Алексей Белянинов - Непредвиденные обстоятельства
«Лежи, я все сделаю».
«Как ты не понимаешь — мне хочется самой разогреть тебе завтрак».
Она одевалась, а он курил и смотрел в окно, как наступает медленный зимний рассвет. Как будто густые чернила в бутылке постепенно разбавляют водой. Окурок он выбросил в форточку. «Ты сегодня поздно?»— спросила она. «Да. Сегодня встреча с военпредом. Показываем ему товар лицом».
«Я буду тебя ждать».
«Лучше не жди, а ложись. Я возьму ключ». «Нет, мне все равно надо заниматься. Я все решительно забыла. А никаких скидок я не хочу. Я там все расшибу, если увижу, что они собираются делать мне какие-нибудь бездарные скидки».
Она была уже в халате и, не опираясь на костыль, а хватаясь за спинку кровати с шишечками, за стол, шагнула к полке с продуктами.
«Ты не забудь, сегодня — в мастерскую,— напомнил он.— Я звонил вчера, сказали, что протез готов к примерке».
А может быть, он избегал этих слов — протез, костыль, палка... Нет, нарочно не избегал, чтобы она привыкла и перестала воспринимать их как нечто непоправимое, трагическое. Ко всему ведь, в конце концов, привыкаешь. Эти слова должны были стать для нее такими же обычными, как табуретка, кровать или стол, шкаф.
Но женщина еще не привыкла.
«Обязательно зайду». Она отвернулась, и губы у нее задрожали.
«Не надо,— сказал он, целуя ее.— Ты всегда думай, что могло быть гораздо хуже, я мог бы потерять тебя, если бы ваш главврач не написал, где ты и почему не хочешь мне писать. И я тогда сразу бросился в Новосибирск, за тобой. И вот мы вместе. И я теперь самый счастливый человек на свете. А ты?» «Я тоже...»
Он объяснял ей так, как будто она сама этого не знала. Он подождал, не захочет ли ока что-нибудь сказать, и Костя тоже подождал. Но женщина молчала. «А ты подумай, как мне приходится,— продолжал мужчина.— Торчать здесь к делать эти бесконечные расчеты, проверять анализы к черт знает что еше! Торчать здесь, где даже нет необходимости в затемнении, а ты — была там...»
«Но ты же не виноват в этом. Ты же не прятался, не устраивал себе броню, как некоторые. Ты делал броню. Я видела ее там... И продолжаешь ее делать».
Нет, нет, остановил сам себя Костя, она как-то иначе сказала. Об этом же, но иначе. А просто:
«Но ты же не прятался»,
«Я понимаю,— ответил он.— Но мне от этого не легче, что я понимаю*.
Ему пора было уже уходить, и он не мог уйти. А когда ушел, женщина видела в окне его мелькнувшие нот. Он скрылся, ко женщина продолжала стоять и представляла, как он переходит через улицу, уставлен-ную c голыми, сонными деревьями, как идет по тротуару и снег скрипит под его валенками, а впереди он видит сизые горы.
Костя из знал, что дальше делать с этой женщиной и как у них все сложится, будут ли они счастливы друг с другом. Это был тот случай, когда ничего нельзя предугадать заранее. А вообще-то — бывают такие, что можно?.. Он все еще не расстался с этими двумя, случайно встреченными у главного почтамта, и ему хотелось, чтобы концовка была счастливой. А ведь — при желании — все это можно было бы вывести по-другому. Что не он, а она, ока тяготится их отношениями. И на почтамт пришла написать человеку, тому старшему лейтенанту, которого близко знала на фронте и с которым у нее куда больше общего, потому что оба видели и пережили что-то такое, о чем и не подозревает тот, кто хоть и делает необходимую для победы работу, но делает ее в глубоком тылу, где даже нет необходимости занавешивать по вечерам окна. Тот, кто не лежал во время вражеского артобстрела, казавшись самому себе непомерно большим, кто не видел ползущий из-за ласа неотвратимый танк,— а все снаряды расстреляны, вое до одного, а новых не подвезли.
Костя уже устал думать об этом, но остановиться не мог и потому был рад, что в коридоре послышался топот ног, раздались голоса ребят. Они ворвались в комнату и наполнили ее шумом и смехом и, как всегда, затеяли свою возню. Костя не принимал в ней участия, только молча отшвыривал подушки, когда они случайно попадали в него. И отшвыривал довольно метко.
Дней через пять он пошел на почту и снова встретил эту женщину. Она была уже на протезе, а свою шинель переделала в пальто, пришив на воротник искусственный мех от ушанки. Она шла с палкой — неуверенно, боясь. поскользнуться.
Костя отвернулся.
Ему было неловко. Как будто его открыто уличили в недостойном подглядывании за чужой жизнью.
Он вошел в зал и направился к знакомому окошечку, еще не подозревая, что среди- адресованные ему писем больше никогда не будет тех, надписанных косым, летящим почерком, которые он не всегда ждал с таким нетерпением.
БЕЗВЕСТНЫЙ РАТНИК
— Так-так,— сказал майор.— Ну, поглядим.
Он взял карту военно-медицинского освидетельствования, там каждый врач из комиссии написал короткое заключение о состоянии здоровья Радоева Константина, 1924 года рождения.
Костя — голый, в одних очках — стоял перед столом, покрытым серым солдатским сукном.. В боковом флигеле школьного здания, где велись военкоматские медосмотры, было не жарко. Наверное, он со стороны походил на ощипанного гуся. А тут накануне в тех-никумовском общежитии топили баню, и теперь чистые волосы рассыпались, лезли в глаза, щекотали уши, и он поминутно откидывал волосы назад. Он думал, что это невероятно глупо — ожидать решения судьбы в таком нелепом, беспомощном виде.
— Непонятный ты, Радоев, человек,— вздохнул майор, продолжая изучать записи.— Вот, читаю одним глазом: статья тридцать первая, годен к нестроевой службе. Добро? Отправить на курсы шифровальщиков-переводчиков? Есть у нас такие, и как раз требуется туда набор.
— Так точно! Я же немецким владею,— сказал Костя обрадованно и переступил с ноги на ногу.
— А ты не лезь поперед батьки! Другим глазом смотрю — девяносто восьмая статья определяет зрение, как нам это известно. Пункт "д". К службе в армии негоден, но для физического труда годен. Одна статья Другую ну начисто отвергает. В трудармию, скажем, тебя призвать тоже не приходится.
— Товарищ майор, а может быть...
— Что "а может быть"»? Что «товарищ майор»? Сам нарушаешь приказ по расписанию болезней! И еще требуешь чего-то, бумажки подаешь — так, мол, и так, беспромедлительно отправьте в действующую армию.
— Я не требую... Хоть на курсы шифровальщиков, товарищ майор,— продолжал Костя свое, уже понимая всю бесцельность этого разговора.
— Хоть... Я тебя отправлю, а там своя медкомиссия, мандатная комиссия, свои умники. Умников-то всюду хватает... И они тебя пошлют подальше. Обратно пошлют по месту призыва. А твой проезд в оба конца и расходы по довольствию — на шею товарищу майору! Да? Отказать. Согласно того-то и того-то. Несоответствие, одним словом. Не маленький. Все, Радоев.
И майор отложил в сторону заключение, пришпилив к нему булавкой Костин рапорт — листок в клетку.
Костя одевался в большой комнате, с которой начинался его сегодняшний путь по врачам. Разложенная на подоконниках, на скамьях и просто по углам у стен одежда придавала комнате вид предбанника. Только в предбаннике обычно теплее.
Сразу за калиткой школьного двора Костя попал в людской водоворот. Улица вела к базару, и одни шли но ней вниз, другие — уже наверх, но их авоськи и сумки не очень-то распирало от покупок. А третьи покорно топтались на месте, потому что не сразу удавалось им сбыть с рук разную мелочь, вроде сапожной щетки, соломенной хлебницы или начищенной до блеска солонки из фраже. Зато с первого взгляда угадывались продавцы посолиднее, те, что могли предложить кусок мыла или катушку ниток, частый гребень, или спички, или телогрейку, накинутую поверх поношенного пальто.
Сквозь неясный шум доносился настойчивый голос. Невидимый одессит красноречиво предлагал прохожим радикальное средство от «поту ног»,— непонятно, правда, кому это средство может понадобиться в необычно суровую для Алма-Аты зиму.
Какая-то женщина, должно быть, молодая, тащила мимо Кости в гору салазки. На них было увязано несколько крючковатых палок саксаула. А сверху сидел кто-то закутанный, одни глаза блестели. Пацан лет трех или девчонка — не разберешь.
Салазки зацепились за камень, и он шагнул — помочь их отцепить. Но встретился глазами с женщиной — и второго шага уже не сделал. Так на него смотрели иногда те, у кого муж, или отец, или брат воевали где-то там, очень далеко от Алма-Аты.
Он резко повернулся и пошел наверх, через парк. Голые, черные деревья с нападавшим на их сучья снегом стояли здесь по стойке «смирно». В снегу были протоптаны узкие тропинки. Если навстречу попадался прохожий, то кому-то одному приходилось сворачивать в, сторону.
Улица вела его вверх и вверх. Наконец пройдя мостик у Головного арыка, Костя сверкнул влево и кинозал учебный корпус техникума. В общежитии, в комнате, где стояло семнадцать коек, сейчас пустых, он снял пальто и только хотел сесть, как раздался вкрадчивый стук в дверь.
