Владимир Файнберг - Откровенные записи Кости Хубова
Другая, молодка в платочке, испытующе уставилась на меня, оглядела стены моей комнаты в поисках икон. Не нашла.
Всё‑таки перекрестилась на фотографии Енгибарова и Высоцкого, спросила: лечу ли я православным лечением?
Хотя на мне был подаренный Луизой крестик, я продолжал оставаться некрещеным, неверующим, о чем честно сказал. Она тут же ушла.
В нашей семье единственным верующим человеком была бабушка. Она никогда не тянула меня в церковь, но время от времени тихо увещевала: «Все твои несчастья, Костик, от того, что не вверяешь себя Христу. Как и твой отец».
Выходило, должен из корыстных побуждений стать христианином.
Кроме того, если уж быть до конца искренним, я не ощущал свою жизнь как череду несчастий. Жил как жилось. Помогал своим старикам, лечил больных. Со встречи с Паолой прошло много лет.
Единственное, от чего я всё больше страдал, — отсутствием у меня ребёнка. Как бы я любил его, каким бы он стал для меня дружком! Даже если бы это была девочка. Таких отношений у меня с моим отцом не сложилось. Да и с мамой тоже.
Её клуб в конце концов стал офисным зданием. Там разместился банк. Она получала теперь пенсию и работала директоршей районной библиотеки.
Отец же кончил тем, что неожиданно нанялся на зиму сторожить дачу какой‑то бывшей монтажерши с «Мосфильма», а потом женился на ней. Забросил азартные игры. Они стали выращивать овощи на приусадебном участке. Жена его оказалась доброй, хозяйственной тёткой. Я сам видел, как они вдвоём по осени закатывали в банки собственные огурчики и помидорчики.
Показалось, отец остепенился, даже счастлив. Может быть, я ошибаюсь.
Скучно там у них, ужасно. Родители не очень‑то переживали по поводу того, что у меня нет своей семьи. Зато старики, хоть и помалкивали… А чем я был виноват?
18
Как‑то позвонила та самая бывшая пациентка Зинаида Николаевна, чтобы зачем‑то поделиться новостью: сына всё- таки забрали в армию, но она так устроила, что он будет служить под Москвой и она сможет его чуть не каждую неделю навещать, привозить продукты.
«Извините, — перебил я, — не могу говорить. У меня умирает дедушка». Почему я сразу же понял, что он умирает, не знаю.
Было позднее утро. Он лежал в постели. Вдруг потребовал раскрыть окно, настежь. Потом стал проситься отвезти его на родину — во Владикавказ. Начал что‑то лепетать на осетинском языке, которого я не знаю.
Тут‑то и раздался этот звонок Зинаиды Николаевны. Я вернулся к постели. Он лежал недвижно. Не дышал.
Я вызвал «скорую», до её приезда пытался делать ему искусственное дыхание. Массировал на коченеющих кистях рук жизненно важные точки. Бабушка стояла, держась за спинку кровати, беззвучно шевелила губами, молилась.
Врач «скорой» констатировал смерть от инфаркта. Перед отъездом сделал бабушке какой‑то укол, заставил принять ка- кую‑то таблетку.
К вечеру и она умерла. Получилось, как в русской сказке: они умерли в один день.
Я до того потерял себя, что опомнился лишь через неделю после похорон.
Отец, его жена, священник, которого вызвали, чтобы отпеть обоих, Зинаида Николаевна, неизвестно как оказавшаяся со всеми на кладбище, а потом и в квартире на поминках, устроенных мамой… Я ничего не соображал.
Остался один. Совсем один в двух опустевших комнатах.
Постепенно, день за днём стал прибирать. Вспомнил, что давно не брился. Подошел к зеркалу и увидел: мои длинные чёрные волосы сильно побиты сединой. Подумалось: «Жизнь прошла, впустую».
Вышел на улицу. Купил «Лондаколор» — черную краску для волос. С тех пор регулярно крашусь.
А у кого жизнь не прошла впустую? Этот вопрос мучил всегда. Не хотелось повторять серые судьбы отца и матери. Я жаждал если не героического, то хоть какого‑то настоящего дела. Полезного людям.
Вдруг осознал, что мне уже за 40 лет. А жизнь вроде не начиналась.
Бродил по квартире, зачем‑то открывал и закрывал дверцы шкафа, кухонного буфета, ящики письменного стола. Заметил на одной из книжных полок зелёный корешок какой‑то длинной книги, втиснутой между старинным томом и бабушкиной Библией.
Это оказалась папка. Вытащил, развязал тесёмки. Там был альбом с радугой марок на каждой странице. И записка дедушки: «Костя! Я уничтожил не всю коллекцию. Оставляю тебе на черный день самое ценное. Полный комплект земских марок царской России».
Кажется, Чехов был земским врачом.
Нелепые марки. Нелепая моя жизнь.
Я вложил альбом обратно в папку, попытался втиснуть на место. Для этого вытащил тяжелый старинный том — «Полное собрание сочинений А. С.Пушкина» с ятями, изданное в 1899 году, к столетию со дня рождения поэта.
Раскрыл книгу на романе в стихах «Евгений Онегин». И на три дня зачитался.
В своё время мама водила меня в Большой театр на оперу Чайковского с её сладкими ариями.
Почти ничего общего с романом!
На самом деле Пушкин написал о таких, как я. А может быть, и о большинстве людей, бесплодно проживающих жизнь. Таких, как Онегин, Ленский. После о том же в стихах и прозе писал Лермонтов. Причем сама по себе жизнь прекрасна. Вот в чем тайна.
19
Мне стоило большого труда назвать эту женщину не Зинаидой Николаевной, а Зиной. Хотя Зина оказалась моей ровесницей, она во всём была опытнее, деловитей.
Примерно через месяц после похорон явилась ко мне субботним утром с тряпками и порошками. Произвела в квартире генеральную уборку. Под конец, несмотря на мой протест, собрала и унесла с собой майки, рубашки и брюки, чтобы выстирать у себя дома в стиральной машине и принести их на следующей неделе чистыми, выглаженными. Да ещё приволокла рюкзак продуктов. Сварила борщ на три дня.
Вечером того же дня по дороге на дачу заехал отец. С аппетитом хлебая борщ и сетуя на то, что у меня, как всегда, нет выпивки, сказал: «Эта Зиночка хочет тебя на себе женить. У неё наверняка нет мужа. С такой бабой будешь как за каменной стеной».
От его слов будто ледяным ядом обдало изнутри. Я уже и сам с самого начала предчувствовал, чем может закончиться это случайное знакомство.
А как же любовь, о которой мечтал с юности?
Зинаида Николаевна, Зина действительно давно была в разводе, одна воспитывала своего Ваню. Зарабатывала «челночными» поездками в Турцию. Скупала там у оптовиков одежду — джинсы, кофточки, свитера, сдавала здесь какому- то азербайджанцу, торгующему на вещевом рынке.
Призналась, что этот азербайджанец понуждает её к сожительству, к браку, чтобы заполучить московскую прописку и поселиться в её однокомнатной квартире. Тем более, Ваня был в армии.
Несколько раз она находилась у меня в то время, когда один за другим приходили пациенты. Ей, непосвященному человеку, моя деятельность казалась настоящим колдовством. Тем более, я ведь избавил её от радикулита.
Теперь не стало даже жалкой пенсии моих стариков, и я вынужден был брать деньги, которые протягивали мне благодарные пациенты. Зина не видела в этом ничего плохого.
Как‑то весной, в начале мая, она предложила слетать на пять дней в Турцию за товаром. Так я второй раз очутился за границей — в Стамбуле.
Впрочем, у нас с Зиной почти не было свободного времени на осмотр города. Кроме оптовых складов, мы прошерстили дешевые магазины. А потом зашли в супермаркет, где она купила мне в подарок высококачественный кожаный пиджак с красной муаровой подкладкой.
Ночевали в гостиничке на окраине этого чудесного города.
В конце концов у нас набралось четыре огромных тюка багажа. Со склонностью Зины к радикулиту, ей ни в коем случае нельзя было поднимать тяжести. Поэтому я был очень кстати.
Наша поездка оказалась прибыльной. В Москве мы с Зиной отвезли на такси всю партию одежды не тому азербайджанцу с рынка, а на какую‑то базу в Химках. Хозяин сети магазинов не только щедро расплатился с Зиной, но и предложил работать у него продавщицей. Мне же было предложено сделаться моделью, демонстрировать мужскую одежду.
Я отказался. В этот момент показалось, что босс пожалел о том, что заплатил нам так щедро.
Через несколько дней, купив две горячие курицы–гриль, колбас, консервов и прочей провизии, мы отправились на автобусе в подмосковную воинскую часть, где отбывал службу Ваня.
Собственно говоря, я не очень‑то хотел ехать, но Зина упросила, сказала, что ему пора со мной познакомиться. И как‑то вскользь, словно о чем‑то само собой разумеющемся, добавила: «Нехорошо без Ванечкиного согласия выходить замуж».
Долго ждали на лавочке у проходной воинской части.
Наконец вышел верзила–солдат. Это и был Ванечка.
Зина кинулась к нему, потом подвела к скамейке. Я поднялся, пожал ему руку, зачем‑то обнял. Спросил: «Тебя здесь не обижают?».
«Попробуй кто обидеть», — ответил Ваня. И показал два огромных кулака.
