Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Мужчина молча подошел к нему. В горле его стоял горячий ком — большое горе маленького мальчика. Он опустился на корточки перед плачущим сыном, взял его руку и прижал к своей небритой щеке. Это было так неожиданно, что мальчик внезапно перестал плакать, но слезы все еще катились, оставляя извилистые полосы на немытых его щеках. Мужчина притянул его к себе и нежно поцеловал в лоб, обнял. Мальчик продолжал тихо всхлипывать.

— Может, ты и прав, — тихо сказал мужчина. — Может, и не будет. Но надо верить, сынок, надо верить в то, что любишь, о чем мечтаешь, это помогает жить… Если даже не приведется со мной, то ты сам вырастешь и уедешь, куда захочешь. Главное — верить, что это сбудется. Без веры невозможно жить. Ты еще маленький, и ты не научился ждать. А в жизни много приходится ждать. Ты ждешь, когда вырастешь и уедешь, а я, если еще буду жив, буду ждать твоих возвращений…

Мальчик задумчиво, устало, как обычно бывает после вспышки рыданий, слушал, мало что понимая из слов отца, не вникая в них, но сам голос родного человека, тихий и ровный, успокаивал, убаюкивал его. Ему вдруг как-то сразу сделалось очень холодно, сразу напала сонливость, он чувствовал себя, как избитый.

— Ладно, папа, я понял. Я постараюсь ждать, раз это нужно, — сказал мальчик, не замечая, что прервал отца, и немного помолчав, прибавил: — Я пойду, папа… Очень спать хочется…

— Идем, я провожу.

— Не надо, тебе потом возвращаться далеко. Сам дойду. Пока…

— Пока, — сказал мужчина. — Я завтра заеду, покатаемся.

— Ладно, — сказал мальчик равнодушно. Он на самом деле очень устал.

— Ровно в два часа заеду, жди на улице, — сказал мужчина. Мальчик молча кивнул.

— До свидания, сынок.

— До свидания.

Мальчик спустился в подземный переход, ярко освещенный неоновыми лампами. Мужчина смотрел ему вслед. Мальчик вышел из перехода на другую сторону и пошел по безлюдной, ночной улице прямо посередине, не оборачиваясь.

Мужчина стоял и смотрел, как мальчик исчезает в конце длинной улицы. Руки его тяжело висели по бокам и были похожи на двух больших, замеревших рыб. Потом он повернулся и медленно побрел вдоль тротуара. Из кустов выскочила взъерошенная, грязная собака и побежала к нему. Обнюхала его ногу и пошла рядом. Он отогнал ее. Собака покорно посмотрела ему в лицо, но не отставала. Он пнул ее ногой. Она молча отскочила и, когда он пошел, побежала за ним. Сама отстанет, подумал он, но собака не отставала. Она шла в двух шагах за ним по правую руку, будто он водил ее на поводке. Черт, вот ведь прилипла, подумал он, а подойдя к остановке, дождался троллейбуса и сел, хотя ему нужно было совсем в другую сторону. Когда троллейбус отъезжал, он обернулся. Собака стояла возле фонарного столба и смотрела вслед отъезжающему троллейбусу. Шел дождь.

Женщина сидела на продавленном диване, одна в комнате, которую, как и всю эту квартиру, давно надо было отремонтировать, и смотрела перед собой пустым, отрешенным взглядом, когда постучали в дверь. Она медленно поднялась, пошла открывать. За дверью стоял парень с потрепанным испитым лицом. В руках он держал два пакета с бутылками и едой.

— Привет, — сказал парень и вошел сразу, без приглашения.

— Заходи, — равнодушно произнесла женщина.

Парень, входя, внимательно поглядел ей в лицо:

— Ты, кажется, не очень мне рада? Я некстати? Ждешь кого-то?

— Нет, почему же… — сказала она. — Просто я здорово устала за сегодняшний день. Что это ты притащил?

— Две бутылки вина и немного поесть, — он стал вытаскивать содержимое пакетов.

— Можно подумать, ты в поход собрался, — сказала она несколько ворчливо. — Здесь все-таки квартира, и слава богу, какая-нибудь еда всегда найдется. Так что в следующий раз не бери так много.

— Ладно, — сказал парень. — Я просто подумал, раз беру вино… Тут яблоки… Положи в вазу.

— Ты есть хочешь? Сделать тебе яичницу?

— Сделай, — сказал он. — Ужасно хочу есть.

Она улыбнулась доброй и несколько жалкой улыбкой. Странная была улыбка. Она пристально смотрела на него, держа в руках стаканы, забыв, для чего их взяла.

— Что ты так смотришь?

Он забрал у нее стаканы, поставил на стол, ткнулся холодными губами в ее щеку.

— Так, — сказала она, неопределенно мотнув головой, и вышла на кухню.

Он сел на диван, откупорил бутылку, разлил вино по стаканам.

Через несколько минут она вошла в комнату, неся перед собой сковородку с шипящей яичницей.

— Ох, какая красота! — воскликнул он, потянув носом аромат яичницы. — Я так голоден, что могу проглотить эту яичницу вместе со сковородкой.

— Нет, сковородка мне еще понадобится, — она переложила яичницу в тарелки, села за стол напротив него.

— Ну-с, вздрогнем, за ваше-с драгоценное здоровье! — произнес он, паясничая.

— Не кривляйся, — сказала она. — Такой большой и глупый.

— Какой же я большой, мне всего двадцать восемь.

— Конечно, совсем ребенок.

— Да, ребенок, — сказал он, продолжая паясничать, — и если мамочка не против, я попил бы молочка, — он многозначительно кивнул на ее туго обтянутые кофточкой груди.

— После яичницы, думаю, это тебе желудок испортит, — ответила она.

Он коротко, тихо рассмеялся.

— Ну, поехали, — сказал он. — Будь здорова.

Они выпили.

Он тут же наполнил стаканы.

— Торопишься, вижу, — сказала она.

— Что? — не понял он.

— Торопишься, говорю, — повторила она. — Дома ругаться будут, наверно, что задержался, да?

Он не ответил.

— Скандала боишься, — не то спросила, не то просто заметила она.

Он торопливо, жадно ел яичницу, не придавая никакого значения ее колкостям. Она поглядела на него молча. Ей вдруг захотелось погладить его по голове. Но не хотелось тянуться, так, сидя, не достала бы, и она отказалась от своего неожиданного порыва.

— А где твой сынишка? — вдруг спросил он.

— Не знаю, — ответила она неохотно. — Пошел гулять, наверно…

— В такое время? — удивился он.

— А который час? — она обернулась и посмотрела на большие старые часы на буфете за спиной у себя. Была половина одиннадцатого.

— Скоро придет. Скоро должен прийти, — сказала она не совсем уверенно.

— Все не ладите? — спросил он с набитым ртом.

— Да так, — она махнула рукой и потом, помолчав, печально добавила. — Большой он уже, ведь все понимает. Но и я не могу так. Сколько меня муж мучил! Целых семь лет изводил. Чего только не натерпелась за эти семь лет, будь они прокляты! На кого я стала похожа, посмотри только. А ведь молода, молода ведь я, всего-то на два года старше тебя… — она замолчала в изнеможении, откинулась головой, переводя дух.

— Что он сейчас делает? — спросил он, чтобы разрядить обстановку, и поняв тут же, что задал далеко не тот вопрос, который мог бы эту ситуацию разрядить.

— Не знаю, — не сразу ответила она. — Что он может делать?.. Конченый человек. Наркоман. Друзья у него были очень уж хороши. Через них и отсидел два года. А вернулся из тюрьмы совсем уж конченым, а я все эти годы бегала за ним, как собака, передачи на зону таскала. Думала, выйдет — за ум возьмется. А он взялся за наркотики.

— А за что его посадили? — спросил он.

— Я уже рассказывала тебе.

— А, да, да… Правда, — сказал он, будто вспомнив, хотя на самом деле ничего не вспомнил, просто понял, что ей не хочется сейчас говорить об этом. Помолчали.

— А вот теперь буду жить, — вдруг с силой, со злостью сказала она. — Жить буду. Жить так, как хочу. И никто мне не судья. Раз уж украли мою молодость, раз уж так растоптали, испоганили… — Она задумалась, ушла в свои мысли.

— Э! — тихо, осторожно окликнул он ее.

И тут она вдруг звонко, но негромко рассмеялась. Через силу, это было заметно. Он подсел к ней, положил руку на ее бедро, горячо задышал в еле заметно дрожавшую жилку на шее у нее под ухом.

— Не балуй, — сказала она, притворяясь опьяневшей и более примитивной, чем была на самом деле, играя начатую роль до конца, чтобы избавиться от неловкого чувства, волной поднимавшегося в ней: «И почему мне всегда бывает стыдно», — вдруг подумала она.

— Не люблю, когда балуют, — сказала она — и странно услышала свои слова словно издалека, будто их произнесла какая-то другая женщина.

Он крепко обхватил ее плечи, впился губами в ее губы. Она тихо застонала, совсем не потому, что была готова к его ласкам, а чтобы не очень разочаровать его. Он дрожащими пальцами стал лихорадочно расстегивать ей кофту. Расстегнул. Полез рукой, нащупал горячую податливую грудь, съежившийся, готовый расцвесть от опытных прикосновений, крепкий сосок.

— Ох! — вздохнула она, прикрыв глаза.

В дверь постучали. Она вскочила, оттолкнула его, поправила кофту, застегнулась, пошла открывать. Вошел мальчик.