Аравинд Адига - Белый Тигр
Что мне оставалось — только смотреть на крепость издали. Продолговатые бойницы розовели на рассвете и золотились на закате, над бастионами синело небо, по ночам луна освещала полуразрушенные валы, а по стенам с визгом носились обезьяны и поминутно устраивали драки, словно в них вселились души мертвых воинов, которым никак не закончить завязавшуюся некогда схватку.
Мне хотелось к ним.
Икбал, один из четырех лучших поэтов на свете (еще Руми, Мирза Галиб и четвертый, тоже мусульманин, имя которого я забыл), написал: рабы остаются рабами, ибо красота мира от них ускользает.
Это правда — лучше и не скажешь.
Великий был поэт, этот самый Икбал, хоть и мусульманин.
(Кстати, господин Премьер, заметили, что все четыре величайших поэта — мусульмане? Неувязочка выходит. Ведь сегодня в какого мусульманина ни ткни, либо неграмотный, либо дом собирается взорвать. А мусульманки в черных паранджах с головы до пят. Странно, правда? Если разгадаете загадку, черкните мне по электронке.)
Еще ребенком я остро чувствовал прекрасное. Судьба раба была не для меня.
Кусум как-то раз увидела, как я таращусь на форт, — шла за мной от самого дома до пруда. Вечером она сказала отцу:
— Он стоял разинув рот, совсем как его матушка, бывало. Не выйдет из него ничего путного, точно тебе говорю.
Лет в тринадцать я таки решился и отправился в форт один. Перебрался на тот берег, вскарабкался по склону и уже готов был вступить под своды, как огромная черная тень преградила мне дорогу. Я бросился наутек, скатился вниз к пруду... Даже кричать не мог, до того перепугался.
Это была корова, издали я хорошо ее разглядел. Но вернуться уже не хватило духу.
Так я до форта и не добрался, хотя пробовал еще не раз. В решающую минуту нападал страх и я поворачивал обратно.
В двадцать четыре (жил я уже в Дханбаде и работал у мистера Ашока шофером), после долгой отлучки, я приехал на машине в Лаксмангарх, привез хозяина с женой на экскурсию. Эта поездка оказалась для меня очень важной, как-нибудь соберусь и опишу ее подробно. Пока скажу только, что, пока мистер Ашок и Пинки-мадам отдыхали после обеда, я отправился к форту. Переплыл пруд, поднялся по склону и впервые ступил на вожделенную землю. Ничего особенного — осыпавшиеся стены, стая пугливых обезьян, не спускавших с меня глаз. С крепостной стены я бросил взгляд на родную деревню, увидел башню храма, рынок, сверкнула на солнце сточная канава. А вот и мой дом и темное облачко перед ним — буйволица. Самый прекрасный вид на свете.
И тут я совершил мерзость. Неописуемую мерзость. Я откинулся назад, набрал побольше слюны и с размаху плюнул на свою деревню. И еще раз. И еще. А потом спустился по круче, напевая песенку.
Через восемь месяцев я перережу мистеру Ашоку глотку.
ВТОРАЯ НОЧЬ
Кому:
Его Превосходительству Вэнь Цзябао
Который, пожалуй, уже задремал в своей
Резиденции Премьер-министра
В Китае
От кого:
От его полуночного консультанта
По вопросам предпринимательства Белого Тигра
Господин Премьер!
Итак...
На что похож мой смех?
Чем пахнет у меня под мышками?
А правда — сами ведь, наверное, заметили, — что усмешка у меня ну просто сатанинская?
Сэр, о себе я еще много чего могу порассказать. С гордостью заявляю: я не рядовой убийца. Как-никак я убил своего хозяина (второго отца, можно сказать), а также, скорее всего, стал причиной смерти почти всех своих родственников. Этакий виртуальный душегуб.
Однако хорошенького понемножку. Послушали бы, как некоторые бангалорские предприниматели соловьем разливаются насчет себя — «да у моей компании контракт с «Американ Экспресс» да моя компания поставила программное обеспечение лондонскому госпиталю», бла-бла-бла. Терпеть не могу. Просто дурость какая-то, точно вам говорю.
(Если уж вам так приспичило разузнать обо мне побольше, наведайтесь на мой сайт: www.whitetigertechnology-drivers.com. Точно! Вот вам целый URL с подробностями о моем роде деятельности!)
Мне противно очень уж распространяться о себе, сэр. Лучше я расскажу вам о другом человеке, сыгравшем важную роль в моей истории.
О мистере Ашоке.
Моем бывшем.
В памяти всплывает его лицо, глядит на меня из зеркала заднего вида, как бывало. Красивое, глаз не оторвешь. Представьте себе, господин Цзябао, здоровяка шести футов росту, широкоплечего, с могучими ручищами (из хозяев, не из крестьян, сразу видно), впрочем, нежными (ой, вряд ли они были такими уж нежными, когда били по лицу Пинки-мадам), любезного со всеми, даже со слугами и водителем.
Рядом с ним в зеркале другое лицо — Пинки-мадам, его жена. Такая же красивая, как супруг, ну просто богиня из храма Бирла Мандир[13] в Нью-Дели, и замужем за богом. Они сидят рядышком на заднем сиденье и разговаривают, а я везу их куда пожелают, послушно и верно, как бог-обезьяна Хануман своих Хозяина и Хозяйку, Раму и Ситу.
Подумаю о мистере Ашоке, и мне становится грустно. Куда я засунул бумажные салфетки?
Странная штука: убил человека, а вся его жизнь у тебя перед глазами. И никуда не деться. Ты знаешь о нем больше, чем папа с мамой, они-то лелеют его улыбку, а перед тобой маячит мертвое тело. Это ты придал законченность истории его жизни, только ты знаешь, почему сжигают его труп и чего это мертвые пальцы на ногах шевелятся, тщась продлить свой земной срок.
Хоть я его и убил, слова плохого о нем не скажу. Я защищал его доброе имя, когда был ему слугой, и продолжу защищать, когда в определенном смысле стал ему хозяином. Я очень многим ему обязан. Он и Пинки-мадам много переговорили на заднем сиденье о жизни, об Индии, об Америке — хинди ненавязчиво мешался с английским, а я подслушивал. И впитывал сведения о жизни, об Индии и об Америке — и заодно нахватался английских слов. (И порядочно нахватался, только не показываю этого!) Много светлых мыслей я позаимствовал у моего бывшего работодателя и его брата, да и у некоторых прочих моих пассажиров. (Признаюсь, господин Премьер, я не горазд на собственные идеи, зато мигом усваиваю чужие.) Правда, у нас с мистером Ашоком в конце концов возникли некоторые разногласия относительно того, как определяется подоходный налог, но это будет много позже. А пока мы с ним пребывали в наилучших отношениях. Мы ведь только познакомились. Вдали от Дели, в городе Дханбаде.
В Дханбад я приехал после смерти отца. Он был болен давно, но в Лаксмангархе нет больницы, только три закладных камня в фундамент будущего госпиталя. Их заложили три разных политика на трех разных выборах. Когда отец начал харкать кровью, мы с Кишаном перевезли его на лодке через реку. Мы смочили ему губы речной водой, но кровь пошла еще сильнее — уж очень вода была грязная.
Один рикша на том берегу узнал отца и отвез нас в государственную больницу.
На ступеньках огромного облезлого здания лежали три черные козы, из открытой двери несло козьим пометом. Большая часть окон была разбита, из пустых рам одного на нас смотрела кошка.
Вход украшала надпись:
БЕСПЛАТНАЯ МНОГОПРОФИЛЬНАЯ БОЛЬНИЦА
ЛОХИЯ
ОСНОВАНА ВЕЛИКИМ СОЦИАЛИСТОМ
ОН ДЕРЖИТ СВОЕ ОБЕЩАНИЕ
Мы с Кишаном, ступая по козьим «орешкам», созвездиями засыпавшим все подходы, внесли отца внутрь. Врачей ни души. Медбрат, которому мы сунули десять рупий, сказал, что доктор, может быть, появится вечером. Двери в палаты были нараспашку, из коек торчали пружины, орала-рычала кошка.
— Тут небезопасно: эта кошка уже распробовала кровь!
Двое мусульман сидели на расстеленной на полу газете, у одного на ноге была открытая рана. Он пригласил нас: присаживайтесь. Мы опустили отца на газету и стали ждать.
Рядом с нами уселись две девочки. У обеих глаза желтые.
— Это от нее я заразилась желтухой!
— Нет, это ты меня заразила! А теперь мы умрем. Старик с завязанным тряпочкой глазом расположился за девочками.
Мусульмане подстелили еще газет, очередь из больных росла.
— А почему нет доктора, дяденька? — спросил я. — Это ведь единственная больница на всю округу.
— Понимаешь, тут такое дело, — отозвался тот, что постарше. — Есть государственный инспектор, который надзирает за врачами в сельских больницах. Только сейчас эта должность не занята. Она идет у Великого Социалиста с аукциона. Цена на сегодняшний день — четыреста тысяч рупий.
— Ничего себе! — открыл рот я.
— Меньше нельзя. Очень уж доходное место! Представь себе, что я доктор. И вот я раздобыл деньги и со всем почтением передал Великому Социалисту, а тот назначил меня на должность. Приношу клятву на Конституции и удобно располагаюсь в своем кабинете. — Он изобразил, как кладет ноги на стол. — Созываю подчиненных мне врачей, за которыми мне полагается надзирать, открываю учетную книгу и выкрикиваю: «Доктор Рам Пандей!» Он наставил на меня палец.
