Алексанр Петров - ТЕЩИ.NET
Он стал избирательным, вытягивая из нее только самое вкусное — квинтэссенцию жизни, универсальную основную энергию, которую старая, чтобы заставить его страдать превращала в гнусный крик.
Старуху заедало, что рядом, на ее кровной территории, которую она честно получила, доведя мужа до смерти, живет непрошенный человек вор, втируша, нахал, который украл ее дочь, превратив из маминой помощницы в чужую, претендующую на главенство в доме женщину.
Еще она ненавидела зятя за то, что тот враз перечеркнул ее молодость, разорванную вклочья бешеными, вредными стариками, родителями мужа, которым она в свою бытность невесткой рабски угождала в напрасной надежде избежать брани и попреков. Вернее просто обесценил ту жертву, которую она принесла, чтобы стать столичной жительницей, тем, что не стал угождать и заискивать перед ней, как когда-то она, находясь в таком же положении.
Поэтому она была готова продолжать свое дело несмотря ни на что. Временами ей становилось страшно, однако она подбадривала себя очередной порцией ругани, выташнивая в своей комнате заезженные, перемешанные с ругательствами пожелания: «Мразь, подонок! Езжай к своей матери, ей концерты устраивай. Сволочь! Тварь! Скотина! Не прощу! Чтоб ты сдох!». Темы немного варьировались, однако, все крутилось вокруг тех пожеланий, которыми во времена ее молодости, ее потчевали крепкого, домостроевского формата старики — родители мужа.
Но теща уже и ругалась через силу, а Андрей все зыркал на нее своими недобрыми, пронзительными глазами, после которых внутри оставалась пустота.
Он видел, что его враг слабеет. Видел, как буквально день ото дня старуха теряла резвость и прыть. Она уже не ругалась, когда он надолго задерживал на ней свой взгляд, и старалась шмыгнуть в свою норку раньше, чем зять обернется к ней.
Но остатки неправильно понимаемого уважения к себе и обида на жизнь продолжали заставлять старуху кидаться на амбразуру. Она ведь была из поколения строителей коммунизма, которые привыкли не пасовать перед трудностями.
К концу лета теща стала совсем плохой. Она просыпалась от малейшего шума или спала как убитая, не слыша даже будильника. К тому времени Перфильев окончательно утратил моральные запреты на причинение врагам вреда. Что касалось закона, то закон мог отправить его в тюрьму за слово «проститутка» произнесенное при свидетелях, но не мог воспрепятствовать заесть насмерть старую женщину применяемым им способом.
С тещей нужно было кончать. Теща сама была вампиром, слабеньким по причине зашлакованности каналов и общей недоразвитости, но естественным. Андрей был вампиром через силу, принуждая себя притягивать к себе то, в чем не нуждался. На длинных дистанциях ходок обгоняет бегуна, которому нужно чаще восстанавливать силы. Это означало, что старуха может перетерпеть, найти методику противодействия и хуже того перейти в контрнаступление.
Необходим был один мощный, резкий удар. Перфильев называл это «теорией унитаза». Суть ее была в том, что если подать сразу много дерьма, сток забьется. Андрей надеялся, что навсегда. Он стал штудировать труды по фоносемантике, пытаясь найти особопатогенные словесные установки, перебирал разные варианты, чтобы в нужный момент выдать подходящий.
4
Случай представился в очередную субботу, когда Зинаида, окрепнув после нескольких недель работы без перерыва в компании себе подобных, решилась устроить в субботу большую и ненужную уборку, чего она уже довольно давно не делала.
Все пошло по стандартному сценарию: расшвыривание вещей, стук, грохот и привычный монолог про «скотов» и «агаистов». Андрей выбрал момент, перекрестился для храбрости и вышел из комнаты.
— Подонки, бл*ди, лентяи, — выкрикивала старуха, бессмысленно развозя в коридоре грязную воду по стерильной чистоте пола.
— Ну-ну, — произнес Перфильев, устанавливая связь и включая на полную мощность внутренний насос.
— Что смотришь?! — взвизгнула тетка. — Да я тебя…
Она, перехватив тряпку, пошла на него.
— Когда же ты сдохнешь, помойная крыса, — спокойно и страшно произнес Андрей, продолжая испускать черную пробивающую вибрацию, забирая силу старухи. — Должна же быть справедливость.
Теща замерла.
— Стариков живьем съела, мужа под машину затолкала, а теперь и нас со свету сживаешь, грешница. Покайся, в церкви покайся. Иначе кончишь плохо. Чирьями покроешься, гноем изойдешь. Заживо сгоришь изнутри. Изнутри огонь адский пойдет, кишки обожжет. Рожа треснет, глаза жаром выжжет, кожа полопается. И никто о тебе, тварь не заплачет.
Тряпка выпала из рук Зинаиды, рот раскрылся. Зять подошел к ней почти вплотную, вытягивая из нее всю волю к сопротивлению, все остатки энергии, которые организм кидал в топку борьбы за независимость.
— Кому нужна твоя жизнь, кому нужна твоя любовь, кому ты вообще нужна, ошибка природы, — произнес Андрей, словно втыкая теще нож под сердце. — Весь мир тебя, гадину ненавидит. Весь мир ждет, когда тебя, паскуда, в печку отправят.
Теща продолжала стоять неподвижно, даже обычно подвижное лицо замерло. Лишь глаза безотрывно смотрели на зятя. Андрей тянул из последних сил, чувствуя, что еще немного, и он не справится, что ему будет плохо от переполнения низкосортной, невкусной старушечьей энергией. Перфильев приблизился почти вплотную, краем сознания пытаясь представить, что будет делать дальше.
— Сдохни, помойка, — прошипел он ей в лицо, не видя ничего, кроме глаз старой женщины, которые стали отстраненными, незрячими.
Андрей вдруг услышал хруст, точно сломалась тонкая деревянная рейка, причем звук пришел из глубины сознания, а не от ушей. Тещу вдруг повело назад, и она упала, сильно ударившись головой, и осталась лежать, также равнодушно и отстраненно глядя в потолок.
— Что ты делаешь? — взвизгнула Вера.
— Спокойно, детка, — едва ворочающимся языком сказал Андрей. — Иди в свою комнату.
— Ты что, не видишь, маме плохо?
— А как ты хотела? — страшно сказал Перфильев, поглядев на нее.
Жена, в испуге закрыла дверь. Андрей почувствовал позывы неукротимой рвоты. Пробегая мимо зеркала, он успел бросить беглый взгляд и поразился, насколько страшным стало его лицо. Тело, на остатках моторных рефлексов, добралось до унитаза.
Андрея выворачивало наизнанку минут 20. Для него это было вечностью. Рядом сидела жена и поила его из банки, чтобы Андрей не выблевал свои внутренности. Наконец, все закончилось. Перфильев услышал слабый и невнятный стон из коридора. Он посмотрел на тещу, которая мычала, едва шевеля губами.
— Отговорила роща золотая, — сказал Перфильев. — Наверное, надо скорую, Вера. Часа через 2. Мне нужна будет твоя помощь, а потом ты посиди у нас, все равно в лекарствах не разбираешься, а я ее попробую в чувство привести.
Он, с помощью жены, забросил неподъемную тушу старухи на диван. Поставил графинчик с водой, приволок лекарства, раскидал их по прикроватной тумбочке. «Эх, сейчас бы пургена тебе, тварь», — подумал Андрей, капая корвалолом на пол для запаха.
«Скорая» приехала уже после обеда. Тещу на носилках спустили к машине. Вера тихонько плакала. Перфильев со скрытой, мстительной радостью видел, как мотается голова старухи, а в глазах стоит все тоже бессмысленное выражение.
Теща умерла не сразу. Медицина, вкупе с крепким организмом и остатками боевого настроя активной строительницы коммунизма не дали ей милосердно умереть в тот же день. Через неделю ее состояние улучшилось, она стала громче мычать, и даже начала шевелить пальцами рук.
Когда Вера сказала об этом Андрею, он почувствовал что-то вроде легкого беспокойства. На своей новенькой «Нексии», которую он купил сразу же после того, избавился от старухи, Перфильев заехал на Черемушинский рынок, купив то, что полагалось в таких случаях. Больница, где лежала теща, располагалась совсем рядом. На территорию его, однако «конным» не пустили, и Андрей пошел к корпусу пешком.
Стояла ранняя осень, светило солнце, золотые листья тихонько облетали с деревьев. Гулять по такой погоде было удовольствием.
Андрей дал денег врачу, и его со всеми предосторожностями, под конвоем пожилой санитарки, провели в палату к теще.
Зинаида лежала под капельницей, бессмысленно таращась в потолок, в компании таких же старух, но в значительно лучшем состоянии. В палате остро пахло мочой и лекарствами. Лицо тещи было разбито параличом и представляло собой жуткую, перекореженную, неподвижную маску. Андрей подошел поближе, войдя в поле зрения старухи. Она замычала, в глазах появился дикий, запредельный ужас.
Он постоял, сосредоточив на больной неподвижный взгляд, положил на кровать пакет с фруктами и сказал:
— Выздоравливайте, Зинаида Терентьевна. Теперь у нас будет много времени для разговоров.
