякая женщина чувствует себя надежно только за мужской спиной, широкой спиной мужчины.
А когда в постели рядом со мной смотрят на часы, чтоб не опоздать к жене, я понимаю, что только придумала себе эту спину и время от времени продолжаю придумывать ее, чтобы не очень тяжело было жить. Но ты не думай и, пожалуйста, не бойся, — тут она усмехнулась, продолжая глядеть перед собой в темноту комнаты. — Я ни на что не претендую. Упаси бог. Будь счастлив со своей семьей, и так далее… Если ты и уйдешь от меня, я переживу и это. Потому что чем больше горя мне выпадает, тем я спокойнее отношусь к нему. Привычно становится. Даже скучно. Думаешь, вот опять не повезло. Вот и все. Ну не повезло, так не повезло, что же тут поделаешь… Я уже чувствую, что очерствела вся, вся душа очерствела от этих бесконечных побоев. А ведь не такая была. А если покопаться во мне, может, и сейчас не такая, может быть, я хорошая все-таки? Иногда чувствую себя такой злюкой, будто стервозная старая дева. И сама не живу, как хочется, и другим не даю жить. Хоть удавись. А мальчик, ведь всегда первому ему достается. Бедный, как он страдает! Я ведь люблю его, как никого на свете! Люблю и мучаю. Просто кажется иногда — да ну всех к черту, живем на свете один раз. А он нервничает очень. Все к сердцу близко принимает… Ну, и я не выдерживаю, сопляк мне еще указывать будет. А думаешь, не понимаю, как ему тяжело? И мне нелегко, и отцу его тоже, хоть и пропащий человек, наркоман… Заколдованный круг получается, понимаешь? Вроде бы никто не виноват и в то же время все виноваты. И ходишь, бродишь в этом круге заколдованном. Кажется, что вот сейчас проснешься, и все станет на свои места, все будет, как раньше, хорошо. Ведь не всегда так было, раньше, наверно, было лучше. Все. Думаешь, будет вечно яркий, солнечный день. А продолжаешь жить как во сне, как в тумане, в ожидании пробуждения. Ну хотя бы не день солнечный, если это для меня так много, а пусть хоть светлая ночь будет, чтобы только не такая непроглядная темень. Но все темно и темно, ни черта не видно вокруг…
Она замолчала, шепот ее замер где-то в углах комнаты, притаился.
И тогда она услышала рядом с собой тихий, посвистывающий храп. Он спал.
Она приподнялась на локте, посмотрела в его блаженно улыбающееся во сне лицо. Поднялась, халатик накинула. Решительно растолкала его.
— А? Что? — он сонно озирался вокруг.
— Поздно уже, — бесцветным голосом сообщила она. — Тебе домой пора.
Он взглянул на часы на запястье циферблатом во внутреннюю сторону руки, что всегда почему-то раздражало ее. Потом торопливо, но будто стараясь подчеркнуть, что неохотно, оделся. Уходя на пороге, он обернулся, чтобы поцеловать ее. Она покорно подставила щеку. Он раздумал целовать и потрепал ее по щеке. Закрыв за ним дверь, она вернулась в комнату. Стала возле стола с таким задумчивым видом, будто должна была что-то сделать, но забыла, что именно, и теперь вспоминала. Губы ее, искусанные, бледные, дрожали.
Она тихонько приоткрыла дверь в другую комнату, где спал мальчик. Долго стояла у приотворенной двери. Потом вошла в темноту, где слышалось глубокое, прерывистое дыхание сына. Подошла к его кровати. Мальчик что-то сонно пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Теперь она не могла видеть его лица. На щеках ее от слез размазалась тушь и раздражала кожу. Она тихо, так же как и вошла, вышла из комнаты, плотно, без стука прикрыв за собой дверь.
Тогда мальчик открыл глаза, облегченно вздохнул, лег на спину, как любил спать, и лежал так, будто с него сняли тяжесть.
А когда женщина уже засыпала, как обычно, с мыслями о своей неудавшейся жизни, ей вдруг почудилось, что кто-то тихо, светло плачет.
Она очень утомилась, от плача, который почудился, ей, как это ни странно, стало легко и чуть грустно. Когда уже совсем засыпала, последнее, что промелькнуло краешком мысли в ее сознании, было: «Плач этот похож на мое будущее», — подумала она, вернее, почувствовала в неуловимый какой-то миг. Но так и не успела осознать, объяснить — почему, и заснула.
Камал Абдулла (род. 1950)
ЛАБИРИНТ
© Перевод А. Мустафазаде
Несколько полицейских, усадив на стул справа от входной двери квартиры, где произошло преступление, все еще не пришедшую в себя от страха полноватую женщину-молочницу, нависли над ее головой. Каждый со своей стороны неспешно, стараясь не перепугать ее еще больше, проводил дознание. Когда полицейские прибыли на место преступления, в квартире была только она. Тем не менее вопросы сыпались со всех сторон: «Имя, фамилия, чем занимаешься, где живешь, почему оказалась в этой квартире, откуда знаешь убитую хозяйку, кто твой муж, сколько у тебя детей…». Затем, как карусель, повторно: «Имя, фамилия…».
Молочница была без сил, пот лился с нее градом, но она даже не осмеливалась вытереть лицо и шею. Женщина не теряла сознания, но ей казалось, что она прощается с жизнью, а окружившие ее люди — это злые ангелы, расспрашивающие человека в загробной жизни. Следующий вопрос обязательно будет таков: «Скольких мух за свою жизнь ты прихлопнула?». Женщина ожидала с надеждой, но злые ангелы не зададут этот вопрос. Она была по-настоящему растеряна и, подобно тому, как слепой не выпускает из рук схваченное, словно малолетние зубрилы, задыхаясь, бубнила одно и то же: «Ей-богу, за свою жизнь я мухи не обидела. Ей-богу, не говорила… И не скажу, Аллах тому свидетель…». И ее полные мольбы, выпученные от страха глаза останавливались то на одном, то на другом злом ангеле.
…Они (то есть женщина и мужчина) внезапно столкнулись лицом к лицу на веранде квартиры, где произошло это страшное преступление, слева от входной двери, близко к месту, где шел допрос, и, словно из глубин души, сквозь боль, извернувшись, кто-то прошептал эти слова: «Внимательно приглядитесь, кажется, вы знаете друг друга…».
Доблестный Тесей и прекрасная Ариадна уже долгое время, стоя лицом к лицу на вершине высокой скалы, нависшей над берегом безымянного моря, где ветры резво гоняли волны, не могли оторвать глаз друг от друга. Прямо за этой устрашающей скалой, глядящей в самое море, на острове Крит высилась гора. Расщелина в этой горе, там, где она соединялась со скалой, словно чему-то удивленная, была входом в мрачную пещеру, ведущим прямо в сердцевину горы, в известную всем страшную пещеру. Тесей стоял спиной к ней. Когда взгляд Ариадны касался этой черной пустоты за спиной Тесея, от волнения ее сердце начинало биться еще сильней. Наступала минута расставания. Влюбленные прощались. Тесей, проводя чуть дрожащими пальцами по волосам Ариадны, рассыпанным ветром по ее лицу, сказал:
