Геннадий Башкуев - Маленькая война
— Номер квартиры? — спрашивает милиционер и смотрит в листок. Борька толкает в бок: «Видал?!»
Под лестницей — спуск в бомбоубежище. Темная его впадина с шипением искрится. Рабочий прилаживает у входа решетку.
— Коляныч, — кричат снизу, — проводку надо менять!
Мимо с кряхтеньем волокут мотки проводов, новенький электродвижок, он в масле и зеленый.
— Дядя, у вас воскресник? — с невинным видом задает вопрос Борька.
— Много будешь знать — скоро состаришься, — хмуро отвечает дядя и с силой бьет молотом. Старая дощатая дверь, пискнув, падает, открывая взору решетку, — она упиралась в стены. Вход в полевой штаб строго воспрещен.
— Видал?! — торжествующе вскричал Борька. — А я что говорил! Они там настоящий бункер делают!
— А-а, — разочарованно мычу. — Значит, вправду ремонт…
— Много ты понимаешь! Ящики заносили, видал? — пыхтит друг. — Это и есть золотой запас! Слитки, понял?
Как же я сразу не догадался! На этот раз мы возьмем два фонаря и много-много спичек. Хотя зачем? В бомбоубежище теперь будет свет.
— Гм… — читает мои мысли Борька и чешет затылок. — Вопрос в том, как туда попасть…
Я гляжу на милиционера у подъезда, на новую решетку бетонного дота, и золотой блеск нашего открытия тускнеет. У барака выбивают половики. В коляске плачет ребенок. За сараями пилят дрова. Завтра в школу. «Мамаюкэру!..» — шепчу в тоске.
12:00. Страсти на чердаке
— Я иду по Уругваю-ю,Ночь — хоть виколи глаза-а,Слышны крики: «Раздеваю-ют!Дэ-эвушку на полчаса!»
Знакомый сопляк — руки в брюки — голосит с блатным подвывом. И не один. Ему подвывает пегая дворняга с короткими и кривыми ногами. Ну как у Батисты. И где он откопал такую уродину?
— У нее в родове такса была… — обиженно сопит этот шкет. — Честное октябрятское!
«Такса» косит глазом, задирает верхнюю губу — рычит. Тоже обижается за предков.
— А нас возьмете? — просительно морщит нос малолетка. Под носом у него грязно. — Она и след берет.
«Такса» уставилась черными пуговками, виляет хвостом.
— Девчонок не берем! — объявляю этой уродине. Псина рычит.
— А у меня граната есть. Сам делал! — выкладывает последний козырь сопленосик.
Ну-ка, ну-ка… Это уже ближе к делу.
— Айда за поленницу!
За поленницей он показывает бутылочку с завинчивающейся пробкой, в ней вода. Из другого кармана выгребает голубоватые комья, сыплет в бутылочку, завинчивает пробку и бежит за угол. «Такса» берет след хозяина. Я успеваю залечь. «Граната», поклокотав, лопается со звоном: «П-пах!» Стеклянные осколки летят над головой, горошинами стучат о дрова. Этот фокус нам известен. Но где этот шкет добыл карбид?
— Ну как? — сплевывает сквозь зубы террорист-одиночка и подтягивает штаны. — Зауда как драпане-ет!..
Я с достоинством отряхиваюсь. «Такса» лает. Оказывается, карбид недавно сгрузили у бомбоубежища. Найти склянки на заднем дворе аптеки и отвлечь милиционера от карбида — пара пустяков.
Спешу, переполненный новостями. И сталкиваюсь с Максимом Малановичем. Лицом к лицу — роста он невеликого, зато пахнет дорогим одеколоном. И у такого коротышки — дочь Рада, стройная… как тополек. «В мать», — грустно говорит Максим Маланович. Он вдовец. Справедливости ради скажу — приятный человек. Здоровается первым.
— Здравствуй, здравствуй, Аюр, — торопливо подает руку отец Рады. У мамы ладонь и то крепче. — Как мама? Береги ее…
Что это с ним? Обычно Максим Маланович — сама степенность. Любит поговорить. С мамой, например, может беседовать часами. Мама больше молчит — слушает.
— Я на работу, — стеклышки очков тревожно блестят. (В воскресенье — на работу?) Максим Маланович поправляет очки. — Но я зайду, непременно зайду…
Куда он денется! Уже и соседи шушукаются…
Собачий лай отвлек от раздумий. Между прочим, нюх у нашего участкового, как у таксы. Не добрался бы до тайника с оружием! Уже, наверное, караулит чердачный люк. Решаю лезть в штаб по пожарной лестнице. Оттуда участковый меня не достанет.
— Я с тобой! — хватает за штанину хозяин «таксы». Собака виляет хвостом.
— А ну, брысь! Оба! — отдергиваю ногу, подпрыгиваю и цепляюсь голыми руками за поручни. Они мокрые от растаявшего инея. Холод железа пронзает грудь.
Одолев уровень третьего этажа, чувствую, что выстуженная за ночь лестница превращает меня в Кая — ледяного мальчика из сказки. Руки ноют до плеч, пальцев не ощущаю вовсе. Сверху наш двор предстает во всей красе. Горы шлака у кочегарки, грязные проплешины, бурые крыши барака и сараев… Ветер усилился. Понизу полощется белье, с тополя срываются последние листья, низко гудит лестница…
Лысая подошва скользит по влажной перекладине, и я зависаю на руках. Вот что испытывает червяк на крючке!.. Двор кружится, кружится, сараи встают на дыбы, полоска горизонта гнется коромыслом… Эй, бог… если ты есть, помоги! Мама, Рада, пацаны-ы! Будь прокляты эти военные игры! Хочу жить… Жить! Мама-а!..
На помощь пришла не мама, не бог — закалка барбудос. Не зря, ох, не зря наш команданте заставлял подтягиваться на перекладине до боли в животе. Превозмогая ее, тянусь вверх, ботинок упирается в твердь… Жив! Вива Куба!
Лицо в слезах, но кто это видел?! Грудь ходит ходуном, в глазах — желтые кольца. Мертвой хваткой — за стылое железо. Отдыхаю напротив большого окна. Крашеная хозяйка кормит грудью дитя, лицо ее светится…
Еще дрожат руки, но сердце стучит ровнее. Сижу на крыше, пью воздух как лимонад. И не могу напиться. Вкусно! Скулы щиплет ветерок. До чего же вкусно жить! Радоваться рыжему солнцу, серому небу, воркующим голубям, мороженому, улыбкам девчонок, шуткам пацанов, каникулам и запаху тающего снега… Буду взрослым и добрым, заведу детей и остроносые ботинки (нет, сперва ботинки), а мама никогда не умрет. «Бом! Бом-м!» — гудит в груди колокол.
Внизу не слышат! — стирают, варят обеды, нянчат детей, скандалят, пьют водку, говорят о ценах и колбасе. За колокольней — горы; пепельные их шапки сливаются с небом, по которому быстро и неслышно летят птицы и облака. И хочется коснуться их руками… Во дворе копошатся фигурки, такие одинокие!..
12:00. Солнечный коготок царапнул бровь, я смаргиваю капельку влаги. Тиканье часов возвращает меня с облаков на пыльный чердак. А если там притаился Батиста?..
Стараюсь не греметь ботинками о железо. У смотрового окна замираю от голоса, чистого и звонкого. Это ее голос. Но что она делает в штабе барбудос?
— А здесь ничего… Даже уютно. Это и есть ваш штаб?
Я распластался на крыше, лежу тихо. Слышу собственное дыхание.
— Зачем пришла? Тебе нельзя, — ломкий басок команданте узнал бы из тысячи.
— Какой строгий! Играете в свою войну, да?
— Тебе-то что? Уходи!
— Это приказ? — фырканье.
— Если хочешь — да.
— Я же не солдат… — Короткий смешок. — О, не гневайтесь, команданте… Я правильно сказала?
Сопенье — команданте думает.
— Тебе, наверное, кажется, мальчишеская дурь…
— Угадал. Так мне и кажется.
— Мы за правду боремся… Тебе не понять.
— Где уж мне! И во имя правды разбиваете друг другу носы?
— Не поймешь. Девчонка ты. Кончен разговор.
— Ну надо же нам поговорить. Хватит бегать друг от дружки и презрительно фыркать при встрече. Я ведь тебе нравлюсь, правда?
— Вот еще! Совсем не нравишься!
— Но и не кусаюсь…
Тихий смех. Шелест болоньевой курточки.
— Не говори так… Я не маленький.
Скрипит шлак. Смешок.
— Опять убегаешь? Подойди, не бойся.
— Вот еще! Чего ты хочешь?
Я представляю, как Хромой Батор меняется в лице.
— Поцелуемся? Для начала, мм?..
Хихиканье. Не верю ушам своим. И это говорит Рада! Умница, паинька, круглая отличница.
Долгая невыносимая пауза. Ни звука. Лишь воркуют голуби, внизу слабо гавкает собака, воет в трубе ветер. Я вспотел. Черт возьми, да целуйтесь вы скорее! Шуршит болоньевая курточка. Кончится эта пытка или нет?! Я готов застрелить обоих из пистолета мелкого калибра!
Раздается плач. Банальный девчачий плач.
— Ты… ты… — задыхается Хромой Батор. — Ты бесстыжая… Так нельзя… Если по правде — ты мне нравишься… Но ведь девчонка еще… Так нельзя, понимаешь?
— А когда будет можно? На том свете?! — зло кричит Рада. Рада ли?
— Мы могли бы дружить… — неуверенно бурчит команданте.
— Нужны вы со своей дружбой! Играете в свои игры… Проснись, команданте! Мы все умрем! Умрем!
Я чуть не скатился с крыши. Что эта девчонка себе позволяет?
— Что случилось? Скажи толком!
Плач пресекается: девчонку трясут за плечи.
— Твой отец приходил… ночью… — давится слезами Рада. — На кухне сидели… с папой… Говорили ужасные вещи… про атомную бомбу… С-страшно… У-у!..
