Пауло Коэльо - Манускрипт, найденный в Акко
Я надену любимую рубашку и впервые задумаюсь над тем, как она скроена. Я представлю себе руки, которые соткали для нее полотно, и реку, на берегу которой рос хлопок, давший ткачам свои волокна. И пойму, что все эти невидимые сейчас вещи вплелись в историю моей рубашки.
И даже в том, к чему я привык, — например в башмаках, от долгой носки принявших форму моей ноги и ставших как бы ее продолжением, — мне откроется доселе не открытая тайна. А поскольку я направляюсь в будущее, это открытие поможет мне — теми отметинами, что оставались на башмаках каждый раз, когда в прошлом я спотыкался.
И пусть все, чего коснется моя рука, увидят мои глаза и отведают мои уста, станет иным, оставаясь прежним. И тогда все это перестанет быть неодушевленным и объяснит мне, почему эти вещи остаются со мной так долго, и явит мне чудо вновь обретенных чувств и эмоций, казалось, сношенных рутиной до дыр.
Я отведаю чай, которого прежде не пил, ибо мне говорили, что у него скверный вкус. Я пройдусь по улице, на которой никогда не бывал, ибо мне говорили, что там нет ничего интересного. И сам определю, стоит ли туда возвращаться.
Я хочу впервые взглянуть на солнце, если завтра его не закроют тучи.
А если закроют — хочу глядеть, куда гонит их ветер. Раньше мне все казалось, что на это нет времени или что это не стоит внимания. А потому завтра я непременно буду смотреть на тучи или на солнечные лучи и тени, которые они образуют.
У меня над головой простирается небо, которому человечество, тысячелетиями наблюдающее за ним, сплело множество разумных объяснений.
Однако я позабуду все, что знаю о звездах, и они вновь превратятся и ангелов, или и души детей, или в то, чем мне захочется представить их в эту минуту.
Прожитые годы дали всему на свете последовательные и складные объяснении, но моей душе нужны чудеса. Я нуждаюсь в них — в том, чтобы в громовом раскате слышать голос разгневанного бога, хоть многие здешние люди и сочтут это вздорной выдумкой.
Но я хочу снова заполнить жизнь выдумками, потому что разгневанный бог — гораздо любопытней, занимательней и страшней, нежели то, как объясняют это природное явление наши мудрецы.
Впервые в жизни я буду улыбаться без чувства вины, потому что радость — это не грех. Впервые в жизни избегну того, что заставляет страдать, потому что страдание — не добродетель.
И не стану жаловаться на жизнь, твердя при этом, что я все равно ничего не в силах изменить. Ведь нынешний день проживаю как первый, и покуда длится он, я узнаю множество такого, о чем даже не подозревал.
И, хоть бессчетно ходил по одним и тем же улицам и здоровался с одними и теми же людьми, сегодня мое «Здравствуйте!» прозвучит иначе. Это будет не общепринятая дань учтивости, но что-то вроде благословения, продиктованного желанием, чтобы все сознавали важность оставаться живым — пусть даже беда нависла над нами и враги подступают все ближе.
Я впервые вслушаюсь в слова уличного музыканта, распевающего на улице, — пусть остальные не обращают на него внимания, потому что души их скованы страхом. А слова меж тем такие: «Любовь царит самодержавно, но где воздвигнут ей престол, узнает тот лишь, кто решится стать ее верноподданным».
И дерзну отворить двери в святилище, ведущее в мою душу.
И надеюсь взглянуть на самого себя так, словно впервые вступаю в связь с плотью моей и душой. И надеюсь принять себя таким, каков я есть. Человеком, который ходит, чувствует и говорит как и всякий другой, но — в отличие от всех — наделен отвагой.
Надеюсь, что сумею удивиться самым простым своим поступкам — вроде разговора, затеянного с незнакомцем. Самым обычным своим ощущениям — например, когда ветер, налетев со стороны Багдада, швырнет мне в лицо песчинки. Самым нежным своим чувствам — взглянув на спящую рядом жену и попытавшись отгадать, что она видит во сне.
А если окажусь в постели один — встану, подойду к окну, взгляну на небо и уверюсь в том, что мое одиночество — ложно, ибо со мной — вся Вселенная.
И каждый час этого дня я стану проживать с непреходящим изумлением перед самим собой. Перед тем Мной, которого взрастили и воспитали не отец, не мать, не школа, но все, что я видел до сегодняшнего дня, что внезапно забыл, а теперь открыл для себя заново.
И пусть даже это будет мой последний день на земле, я сделаю все возможное, чтобы прожить его с невинностью ребенка — так, словно все, что я делаю, буду делать впервые».
Тут попросила жена купца:
— Расскажи нам о сексе.
И Копт ответил так:
— Мужчина и женщина шепчутся между собой потому, что превращают священнодействие в греховный акт.
Так устроен наш мир. И выкрадывать настоящее из его действительности — опасно. Но неповиновение, если применять его где следует, может стать заслугой.
Если соединяются лишь тела, это еще не секс, это просто удовольствие. Секс — или, как я бы сказал, плотская любовь — много больше, чем удовольствие.
В ней сопряжены усилие и покой, боль и сладость, робость и решимость перейти границы. Как сделать так, чтобы противоположности стали созвучны друг другу? Есть лишь одно средство — ввериться беззаветно. Ибо это означает: «Я тебе доверяю». Не хватит воображения представить все, что может произойти, если мы позволим слиться не только нашим телам, но и душам.
И соединясь, вместе мы вступаем на опасный путь. Он опасен, но другого не существует.
И пусть это породит невиданные изменения в нашем мире, нам уже нечего терять — зато обретаем мы истинную любовь, отворяем ту дверь, что соединяет плоть и дух.
И хорошо бы позабыть то, чему нас учили: что давать — благородно, а принимать — унизительно.
Ибо для большинства людей благородство заключается в стремлении отдавать. Однако приятие — тоже акт любви. Позволить другому сделать тебя счастливым значит осчастливить и его тоже.
Но чрезмерное великодушие во время акта, когда первейшей целью мы считаем удовольствие другого, уменьшает, а то и делает недостижимым наше собственное удовольствие.
Когда же мы готовы брать и давать одинаковой мерой, плоть становится туга, как тетива лука, а разум расслабляется как еще не пущенная стрела. Не разум управляет этим действом, наитие и инстинкт — вот наши вожатые и проводники.
Плоть и дух соединяются, и Божественная Энергия наполняет не только те части тела, которые считаются созданными для любви, но каждый волосок, каждую клеточку кожи, и свет, который от них исходит, имеет свой собственный оттенок. Два потока сливаются в русло единой реки, прекрасной и могучей.
Все, что имеет отношение к духу, обретает зримый облик, все, что доступно глазу, преобразуется в духовную энергию.
Дозволено все, что принимается.
Любовь порой устает от речей, ласковых и нежных. Так пусть же она выражает себя в полном блеске, пусть опаляет, как солнце, разрушает, как вихрь, валящий деревья в лесу.
Если один из влюбленных отдается полностью, другой сделает то же самое — раз уж стыдливость переплавилась в любопытство. Любопытство же побуждает нас открывать все непознанное в себе самих.
Принимайте секс как дар, как таинство преображения. И как в любом ритуале, экстаз знаменует его окончание, но это не единственная цель. Секс — это путешествие двоих в неведомую страну, изобилующую золотом, миррой и ладаном.
Пусть понятие «сакральное» обретет всю полноту своего смысла. А если возникнут сомнения, непременно следует помнить: мы не одни, в такие мгновения оба испытывают одни и те же чувства.
Без колебаний открывайте потаенный ларец своих фантазий. Отвага одного подстрекнет храбрость другого.
Лишь те, кто истинно любит, смогут войти в сад наслаждения, не опасаясь пересудов. Не будет больше двух встретившихся тел и душ — появится единый родник, откуда бьет струей живая вода.
Звезды будут созерцать нагие тела любовников, не ведающих стыда. А души их будут возноситься, словно птицы небесные, что порхают вокруг. Крадучись, сторожко приблизятся дикие звери, ибо им предстанет зрелище куда более дикое, чем они сами. И в знак покорности и уважения они опустят головы.
И время остановит свой бег. Ибо в краю наслаждения, рожденного истинной любовью, все бесконечно.
Тут один из воинов, готовившийся назавтра умереть в бою, но все же пришедший на площадь послушать Копта, сказал:
— Мы разъединены, хоть желали быть едины. Города, что окажутся на пути захватчиков, в конце концов поплатятся за последствия не ими сделанного выбора. Какие слова обратить выжившим к своим детям?
И Копт ответил:
— Человек рождается в одиночку и в одиночку умирает. Но мы, покуда живем на земле, обязаны принимать и возносить проявления веры у других людей.
Сообщество — это и есть жизнь: от него проистекает наша способность к выживанию. Так было, когда мы жили в пещерах, так продолжается и доныне.
