Роман Лерони - Не говорите с луной
— Так я вернусь к нашему разговору о службе отечеству.
— Твоя воля, майор.
— Ты не прост.
— Это вопрос или утверждение?
— Пожалуй, утверждение.
— Я уже служу отечеству…
— …которого нет, — быстро ввернул майор, картинным жестом снимая очки. У него были небесно–голубого цвета глаза, казавшиеся на сильно загоревшем лице почти бесцветными, и от этого безжизненными. Собеседника буравили две чёрные точечки зрачков.
— Значит, служу Присяге.
— Или просто служишь?
— Или просто служу.
— Послужи России. Великой России.
— Хм… Майор, у меня даже гражданства нет!
— Это формальность, которую надо заслужить.
— Кому–то формальность, а кому–то заслужить. Не думаю, что это относилось к моим сослуживцам из Беларуси, когда часть выводили в Россию. Значение имела отметка о национальной принадлежности в «Личном деле». И то, что я оказался здесь, также выросло из той же графы.
Эта фраза заметно озадачила майора. Он внимательно посмотрел на собеседника и с силой провёл рукой по своей голове, шурша обесцвеченными жёсткими волосами.
— Насчёт тебя были другие соображения.
Саша засмеялся.
— Вот только не надо вкладывать во всё особый смысл, майор! До сегодняшнего дня ты обо мне не знал и не ведал. И вылет задержали по той простой причине, что ты знакомился с моим «Личным делом», между тем придумывая для меня новую службу. Да, кривую козу ты выбрал, чтобы подъехать ко мне. С меня будет довольно роты Кадаева. Приму должность, влезу в ярмо, а там буду думать над новым содержанием особого понятия «отечество».
— Не сомневаюсь. Но я могу и приказать.
— Во–от! Коза становится ровнее. Продолжай, майор…
Дальше Александр слушал «фээсбешника», отчасти завидуя тому, что у последнего, несомненно, имелся драгоценный и жизненно важный боевой опыт. При всей свой демонстративной «франтовости», Супрун излагал дело с толком, как офицер, досконально знающий своё дело. По всему было видно, что такими делами он занимался не впервые, и не только в качестве того, кто планировал боевые действия. Из своей недолгой кадровой службы Александр вынес только промасленные танковые боксы, ледяной холод брони, круглые сутки у столов с развороченными танковыми агрегатами и силовыми установками, да дежурства в режиме «через день на ремень». В училище вождений на полигоне, тактический занятий и стрельб было в разы больше, чем за те пару лет кадровой службы. Со своей ротой он лишь однажды выезжал на стрельбище, чтобы солдаты сделали выстрелов по рожку на автомат. И то это было в Беларуси.
«Дело» Супруна состояло в том, чтобы силами отделения сделать зачистку затёртого меж гор посёлка. Имелись оперативные данные, что сегодня ночью туда прибыл через границу нелегальный караван с сырцом героина и оружием. Необходимо было ночью, под прикрытием темноты зайти в селение, обойти двор за двором, обыскать жилища и подворья, вытащить на божий свет наркоту, оружие и «всё, что выпадает из взгляда» — так выразился майор. Это следовало понимать, что вытаскивать следовало и то, что выпадало из общей логики списка вещей и предметов, которые могли быть у местных горцев. По карте, которую достал из–за пазухи Супрун, было видно, что кишлак имел лишь два входа, которые можно было запереть очень быстро, отрезав пути отхода противнику.
— Что делать с грузом? — поинтересовался Александр.
— Хватаешь любую вьючную скотину, что будет на месте, заставляешь паджаба нагрузить на неё всё, что найдёшь, и ведёшь в расположение. А там разберёмся.
Майор сложил карту и протянул её старшему лейтенанту. Саша принял её, намереваясь затем сложить в планшетку.
— Может по месту уничтожить? — предположил он. — Если местное сообщество решит, что наши действия были несправедливыми, мне с этими, — он кивнул на площадку, где валялись измождённые новобранцы, — духами не справиться с их негодованием.
— А насрать! Всё, что нароешь — тянешь на базу.
— Я посмотрел по карте, что до кишлака топать не меньше десяти километров. Это по прямой. Местности я не знаю, но думаю, что по дороге и по тропкам мы отмашем добрую двадцатку. Духи сдохнут на пяти. В одиночку я, даже под угрозой расстрела, не смогу сделать дела.
— Что ты ухватился за своих духов?! — не без отвращения возмутился майор. — Я не последний болван, чтобы вешать тебе на «дело» такой якорь. На базе нас должны ждать мои бойцы. Они опытные. Не первый раз в деле. Сверхсрочники. Они заодно познакомят тебя с особенностями местного цирка. А твои духи дрожат ещё от учебки.
— Что моё — то моё… Перевоспитаю.
— А никто и не спорит! Ещё вопросы?
— А как получилось, майор, что такой караван прошёл границу? Супрун встал и сунул руки в карманы штанов.
— Местные особенности, старший лейтенант. Ещё вопросы?
— Как бы нет, вопросов, товарищ майор. Но всё равно не понятен тогда смысл всего этого. Заставы, усиление их мотопехотой и так далее.
— Слишком глубоко копаешь, Левченко. Мне эти вопросы задавать можно. О том, что я их слышал — знают только эти деревья. — Майор нацепил очки и осмотрелся. — Не ищи смыслов, старлей, и, как говориться, будешь крепче спать и по утрам просыпаться.
— Я понял, майор.
— Раз понял — по рукам?
Ладонь Супруна выглядела маленькой, гладкой и ухоженной, но вспомнив недавнюю сцену возле клозета, Александр встал, взяв в правую руку автомат, до этого приставленный к ноге.
— В другой раз поручкаемся, майор. Как руки помоем.
— Как скажешь, старлей, — снова нехорошо улыбнулся Супрун. — Смотрю на тебя, общаюсь, и не могу решить: нравишься ты мне или нет?
— Как разберёшься — сообщи. А я тебе сообщу, когда разберусь с твоим дерьмом.
Не ожидая и не пропуская старшего по званию офицера вперёд, Александр трусцой побежал к площадке. Ему было неловко от того, что они заставили ждать вертолёт. Он слышал, как дробно топал по каменистой земле майор, где–то позади. Всё–таки лучше иметь нормальный рост, чем катиться горошком, думал Саша.
На границе площадки он остановился и придержал за плечо, пытавшегося проскочить дальше майора. Вертолётные лопасти гоняли раскалённый воздух. Натужный звон турбин пробивал вибрацией всё вокруг.
— Постой, майор. Одна просьба!
Он наклонился к самому уху Супруна и снова, несмотря на керосиновую гарь, слышал тонкий аромат одеколона.
— Валяй!
— Твои арабы?
— Мои, — не без гордости ответил Супрун. — Три года выращивал для особых случаев.
— Я понял, что без селекции не обошлось.
Майор осклабился. Видимо, ему понравился комплимент.
— Сильны, как боги!
— И я о том же, майор. Пусть твои «мусульмане» загрузят вертушку. И свои манатки, и шмотьё роты, и моих бойцов. А то духи сдохнут напрочь от такой физкультуры. Не довезу и до заставы.
Майор улыбнулся шире. Если бы не вой вертолётных двигателей, Александр услышал, как Супрун смеётся сквозь зубы. Согласно кивнув, он подбежал к арабам и что–то сказал одному из них. Великаны заиграли зеркалами своих очков, переглядываясь, затем, хватая ящики, термоса, сумки, ошалелых бойцов, бегом метались по площадке, забрасывая всё подряд в чёрный зев вертолётного люка. Александр тем временем не спеша сходил за своими вещами, оставленными на краю площадке, но в другой стороне. Когда он вернулся, погрузка была завершена. Он в два шага заскочил в отсек машины, и борттехник выбрал трап. Иван указал на откинутый стульчик у прохода в кабину пилотов. Саша сел на указанно место. Теперь он мог видеть в остекление кабины, как земля уходит вниз, и чувствовать, как проваливается что–то внутри тела, оставляя на этом месте никому ненужные теперь мирные хлопоты и дела. Вертолёт взлетел и быстро стал на курс. Гектор откинул притороченную у борта, рядом с люком пулемётную станину и установил на неё пулемёт, сам же уселся на второй стульчик, рядом с Сашей. Иванец дружелюбно улыбнулся и показал большой палец. Всё было ладно подогнано на этом большом человеке, и линялый комбинезон, и обувь, и имя, и прозвище Гектор. Его уверенность и степенная сноровка, с какой он занимался своими делами, позволяли чувствоваться себя рядом с ним спокойно и в безопасности.
От резкого контраста выжженного солнцем пространства за вертолётом невозможно было рассмотреть пассажиров внутри салона. Лишь иногда из глубокого, трясущегося сумрака, скупо прочерченного густо–пыльными солнечными лучами, выпирающими из иллюминаторов, выбивались тусклые «зайчики» зеркальных очков. Тонкие же полоски спортивных очков постоянно смотрели в сторону Александра, и порой ему казалось, что на него из темноты смотрит голодный питон — не мигая, жадно и с хладнокровным терпением.
Полёт продолжался около пятидесяти минут. За это время солнечные лучи облизывали вертолёт то с одной, то с другой стороны, не оставляя пассажирам ни одного шанса на надежду о прохладном воздухе высокогорья. С воем врывающийся в открытый люк воздух был горяч и пропитан керосиновой гарью. Он высушивал пот на лице и оголённых руках и облеплял кожу вязкой пыльной коркой, не принося и мгновения облегчения. Вертолёт постоянно маневрировал, меняя курс, втискивая своё дутое «шмелиное» тело в узкие горные ущелья. Близкие горы и скаты беспрестанно то удалялись от машины, то наваливались на неё, топя в каменных пиках, осыпях выцветший полуденный горизонт. Нередко близость отвесных гор была такова, что, казалось, вот–вот лопасти несущего винта ударятся о валуны и каменные срезы скал, чтобы разлететься на хрупкие осколки, как виниловые пластинки, и смятый дюраль корпуса вертолёта покатится дальше вниз, раздираемый о камни и охваченный пламенем, размалывая меж своих складок шестнадцать уже никчёмных жизней. В такие моменты хотелось зажмурить глаза и не дышать, но рядом, на соседнем стульчике, поводя в пространстве пулемётным стволом, громоздилось безразличное спокойствия Гектора. Он пару раз куда–то наклонялся и доставал яблоки. Битые пятнышками гнили, сморщенные и мятые, в жёсткой кожице, они горчили во рту прошлогодним ароматом, были неприятно–тёплыми, но отвлекали от сложностей полёта. Достав их полные пригоршни, Иванец придирчиво осматривал каждое, и, выбрав самое лучшее, натирал его о свой комбинезон, и, подмигнув, протягивал Александру. Одно оставлял себе, а остальные, по одному, не смотря куда и кому, кидал в сумрак салона. Через пару минут оттуда, с удивительной точностью, прямо в открытый люк вылетали старательно выскобленные зубами огрызки.
