Любовь Рябикина - Ветеран
Полозов уже был наслышан об этой «крыше». Особого значения он словам парней не придал и продолжал упаковывать стеклянные и глиняные опустевшие банки в корзины, перекладывая их соломой и газетами. Сложил одно в одно ведра после моченых яблок, квашеной капусты, огурцов и груздей. Посмотрев на бугая, ответил:
— А за что платить–то, мил человек? Эти овощи я сам выращивал, и грибы мое семейство само собирало. Я старый уже, а мне еще внучек поднять надо…
Второй, чернявый и с недельной щетиной на лице, с неприятным цепким взглядом, сплюнул в сторону и цыкнул с сильным акцентом:
— Ты, дед, на жалость не дави! Плати!
Митрич с любопытством спросил:
— И сколько это я платить должен? Кому и за что?
Бугай хмыкнул, оглянувшись на приятелей:
— Мы тут за тобой с утра наблюдаем. Так половину от выручки сюда давай. Нам платить станешь и никто тебя не тронет.
Полозов удивился:
— Так меня и так никто и никогда не трогал! В общем, шли бы вы, сынки, от меня подальше. Платить я не стану…
Демонстративно взял в руки длинный нож, которым резал сало, а во второй зажал кнут. Громила посерьезнел и недобро сверкнул на него глазами:
— Гляди, дед, как бы не пожалеть!
Митрич указал кнутом в сторону молчавших, но прислушивающихся торговцев:
— А ты не угрожай! Не угрожай. Молод ты еще, чтоб мной помыкать. Вот их пугай, овец этих, а я войну прошел и немцем пуганый!
Длинный что–то быстро сказал здоровяку. Тот посмотрел в сторону рядов. Митрич тоже взглянул влево. По рынку шло двое милиционеров. В одном старик безошибочно признал Николая Гордеева. Обрадованно окликнул:
— Коля, здорово! Подойди и рассуди нас по совести. Тут с меня деньги требуют незнамо за что…
Бугай понял, что милиция их уже заметила и заулыбался:
— Да какие деньги, дед! Пошутить нельзя, что ли?
Гордеев решительно подошел к старому знакомому. Тепло поздоровался с лесником за руку и потребовал у троицы, строго взглянув на заметно нервничавшего здоровяка:
— Сержант Гордеев. Ваши документы!
Просмотрел протянутые паспорта:
— Значит приезжие? И что вы на рынке делаете? Пройдемте в отделение…
Громила попытался протестовать:
— На каком основании?
Сержант твердо ответил:
— На основании слов Ивана Дмитриевича о вымогательстве. — Посмотрел на старика: — Митрич, не против в отделение с нами сходить и подробно рассказать, что они хотели?
Полозов перехватил угрожающий взгляд бугая, но согласился:
— А чего ж не сходить? Пошли. Только я вот Чубчика запрягу…
Митрич подробно рассказал молодому следователю то, что произошло на рынке несколько минут назад. Парень записывал, иногда задавая наводящие вопросы. В конце сказал со вздохом, покосившись на дверь:
— Будьте осторожны, Иван Дмитриевич. Рэкетиры вас в покое все равно не оставят. Ведь если один не платит, завтра и остальные могут отказаться. Для бандитов это крах…
Полозов кивнул, направляясь к двери:
— И с теми как–нибудь сладим…
Выйдя из милиции, наткнулся на Гордеева. Николай стоял и курил возле двери:
— Митрич, давай я тебя немного провожу…
Старик согласился, направляясь к лошади, стоявшей метрах в ста от отделения:
— Пошли…
Взяв Чубчика под уздцы, неспешно тронулся вдоль улицы. Милиционер шел с другой стороны от лошади. Удалившись от отделения метров на тридцать, Гордеев тихо сказал:
— Иван Дмитриевич, что ты показания дал, это хорошо. Только боюсь, что уже завтра эта троица на свободе будет. Тут слушок ходит, что начальство наше в этом замешано…
Лесник удивился:
— Это как так? Милиция с бандитами заодно, что ли?
Николай вздохнул, поглаживая коня по гибкой шее ладонью:
— В какой–то мере. Не все, конечно, но есть желающе заработать. Думаешь, у нас раньше сигналов не было, что торговцев заставляют платить незнамо за что? Были. Только все прикрывалось, а вот те, кто жаловался, вынуждены были вообще из торговли уйти. Ты, кстати, заметил, что русских торговцев на рынке почти не осталось? Все больше южане…
Николай вздохнул. Митрич какое–то время шел молча, ведя лошадь под уздцы и старательно размышляя над услышанным. Спросил:
— А эти–то, что ко мне подошли, отколь будут?
Гордеев развел руками:
— Бригадир, здоровяк этот с фиксой, с Таджикистана. Хотя русский. Чернявый худой — азербайджанец, а крепыш с Саратова. Уже сейчас могу сказать, все сидели. Насколько мне известно, в наших краях орудуют полгода. Группировка объединенная, вот что удивительно. Обычно или русские одни орудуют или кавказцы, а тут, как говорится, каждой твари по паре. Их человек пятнадцать. Обложили данью всех, даже баню, в которую практически никто и не ходит. Местная шпана начала к ним подтягивается и на тебя пришлых кто–то местный навел. Ты же редко торгуешь, а они в основном по будням работают… — Он вдруг хлопнул себя по лбу: — Кстати, зятек твой с ними якшается и они у Вадьки в квартире частые гости, но я подозреваю торговцев с рынка. Ты же дешево продаешь и у них несколько дней после твоей торговли застой. Это более вероятно…
Полозов спросил:
— Коль, так меня чего, милиция теперь и защитить не сможет?
Гордеев вздохнул:
— Ну почему? Есть честные ребята, только мы за всем уследить все равно не сможем. Придется тебе, дядь Вань, ухо востро держать, а уж я постараюсь в те дни, что ты торгуешь, на рынке находиться или ребят надежных прислать. — Наклонился к уху: — Ты лесник и ведь наверняка имеется оружие спрятанное. С собой бери. Мало ли что…
Они попрощались на выезде их города. Гордеев пошел назад в отделение, а Митрич, в тяжелых раздумьях, отправился на кордон. Домашним он решил ничего не сообщать, чтоб не волновались…
На следующей неделе, делая обычный обход территории, Митрич проехал верхом на Ветерке немного дальше, чем заезжал обычно. Под огромной старой березой, совершенно незаметный под пониклыми ветками достававшими до земли, стоял маленький фанерный памятник. Когда–то серебристая краска облупилась. Лишь черные буквы сохранились полностью «Олеся Руденко. Разведчица–партизанка. Погибла в бою с немецко–фашистскими карателями 12 августа 1943 года. 18 лет».
Полозов спешился. Накинул повод на торчавший сучок. Медленно подошел к памятнику и прошептал:
— Здравствуй, Олеся… — Присел рядом, проведя рукой по фанере: — Извини, что долго не бывал…
Вернулся к коню. Вытащил из притороченной сумки стеклянную банку с краской, металлическую щетку и саперную лопатку. В несколько минут соскреб старую краску. Тщательно протер фанеру тряпкой. Аккуратно подкопал края вокруг памятника, чтоб покрасить. Достав кисть, принялся покрывать свежей серебрянкой старый памятник. Он работал споро, что–то беззвучно шепча и часто проводя рукой по еще не покрытой краской фанере. Губы шевелились, но слов не было слышно. Когда он закончил, буквы остались ярко чернеть на серебристом фоне.
Закончив с покраской, Полозов поклонился обновленному памятнику и вновь сел на коня, но проехал совсем немного. Вновь спешившись, подошел к старой осине, одиноко торчавшей в молодом ельнике и посмотрел вниз. Примерно в полуметре от земли на стволе имелся изъян от выпавшего сучка. Кора овально дыбилась бугром. В овале виднелся серебристо–серый ствол. Митрич надавил ладонью на серое пятно и дерево ушло внутрь. Лесник, сбросив пиджак и закатав рукав рубашки, забил руку почти по локоть в образовавшееся отверстие. Пошарил внутри тайника.
Когда рука вынырнула на свет, в ней оказался зажат промасленный сверток. На этот раз Митрич не стал ставить планку, прикрывавшую тайник. Развернул старую газету. В его руках оказался ТТ с двумя обоймами. Червленный ствол тускло поблескивал от смазки. Старик наскоро протер оружие и обоймы тряпкой. Забив ТТ с патронами в карманы пиджака, вновь забрался на коня.
Минут через десять он находился в глухом урочище с протекающим внизу ручьем. Оглядевшись по сторонам, лесник вытащил пистолет. Ловко и быстро разобрал его, разложив детали на упавшем гниющем стволе ольхи. Тщательно протер каждый механизм захваченной ветошью и вновь собрал оружие. Удовлетворенно хмыкнул:
— Не потерял навыков, гляди ты! А как со стрельбой?..
Зарядил обойму и передернул затвор. Отметив на елке метрах в пятнадцати растущий кудрявый серый лишайник, вскинул руку и выстрелил по нему два раза. Подошел к дереву. Вгляделся в выбранный «объект». Обе пули легли точно в центр кустика. На сером фоне дырки были заметны. Митрич удовлетворенно вздохнул. Проверил патронник. Посмотрел на оружие, удобно лежавшее в ладони. Погладил свободной рукой по рукоятке. В памяти всплыла почти такая же сцена, только пятьдесят лет назад: он, молодой партизан, наконец–то добыл пистолет. Правда тогда это был немецкий «вальтер»…
