Жан-Поль Сартр - II. Отсрочка
— Ничего. Нечего делать.
— Эх! — выдохнул он.
Он отпустил ее и откинул назад голову, обнажив зубы. Она видела себя в зеркале, маленькую замарашку с красивыми глазами и подумала: «Боже мой! Сколько шума вокруг этого!» Ей было стыдно за него и за себя, и все было так плоско и так скучно; она уже и сама не понимала, почему отказывается: я создаю много трудностей; лучше было бы ему сказать: «Вы этого хотите? Что ж, валяйте: полчаса в гостиничном номере, всего разок, подумаешь! Маленькое скотство между двумя простынями, а потом вернемся сюда закончить вечер, и вы оставите меня в покое». Но нужно было делать вид, будто она придает большое значение своему жалкому телу: она хорошо знала, что не уступит.
— Какая вы странная!
Он в растерянности вращал большими злыми глазами, сейчас он попытается обидеть меня, как обычно, а потом попросит у меня прощения.
— Как вы защищаетесь! — насмешливо продолжал он. — Если бы я вас не знал уже четыре года, то мог бы подумать, что вы — воплощенная добродетель.
Она вдруг с интересом посмотрела на него и начала размышлять. Мысли всегда не давали ей томиться скукой.
— Вы правы, — согласилась она, — это очень странно: я доступная, это факт, и однако я скорее позволю четвертовать себя, чем спать с вами. Поди-ка объясни! — Она равнодушно посмотрела на него и заключила: — Я даже не сказала бы, что вы у меня действительно вызываете отвращение.
— Тише! — прошептал он. — Говорите тише. — Он злобно добавил: — Ваш звонкий голосок слышно издалека.
Они замолчали. Люди танцевали, оркестр играл «Караван»; Марк вертел на скатерти бокал, в нем ударялись друг о друга льдинки. Ирен снова погрузилась в скуку.
— В принципе, — сказал он, — я слишком хорошо дал вам понять, что хочу вас.
Он положил ладони на стол и спокойно полировал его; он пытался вновь обрести достоинство. Неважно, что он его снова утратит через пять минут. Она ему улыбнулась, однако, потому что он предоставил ей случай подумать о себе самой.
— Что ж, — сказала она, — есть и это. Должно быть, есть и это.
Марк виделся ей сквозь туман. Мирный легкий туман удивления, который поднялся от сердца к глазам. Она обожала вот так удивляться, когда одни и те же вопросы задаешь себе бесконечно, и на них никогда нет ответа. Она ему пояснила:
— Когда меня слишком хотят, меня это коробит. Послушайте, Марк, мне просто смешно: быть может, завтра Гитлер нападет на нас, а вы тут волнуетесь, что я не хочу с вами переспать. Неужто вы настолько жалкий тип, что доводите себя до такого состояния из-за какой-то бабенки вроде меня?
— Это мое дело! — в бешенстве воскликнул он.
— Но и мое тоже; терпеть не могу, когда меня недооценивают.
Наступило молчание. Мы — животные, мы прикрываем словами инстинкт. Она искоса посмотрела на него: готово, сейчас он сдаст позиции. Его черты опали, самый тягостный момент еще впереди; однажды в «Мелодии» он заплакал. Он открыл рот, но она опередила его:
— Замолчите, Марк, прошу вас: вы сейчас скажете глупость или гадость.
Он ее не услышал; он мотал головой справа налево, вид у него был обреченный.
— Ирен, — вполголоса сказал он, — я скоро уезжаю.
— Уезжаете? Куда?
— Не стройте из себя дурочку. Вы меня поняли.
— Ну и что?
— Я думал, что это для вас что-нибудь значит.
Она не ответила: она пристально смотрела на него. Через какое-то время он, отворачиваясь, снова заговорил:
— В четырнадцатом году многие женщины отдавались мужчинам, которые их любили, просто потому, что те уезжали.
Она молчала; у Марка задрожали руки.
— Ирен, для вас это сущий пустяк, а для меня имело бы такое значение, особенно в этот момент…
— Это меня не трогает, — наконец ответила Ирен. Он резко повернулся к ней:
— Черт возьми! Я же иду сражаться за вас!
— Подлец! — сказала Ирен.
Он тотчас же сник; глаза его покраснели.
— Мне тошно думать, что я сдохну, так и не завладев вами.
Ирен встала:
— Пошли танцевать.
Он послушно встал, и они пошли танцевать. Он прижался к ней; он прокружил ее по всему залу, и вдруг у нее перехватило дыхание.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего.
Она узнала Филиппа — он смирно сидел рядом с довольно красивой, но не слишком молодой креолкой. «Он был здесь! Он был здесь, а его везде искали». У него было бледноватое лицо, под глазами круги. Она подтолкнула Марка в толпу танцующих: она не хотела, чтобы Филипп ее узнал. Оркестр перестал играть, и они вернулись к своему столику. Марк тяжело сел на скамью. Ирен собиралась садиться, когда увидела, как какой-то мужчина склонился над негритянкой.
— Садитесь же, — сказал Марк. — Я не люблю, когда вы стоите.
— Минутку! — нетерпеливо ответила она. Негритянка лениво встала, и мужчина обнял ее. Филипп секунду-другую смотрел на них с затравленным видом, и Ирен почувствовала, как сердце чуть не выскочило у нее из груди. Он вдруг встал и бросился наружу.
— Извините, я на минуту… — сказала Ирен. — Куда вы?
— В туалет. Вы довольны?
— Вы сделаете вид, что идете туда, а сами удерете. Она показала на свою сумочку на столе:
— Моя сумочка остается в залог.
Марк, не отвечая, заворчал; Ирен прошла через площадку, раздвигая танцующих плечами.
— Она с ума сошла, — бросила какая-то женщина, Марк встал, она услышала, как он крикнул:
— Ирен!
Но она уже вышла: как бы то ни было, ему понадобится минут пять, чтобы расплатиться. На улице было темно. «Вот глупо, — подумала она, — я его потеряла». Но когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела, как он устремился вдоль стен по направлению к Тринитэ. Она побежала: «Шут с ней, с сумочкой; я оставила в ней пудреницу, сто франков и два письма Максима». Она больше не скучала. Так они пробежали сотню метров, оба бегом, затем Филипп так внезапно остановился, что Ирен испугалась, что наткнется на него. Она быстро сделала крюк, обогнала его и, приблизившись к двери какого-то дома, дважды позвонила. Дверь открылась, когда Филипп проходил сзади. Она секунду выждала, потом сильно хлопнула створкой, как будто вошла в дом. Теперь Филипп шел медленно, преследовать его было сущим пустяком. Время от времени его поглощал мрак, но немного дальше, под светящимся дождиком фонаря, он выныривал из ночи. «Вот это развлечение!» — подумала она. Она обожала выслеживать людей; она могла часами идти за совершенно незнакомым человеком.
На бульварах было еще много народу, и было светлее из-за кафе и витрин. Филипп остановился во второй раз, но Ирен была начеку: она остановилась позади него в темном углу и ждала. «Может быть, у него свидание». Филипп повернулся к ней, он был мертвенно бледен; вдруг он начал говорить, и она подумала, что он ее узнал; однако она была уверена, что он не мог ее видеть. Он отступил на шаг и что-то пробормотал; вид у него был затравленный. «Он сошел с ума!» — подумала она.
Прошли две женщины, девушка и старуха, в провинциальных шляпах. Он подошел к ним, у него было лицо эксгибициониста.
— Долой войну! — сказал он.
Женщины ускорили шаг: они, должно быть, его не поняли. За ними приближались два офицера; Филипп замолчал и пропустил их. Сразу за ними шла потрепанная надушенная проститутка, запах которой ударил Ирен в нос. Филипп стал перед ней со злым видом; она уже улыбалась ему, но он проговорил придушенным голосом:
— Долой войну, долой Даладье! Да здравствует мир!
— Дурак! — обиделась женщина.
Она прошла мимо. Филипп покачал головой, с яростным видом посмотрел направо и налево, а потом вдруг нырнул во мрак улицы Ришелье. Ирен смеялась так сильно, что чуть не обнаружила себя.
— Еще две минуты.
Он покрутил ручку, брызнула джазовая мелодия, четыре ноты саксофона, падающая звезда.
— Ну оставь! — попросила Ивиш. — Это красиво. Сергин повернул ручку, и жалоба саксофона сменилась долгим тяжелым тягучим звуком; он строго посмотрел на Ивиш:
— Как ты можешь любить эту дикарскую музыку?
Он презирал негров. Со студенческой поры в Мюнхене он сохранил острые воспоминания, культ Вагнера.
— Уже время, — снова сказал он.
Приемник задрожал от голоса. Настоящий французский голос, степенный, приветливый, он старался передать все изгибы речи с помощью мелодичных модуляций, проникновенный и убедительный голос старшего брата. Терпеть не могу французские голоса. Она улыбнулась отцу и вяло произнесла, чтобы немного восстановить их прежнее согласие:
— Терпеть не могу французские голоса.
Сергин издал легкое кудахтанье, но не ответил и рукой сделал ей знак помолчать.
«Сегодня, — говорил голос, — посланник британского премьера был снова принят рейхсканцлером Гитлером, который ему сообщил, что если завтра в четырнадцать часов у него не будет удовлетворительного ответа из Праги по поводу эвакуации судетских областей, он оставляет за собой право принять необходимые меры.
